Иллюзия любви. Ледяное сердце

— Да что ты! — широко раскрыла глаза Надежда.

— Не знаю, какое уж там у режиссёра было особенное видение произведения, но только этот гараж поочерёдно становился то тюрьмой для Карабаса, то домиком Тартиллы, то чем-то там ещё. Пока дело касалось гаража, Вадькина мать ещё как-то справлялась, но когда на сцену вынесли шайку с водой и, положив в неё обрезки бельевых верёвок, заявили, что это озеро, — Семён театрально развёл руками, — ну, ты меня прости…

— Разве можно из-за одного нерадивого режиссёра ставить крест на всём театральном искусстве? — попыталась возразить Надежда, но Семён её перебил.

— Мам, давай останемся каждый при своём мнении. Если тебе хочется выбросить деньги на ветер — дело твоё, а я найду им лучшее применение. И вообще, чего бы тебе и впрямь не вытащить с собой Ин… тётю Инну?

— Ей сейчас не до театра.

— А чего так? Очередной ухажёр? — Семён повесил полотенце обратно на крючок. — Я тут её недавно в лифте встретил с одним. Плечи — во, — он широко расставил руки, — а сам — метр с кепкой, даже смех берёт. Стоит, смотрит на Инку снизу вверх, а у самого из глаз аж масло сочится.

— Семён! — Брови Надежды сошлись у переносицы. — Она тебе что, подружка? Между прочим, этот, как ты говоришь, метр с кепкой — её будущий муж.

— У неё каждую ночь новый муж. — Семён вошел в кухню, уселся на табуретку и посмотрел на мать, явно дожидаясь, когда же наконец на столе появится завтрак. — Только не надо на меня так смотреть, как будто я враг народа. Попробуй скажи, что это не так. Зимой к ней ходил Толик, длинный такой, всё время куртка нараспашку была. По весне она обмирала по Роману… ах да, извини, по Роману Викторовичу! И где все её мужья, не подскажешь?

— Я не хочу с тобой говорить на эту тему, — помрачнела Надежда. — Ты не вправе обсуждать личную жизнь тёти Инны. Она взрослый человек, и не тебе ей указывать, что делать и с кем встречаться.

— Да мне-то что, пусть хоть полк приводит, — передёрнул плечами Семён и взял со стола чайную ложечку.

— Если тебе это интересно, Инна через три недели выходит замуж. — Проверяя, какое впечатление произведут её слова, Надежда бросила на Семёна косой взгляд и вдруг посмотрела ему прямо в глаза: — И я тоже.

— Тоже — что? — не понял он.

— Я тоже выхожу замуж. — Непослушные от волнения губы вмиг стали сухими, и Надежда была вынуждена провести по ним языком.

— Значит, ты всё-таки приглядела мне папочку? — Семён размазал масло по хлебу, подцепил кончиком вилки кусок засоленной горбуши и только тут, сообразив, что мать молчит и стоит посреди кухни без движения, перестал возиться с бутербродом и поднял на неё глаза. — Ты же пошутила, правда?

— Нет.

От напряжения, сковавшего каждую клеточку тела, спине Надежды вдруг стало больно. Ощущая, как вдоль всего позвоночника сводит мышцы, она попыталась распрямить плечи, но те, будто задеревенев, сделались вдруг неподвижными, будто каменными.

— Та-а-а-к… — Тяжёлый серебряный нож с глухим стуком упал на пластиковую крышку стола, и густо-синие глаза Семёна вмиг превратились в две узкие режущие щели. — И кто же этот счастливчик? — Его губы, точь-в-точь как у отца, растянулись в светлую посечённую резиночку, презрительно скривившись. — Хотя можно и не спрашивать, выбор невелик… — Демонстративно отодвинув от себя чашку, он откинулся к стене и сложил руки на груди. — И как скоро ожидается это эпохальное событие?

— Я не стану с тобой говорить до тех пор, пока ты не соизволишь сменить тон, — холодно произнесла Надежда и отвернулась к плите.

— А какого тона ты от меня ожидала? — буравя спину матери тяжёлым взглядом, криво ухмыльнулся Семён. — Ты объявляешь, что со дня на день в доме появится чужой человек, и ждёшь, что я начну хлопать в ладоши от радости? Чего ради?

