Возвращение

На выросший холмик братья поставили сколоченную из досок голубой памятник с красной звездой на тонком металлическом штыре.

– Он так хотел, – кивнул Павел на памятник. – Говорил так свои быстрее найдут. Нашли уже, наверное...

Он поглядел на небо. Посмотрел и Николай. По небу лентой плыли облака.

Укутав могилку цветами, они стояли и молчали.

– Давайте... Идти надо. Людей к столу звать... Пойдемте. Будет ещё и завтра, – Павел стал, как будто, подталкивать всех ладонями.

Сверху было хорошо выдно, как люди возвращались опять этой же дорогой, по этому же мосту... Все молчали.

Николай и Пашка, который так и не отпускал его руку, отстал немного ото всех.

– Дядя, Коля, а у тебя дети есть? – Пашка стал раскачивал руку.

– Есть!

– А когда они подъедут? У Вас тоже пацаны или и девчонки есть?

– У меня пацан и девчонка! Только большие они уже!

– Ну и что, что старше! Это даже лучше! Разница-то – какая?

Вота! Брательник с сеструхой! Клево! Раз – и сразу – брательник большой и сеструха тут же.

У нас тоже сестренки есть, только маленькие они еще. Мама сказала, вот приедете от деда Миши, они уже побольше будут.

...Какими бы не были они, я – старше! Да, дядя, Коля!

– Конечно. Ты прав, Пашка! – Николай слегка сжал ладошку.

– А у тебя машина крутая! Папка сказал, что круче вряд ли есть. У меня папка в машинах все знает. Если папка сказал крутая – значит «крутая».

...И дядя Паша сказал, что «крутая»! Дядя Паша тоже в машинах все знает. Меньше, чем папка, но тоже разбирается.

Пашка помолчал, о чем-то собираясь с духом.

– Ты знаешь, дядя Коля, мороженное-то я ведь не сам уронил. Меня Юрка под локоть толкнул, я и уронил. Тетя Люда ругалась. Половик там помыла, я посмотрел, все равно видно. Помыла, а видно. Я два раза смотрел – видно.

Я Юрке говорил – «Че толкаешься?!» ...Юрка у нас всегда толкается. Мороженное белое было, может не страшно? И на полу ведь... и почти не видно! Это если не знаешь, то и не увидишь. А если знаешь – видно, – вздохнул Пашка.

Он немного помолчал, опустив голову.

– Папка говорит – «Иди сам признавайся! Я за тебя рожу стыдить не буду!» Я и сам думаю – признаваться-то все равно придется. Вот и признаюсь. Мороженное-то у меня в руках было... Дядя, Коля, там почти и не видно.

...А если правду – то видно!

Николай смотрел на расстроенного Пашку.

– Да ладно, Пашка! Будем считать, что все – нормально. Как увижу пятно, буду тебя вспоминать и Юрку. Вроде, как на память мне оставили.

– А Юрку-то за что? – Пашка даже от удивления остановился.

– Так он же тебя толкнул. Если бы не Юрка – пятна бы и не было!

Пашка шел в раздумье, притихший, держась за руку Николая.

Как-то незаметно Николай с Пашкой оказался впереди братьев, Нади, Люды.

Тропинку перерезали корни сосен.

Они, как вены натруженного человека, лежали на земле. Казалось, что в них такая сила, такая мощь... Земля вокруг них была примята.

– А у меня сестренку зовут – Даша! – Пашка дернул Николая за руку.

– И мою дочку тоже зовут Даша! – Николай посмотрел на остановившегося Пашку.

– Да, ну?! Пап! Пап! – Пашка подбежал к отцу. – У Дяди Коли дочка –Дашка. Получается у меня две сестры и обе Дашки! Круто!

Почему-то шепотом сказал он.

– Пап, правда круто две Дашки – Маленькая и Большая. Саньк! – Пашка повернулся куда-то назад, – у тебя тоже две сеструхи – Дашки. И у всех!.. – грустно подытожил Пашка и вернулся к Николаю.

