Девятнадцать секунд (ЛП)

Я заплакал. И плакал долго.

Я просидел в метро до закрытия и смотрел, как пассажиры прибывают на станцию, ждут поезда, садятся в вагон, выходят, смеются, разговаривают – как будто Сандрин не умерла. Как будто однажды днем молодой человек в желтой куртке не заложил бомбу и от взрывной волны моя голова не пошла вразнос.

***

Я вернулся туда на другой день, и все следующие дни тоже. Находиться там стало для меня необходимостью, такой же, как потребность в сне. Я садился на свое место и словно становился невидимым.

Так продолжалось до вчерашнего вечера. Хотя это могло бы длиться намного дольше. Годы. Но, как бы то ни было, все имеет конец, рано или поздно.

И он настал вчера вечером.

Впрочем, этот вечер ничем не отличался от других, что сменили друг друга с тех пор, как расследование было прекращено.

Когда я узнал, что дело закрыто, я больше не мог довольствоваться созерцанием того, как люди садятся на поезда и сходят с них. Я обязан был продолжить расследование.

Потому что я был единственным, кто знал. Я видел, как тот парень вышел из вагона в самую последнюю секунду и без своей сумки. У этого молодого-человека-со-спортивной-сумкой ничего не было в руках, когда он шел по платформе к выходу. Это был он. И, возможно, он намеревается провернуть свой трюк еще раз, почему нет?

По радио и в газетах прошли краткие сообщения, в которых полиция с уверенностью заявляла, что человек, заложивший бомбу в метро, сам погиб при взрыве. Не вызывает сомнений, что бомба сработала раньше, чем рассчитывал преступник, в результате чего он не смог вовремя скрыться. По заключению баллистической экспертизы, эпицентр взрыва находился возле ног одной из жертв. Однако этот человек, преподаватель университета, уже ранее был известен полиции как один из членов городской радикальной группировки, вдохновляемой идеями ситуационизма[14], и даже состоял на особом счету как потенциально опасный. Вызванные в полицию, его товарищи после длительного допроса были в конце концов отпущены. Очевидно, террорист действовал в одиночку; не вызывает сомнений, что его поступок стал следствием психологического срыва, спровоцированного переутомлением. Чтобы показать, что ни одна деталь не ускользнула от внимания следствия, дополнительно сообщалось, что было проведено специальное дознание в среде столичных гомосексуалистов, к которым принадлежал подозреваемый.

Понятно, что одновременно быть марксистом, преподавателем университета и гомосексуалистом – это уже перебор, поэтому такой человек является идеальной находкой, чтобы повесить на него любую вину. Но это только если не знать того, что знаю я. То есть если не знать всей правды.

Как бы я хотел вернуться назад, в то мгновение, когда тот парень еще стоял около меня, всего в нескольких метрах. Я бы бросился на него, свалил на пол и сдал бы его службе безопасности. Я все бы предотвратил. Девушка продолжала бы смеяться, профессор не был бы несправедливо втоптан в грязь, Сандрин любила бы меня по-прежнему.

Во мне зародилась безумная надежда, что рано или поздно тот, настоящий террорист появится на платформе. И я стал его ждать. Несомненно, что когда-нибудь он уступит желанию вернуться на место преступления. День за днем я спускался в метро и там подстерегал его. День за днем, вплоть до вчерашнего вечера.

И вот, вчера вечером я его дождался.

***

Он был здесь.

Чего теперь стоят твердые заявления полиции вроде «мы уверены, что…», «нет ни малейшего сомнения…», «действие, совершенное интеллектуалом-одиночкой, утратившим связь с реальностью от переутомления…», ведь тот, другой, был здесь. Настоящий. Я собственными глазами видел, как он идет в мою сторону, он, человек в желтой куртке!

Я не сразу его узнал, наверное, потому, что он появился на платформе из глубины зала, как молодая девушка в тот далекий день. Он шел, слегка подволакивая ногу. Забавно, но первое, что бросилось мне в глаза, была не желтая куртка, а его манера ходить. В тот раз я решил, что эта скованность вызвана страхом, тоской, отвращением перед тем, что он только что совершил. И вот, я вижу его опять. Возможно, он собирается проделать это снова, заложить еще одну бомбу, и в том же самом метро? Ну, разве что немного подальше на этот раз, поскольку он садился на поезд там, где он вышел тогда. И сегодня он прятал свою адскую машину не в спортивной сумке, а в кожаном портфеле, который держал в руке, словно какой-нибудь офисный служащий, возвращающийся с работы.

