Девятнадцать секунд (ЛП)

Молодой человек поставил свою сумку, а потом ему пришлось спешно выходить, потому что он чуть не пропустил свою остановку. Он забыл сумку, вот и все. Может, там, внутри, есть какое-то указание на его имя и адрес? Эммануэль позвонит в дверь, и хозяин, восхищенный чудесным возвращением своих потерянных вещей, пригласит его войти. Ну, а там посмотрим.

Надо наклониться чуть вправо, протянуть руку, подтащить сумку к себе и поставить ее у своих ног. Эммануэль проделывает все это, стараясь действовать незаметно. Однако никто не обращает внимания на его маневры.

Три секунды…

Сандрин кажется, что перед ней забрезжила надежда: она наконец нашла объяснение. Поворот, съехав на который, они с Габриелем в итоге угодили прямиком в болото. Просто им перестало быть весело друг с другом. Со временем они стали воспринимать жизнь слишком серьезно. Из живых людей они превратились в персонажей, в маски. Конечно, они не переставали шутить и смеяться. Смеяться почти надо всем. Но в последнее время их смех стал каким-то тяжелым, рассудочным. Как будто каждая шутка содержала дополнительный тайный смысл, который непременно следовало разгадать. Будто они предвидели. Незаметно они стали слишком благоразумными, слишком правильными. В общем, они попросту постарели.

Но Сандрин поняла еще одну вещь. Если они с Габриелем и утратили что-то, то только не любовь. Она любит Габриеля, она до сих пор полна нежности к нему. Даже если им суждено стать невероятными долгожителями и прожить вместе еще сто лет, этот источник не иссякнет. И она уверена, что Габриель тоже ее любит. И будет любить. Словом, чувство они не потеряли, здесь сомнений нет. А вот что действительно ушло от них, так это непосредственность. Им следует вернуться назад. Им не нужно ни прощать друг друга, ни просить прощения. Надо просто вернуться назад и начать все с начала. Начать с начала.

Вместо того, чтобы продолжить путь с того места, где они остановились, Сандрин и Габриель должны начать совершенно новую жизнь. И здесь недостаточно будет перекрасить стены или сменить гардины. Им придется измениться самим.

Сандрин чувствует, что в ее душе расцветает улыбка. Впервые за долгое время. Ведь это редкость – настоящая улыбка. Она не имеет ничего общего ни с весельем, ни даже с наслаждением, удовлетворением. Улыбка – это не подъем чувств, а только зарождение, предвестие. Ее скрыть так же трудно, как краску смущения. Улыбка не только играет на губах, она также светится в глазах. Этими сияющими глазами Сандрин отыщет на платформе одного замечательного человека, которого она только что едва не потеряла. И который сейчас ждет, что она вернется следующим поездом. Он ждет, ведь правда? Да, он ждет.

Две секунды…

Спортивная сумка из синей материи с кожаными вставками, с двумя карманами и застежкой-молнией, на обеих концах которой приделаны бегунки. Немного потертая, в пятнах, одним словом – заношенная. И неожиданно очень тяжелая. Эммануэль представляет себе, как эта сумка лежит где-нибудь под скамейкой в раздевалке спортзала, полной столь волнующим запахом мужских тел.

Наверное, он занимается штангой. У этого молодого человека в желтой куртке такие крепкие мышцы… Без сомнения, он гордится своей накаченной фигурой. Эммануэлю нравятся мужчины, которые с удовольствием демонстрируют свое тело, прежде чем позволить до себя дотронуться. Которые держатся немного отстраненно, с недовольной миной, пряча напряжение под маской равнодушия. Эммануэль принимает эту игру в ожидание. Ему нравится чувствовать, как в нем нарастает нетерпение, в то время как тот, другой, не проявляет никакой готовности к сближению. И вообще может ответить отказом.

Когда-то давно Эммануэль знал одного очень красивого юношу, который любил обнажаться на публике. Он не терпел никаких гомосексуальных поползновений, но охотно демонстрировал свое нагое тело и ласкал себя перед собранием их маленького общества, рассказывая при этом о своих победах. Эммануэль тоже посещал эти сеансы, разрываясь между желанием и отвращением. До того дня, когда верх не взяла одна из составляющих этого смешанного чувства – отвращение. К молодому человеку? К тем, кто платил деньги, чтобы посмотреть на него и послушать его рассказы? К разбросанной одежде и жадным взорам? К самому себе, опьяненному затуманенными глазами недостижимого мужчины? Ответ на этот вопрос вряд ли был бы лестным для Эммануэля, и он предпочитал его не искать.