– Вот интересно, я – Пашка у меня дядя Паша, Сашка и Алешка – тоже понятно, Юрка – не понятно. Дашка – вообще не понятно! Почему у Вас Дашка? Мама мне горилла – «Я думала Дашка родится – а родился ты». Ну, потом Дашка все–таки родилась! А Вы почему свою Дашкой назвали.

Мама... там просто – она всегда хотела, чтоб Дашка была.

...А жена где у Вас? Мама Дашкина! Когда приедут?

Ребятишки, завороженные болтовней Пашки, молча, шли рядом.

Николаю показалось, что он идет в окружении, пацанов, как нянька в парке.

– Вам идет! – Люда кивнула головой на пацанов, обгоняя Николая и быстрой походкой, уходя вниз по тропинке.

Николай оглянулся. Братья и какие-то люди неспеша шли сзади.

...Столы стояли во дворе.

Пашка встал у калитки кивал головой и говорил:

«Заходите, садитесь!» Помолчав немного, опять кивал головой и опять говорил: «Заходите , садитесь.» Когда все места были заняты, взял за локоть Николая: «Пойдем!»

Они сели за стол. Николай в центре, Паша, Алексей, Сашка, Люда, Надежда. Стол расходился двумя ногами, как большая буква «П». За столом тихо сидели люди. Тем, кому не хватило мест стояли вдоль забора.

– Говори людям, – Пашка толкнул в бок Николая.

Николай встал.

Перед ним сидели совершенно незнакомые люди. Все смотрели, на него, ждали его слов. Около калитки тоже стояли люди, ребятишки, собаки.

Было тихо.

Рюмка была высокая на ножке. Николай смотрел на нее и видел, что водка в ней дрожит.

«Какие слова надо сказать? Каких ждут от него люди?» Он не знал.

– Спасибо вам, люди! – Николай замолчал, подыскивая слова. – Спасибо, что вы рядом с нами!». Он посмотрел на братьев.

– Спасибо, что эти дни были с нами, что дядю Мишу с уважением проводили! – он опять посмотрел на братьев. – Пусть земля ему будет пухом.

Николай выпил и сел. Все встали, выпили и, молча, сели.

Встал Пашка: «Наливайте! Дядю Мишу все знали. Помянем добрым словом! Может, кто сказать, что хочет, говорите!!

Тишина резала воздух.

– Люда вынеси ребятишкам за забор, конфеты, там, печенье! – Пашка опять встал.

– Спасибо ему за все! Помянем! – Пашка выпил свою рюмку и сел.

В тишине застучали ложки по тарелкам.

Встала Надежда: «Помянем! Соседи... по–соседски... »

Все опять, молча, выпили. Гнетущая тишина нависла над всеми в которой отчетливо были слышны лишь звуки ложек.

– Может, кто сказать, что хочет? – Пашка опять встал.

– Да что тут, Пашенька, скажешь? – с краю стола старушка в тишине обратилась к Пашке. – Пашенька! Че скажишь -то?

...Почитай уж и никого не осталось, кто сказать-то может. Он ведь еще до войны в портупее ходил. Ой, заводные все они были.

С Колюшкиным-то отцом бедовые были. Уехали тогда в город оба. Пачпорта в сельсовете выправили и уехали батька-то их, говорят, против был. На учебу. Мы-то все так – без пачпартов до шеститдесятых и прожили.

Крут папка у тебя, Колюшка, был! Ох, крут! Но и Мишка был крут! Ох, крут был! Но не помню, что б деда вашего обижали.

Все притихли.

– Мишка тогда первым приехал, а потом батька твой, Колюшка. Уж не знаю, че говорили, на машинах тогда приезжал, на черных, извинения у деда вашего просили.

Теперь уж свиделись. Раз просил извинения, значит, простил его отец. Им теперь сподручно там-то разбираться. Все, почитай, собрались.

Че, Пашенька, скажешь тут? Всё! Не осталось таких боле! Пусть земля пухом им всем будет.

Все молча выпили.

– Матка-то тоже рада, небось, что Мишку увидела, – старушка продолжала, глядя куда-то вдаль. – А перед войной Мишка сгинул. Появился потом уже – после войны. Лагерник он был.

Мы-то все знали, что не по справедливости к нему все было. А Мишка так вот здесь и прожил бобылем.