— Я не прошу тебя хлопать в ладоши, но считаться со мной тебе придётся, — негромко произнесла Надежда и, секунду помедлив, посмотрела на сына в упор. — Поскольку у тебя короткая память, придётся её освежить. Ещё несколько месяцев назад, когда ты нуждался в моей помощи, твой тон был абсолютно другим, тебе не приходило в голову огрызаться с бесплатной сиделкой, день и ночь дежурившей у твоей постели, или звать соседку по лестничной площадке, вынянчившую тебя с пелёнок, Инкой.

— Если для тебя это так принципиально… — Он дёрнул плечом.

— Через три недели я выхожу замуж за Руслана. — Надежда почувствовала, как затёкшие мышцы спины начинает потихоньку отпускать. — Но твоя душенька может быть спокойна: ноги Руслана в этом доме не будет, — негромко проговорила Надежда и тут же заметила, как по лицу сына пробежала едва заметная тень облегчения. — После свадьбы я переезжаю жить к нему.

— Что? — Внезапно лицо Семёна вытянулось. — А как же я?

— А что ты? — теперь настала её очередь пожимать плечами. — Ты останешься здесь.

— Один?!

— А почему бы и нет? Разве ещё недавно ты не этого хотел?

Семён медленно поднял глаза и, встретившись с матерью взглядом, вздрогнул, потому что совершенно отчётливо понял, что она всё знает. Тогда, той страшной ночью, когда он получил из больницы известие о её смерти, он сидел в темноте, ожидая, когда же наконец наступит рассвет. Дрожа всем телом, он боялся признаться самому себе в том, о чём она догадалась без слов. Смерть матери тогда стала для него страшным потрясением, и, слыша, как ватная тишина, будто раскачиваясь из стороны в сторону, слабенько звенит у него в ушах, он трясся как осиновый лист. Но глубоко-глубоко, где-то в самом дальнем углу подсознания, безотрывно дёргаясь, словно гнойный нарыв, кто-то чужой и гадкий, совсем не такой, как он сам, тихонечко нашёптывал, что высокая цена за его свободу уже уплачена, а значит, глупо не взять то, что само шло в руки.

— Ты не должна так думать… — Семён бросил на мать затравленный взгляд. — Ты же ничего не знаешь. Ты не можешь знать, потому что тебя там не было. Слышишь, не было!

— Я ухожу, Семён.

Голос Надежды прозвучал совсем тихо, но парню показалось, что на него сверху обрушилась огромная лавина, словно придавившая его к полу. Задыхаясь, он с трудом сглотнул, и в его расширившихся зрачках плеснулся страх.

— Неужели ты способна променять меня на какого-то там Руслана? — прошептал он, и его лицо потемнело, став почти серым. — Всё, кончилась твоя материнская любовь, да?

— Твоего места в моём сердце никто и никогда не займёт… — начала Надежда, но Семён не стал её дослушивать.

— Хватит прикрываться красивыми словами, лучше прямо скажи, что этот мужик тебе дороже собственного сына! — закричал он.

— Как ты можешь?

— А ты?! — Он с ненавистью посмотрел на мать, ставшую вдруг чужой.

— Ну, всё, хватит! — Тёмно-серые глаза Надежды больно резанули Семёна, и, ошеломлённый выражением её лица, он мгновенно замолк. — Мне надоели твои упрёки и твой эгоизм! Ты не видишь и не слышишь ничего вокруг себя, для тебя существует только то, что удобно и выгодно тебе! Моему терпению настал конец! Я отдала тебе двадцать лет своей жизни, двадцать лучших лет, которых мне никто и никогда уже не вернёт! Я понимаю, для тебя было бы лучше, если бы я умерла год назад, тогда бы ты получил свободу, не разделив меня ни с кем!

— Прекрати! — Губы Семёна задрожали, и по всему его телу снова прокатилась отвратительная волна страха, что мать обо всём знает. Трясясь, словно в лихорадке, он плотно сжал зубы, чтобы они не стучали, и презрительно процедил: — Если для тебя моя любовь ничего не значит, уходи к своему Руслану. Я не стану тебя с ним делить, запомни. Выбирать тебе. Но двоих мужчин в твоей жизни не будет. Или он, или я!

— Семён, ну что за дикость? — огорчённо вздохнула Надежда. — Давай с тобой поговорим.

— Никакого разговора у нас с тобой не получится, мама. — Явственно уловив в голосе матери боль, Семён почувствовал, что ему становится легче. Словно мстя ей, он оторвал руки от лица, и в его глазах промелькнуло что-то, напоминающее радость. — Я никогда не соглашусь, чтобы этот человек стал твоим мужем, никогда!