Он попытался потянуть за бегунок молнии, но застежка не поддалась. Эммануэль по очереди открыл боковые карманы – они были пусты. Пришлось снова вернуться к центральному отделению. Эммануэлю стало жарко. Интересно, это из-за приложенных усилий, или от предвкушения того аромата, который сейчас вырвется из сумки и который заранее его волнует? Эммануэль замер в нерешительности. Может, стоит подождать? Отложить волнующий момент.

Он подумал о Бенуа. Однажды, еще давно, задолго до своей болезни, он сказал Эммануэлю: «Мне нравится, когда ты испытываешь желание, даже если не я был его причиной».

Ну, ради Бенуа.

Эммануэль снова делает попытку открыть сумку.

Одна секунда…

Софи оборачивается и топает ногой в нетерпении. Ей кажется, что поезд начал двигаться в обратном направлении, чтобы нарочно оттянуть момент, когда она предстанет на платформе перед изумленным лицом Людо. Это будет еще одно мгновение счастья. Хотя с тех пор, как она его встретила, ее жизнь и так полна счастья. А раньше Софи просто не знала, что это такое. Не знала ни счастья, ни горя, вообще ничего. Как если бы жизнь была длинным коридором без единой двери, а в конце вы сидите в кресле, с головою набок, а те, кто приходят навестить вас в воскресенье, думают с тоской, почему вы к ним так прицепились. Как тетя Розали, например. Она постоянно ко всем цепляется.

Но, по счастью, в этом коридоре есть одна дверь. Дверь под названием «Людо». А за нею – огромная комната, полная света. Именно в эту комнату Софи попадает каждый раз, когда она видит Людо. И пусть все остальное время перед ней будет только темный коридор, ей все равно.

Иногда она спрашивает себя, какой была бы ее жизнь, если бы кто-то другой занял место Людо. Он был ее первым мальчиком. И первым, кто целовал ее по-настоящему. Он единственный. И все же, иногда она задумывается: что, если другой был бы так же хорош? Или другие? Нет, лучшего ей не надо. Обычно она сразу отбрасывает этот вопрос, как старую рубашку.

В любом случае Людо – это не старая рубашка. Он не ведает износа, он всегда новый. В общем, Людо – это Людо.

Приятный мужчина в очках, тот, лысоватый, возможно, в свое время, тоже был как Людо. И, наверное, его Софи до сих пор при нем. Этакая постаревшая Софи, похожая на даму с «горбачевым», которая его ждет дома и обнимет его, как только он войдет. Каким-то непостижимым чудом она и сейчас считает его красивым, этого лысого типа в очках. Хотя его ну никак нельзя назвать красавцем, он такой страшный. То ли дело Людо! Софи хотелось бы показать своего Людо жене этого лысого, чтобы она поняла разницу.

Прямо сейчас у лысого типа, похоже, какая-то проблема. Он склонился над спортивной сумкой, стоящей у его ног, и дергает за язычок застежки-молнии, пытаясь ее открыть. Бесполезно: застежку заело, как это случается с молнией на джинсах, которые побывали в стиральной машине. Но мужчина упорствует; его лысина уже вся красная.

Интересно, Людо с годами тоже потеряет свою шевелюру? Было бы жаль: у него такие красивые волосы. Впрочем, как и все остальное; он красивый весь! Софи надеется, что их дети будут больше похожи на отца, чем на маму. Какое странное слово – «мама». Хотя Софи тоже симпатичная, и Людо постоянно ей об этом говорит. Но все равно, пусть лучше их дети будут похожи на него, тогда они наверняка будут красивыми.

Софи хочет троих – двух мальчиков и девочку. Не сейчас, и даже не в двадцать лет... Но и не слишком поздно. Софи представляет себя с двумя маленькими Людо и одной… Как бы сказать получше? Людотта? Людита? Нет, Людина! Да, точно! Маленькая Людина, перед красотой которой прохожие на улице будут останавливаться. А некоторые из них еще и скажут при этом: «Ну, просто вылитая мать».