Он стоял у края платформы, повернувшись ко мне спиной. Это он! Его вид в точности совпадал с тем образом, что запечатлелся в моей памяти. Образом человека, который удалялся по перрону, неуклюже шагая.

Я поднялся. Я решил пойти за ним. На этот раз я не дам ему погубить столько людей. Если он выйдет, оставив в вагоне свой портфель, я возьму этот портфель, выйду следом и швырну портфель на пути позади поезда. Если же он выскочит в самую последнюю секунду, как в прошлый раз…

… потому что только сейчас я понял, отчего тогда прозвучало два звонка: он ждал до последнего, и он нарочно устроил так, чтобы молодая девушка успела на поезд; он не хотел оказаться вместе с ней на перроне – ведь она могла бы потом опознать его…

… что же, если все повторится, я подниму тревогу среди пассажиров и заставлю всех сгруппироваться в другом конце вагона.

Хотя вряд ли я на самом деле обдумывал это. Я просто пошел за ним, вот и все.

Зайдя в вагон, он сразу поставил свой портфель на пол около ног. Я смог наконец рассмотреть его лицо. Он с отсутствующим видом глядел прямо перед собой. Обычный пассажир, такой же, как и все другие. Заурядный молодой человек, с безмятежным, почти рассеянным лицом.

На Лионском вокзале он взял свой портфель и вышел. Я последовал за ним. Помнится, я испытал легкий укол разочарования. Не то, чтобы я засомневался. Человек в желтой куртке оставался человеком в желтой куртке. Просто сегодня он не собирался совершать своего злодеяния.

Он направился к переходу, ведущему наверх. Я шел за ним, метрах в двадцати позади. Я сам не знал, зачем я его преследую. Возможно, я хотел догнать его и спросить, за что он убил Сандрин.

На бульваре, за площадью, желтая куртка стала продвигаться вперед чуть медленнее и словно бы неуверенно. Очевидно, он возвращался домой. Но разве его адрес не является информацией первостепенной важности для предотвращения следующих преступлений?

Он свернул направо, на маленькую улочку, и вошел в подъезд второго от угла многоквартирного дома. Одно из тех великолепных каменных зданий, которыми Осман[15] окружил парижские вокзалы. Теперь я должен был сделать выбор – либо заговорить с ним, либо заявить в полицию о преступлении. Я решил покориться судьбе: если дверь запирается на кодовый замок не только по ночам, но и днем, то я не смогу войти. Что же, тем хуже. По крайней мере, у меня есть его адрес. Ничто не мешает мне вернуться сюда на другой день, выследить его и как бы случайно завязать с ним разговор в одной из окрестных лавочек.

Но если дверь откроется, я войду.

Дверь открылась. В глубине холла вторая дверь (на этот раз стеклянная) медленно закрывалась. Закрывалась за ним. Она вела в небольшой закуток, где он уже набирал код, чтобы войти в следующее помещение. Увы, здесь у меня не было ни единого шанса.

Мне оставалось только проводить его взглядом и повернуть назад. Но случилось неожиданное: заметив мое присутствие, он сам придержал для меня дверь. Я поспешно преодолел те несколько метров, что отделяли меня от него.

– Спасибо.

И что теперь?

Я мог бы с ходу заговорить с ним, но он уже повернулся ко мне спиной, чтобы нажать на кнопку вызова лифта. Мы стояли бок о бок, но избегали открыто разглядывать друг друга. Я неотрывно смотрел на черную кованую решетку лифта. Внезапно в моей голове вспыхнуло воспоминание – ограда, за которой моя мать ждала наших визитов на кладбище Солей. Наконец, прибыла кабина лифта – шкатулка из стекла и лакированного дерева. Я пропустил его вперед. Он нажал на кнопку пятого этажа и вопросительно посмотрел на меня.