Девятнадцать секунд (ЛП)

Мне необходимо было с кем-нибудь поговорить.

Точнее, мне надо было поговорить с Сандрин. Я не мог отделаться от смутного чувства, что именно мы стали причиной этой трагедии. Если бы мы не назначили здесь свидание, катастрофы не произошло бы. Я подумал, что хуже уже не будет, если я сейчас ненадолго отвлеку Сандрин от ее сборов. К черту нашу договоренность насчет того, что я должен на время испариться.

Помню, у меня словно гора свалилась с плеч.

Однако прежде чем позвонить Сандрин, следовало поточнее узнать, что же произошло. Я подошел к одной из машин, все двери которой были широко открыты. Агент полиции в штатском посмотрел на меня, будто увидел призрак, и вместо ответа задал встречный вопрос:

– Вы были там?

– Да, но я ничего не видел.

– Вы оставили свои координаты?

– Да, но…

– Это бомба. Больше мы ничего не знаем.

Я растерянно его поблагодарил.

Звонить Сандрин теперь не было необходимости. Это не несчастный случай. И злой рок здесь ни при чем. А значит, и мы тоже.

Тем не менее, я открыл стеклянную дверь первой из телефонной кабинок. Там было три будки, соединенные вместе. И все три были не заняты. Мне показалось странным, что в такой момент ни у кого не возникло желания – потребности – позвонить. Я даже засомневался, не во сне ли я все это вижу. Довольно глупо, но я ущипнул себя за щеку, чтобы проснуться – но нет, я не спал. Впрочем, несколько человек стояли на эспланаде, почти на равном расстоянии друг от друга, как деревья в саду, прижимая к уху мобильные телефоны.

После двух гудков я дозвонился до нашей квартиры. Нас не было дома, ни меня, ни Сандрин; мне предложили оставить сообщение, и мы обязательно перезвоним мне, как только вернемся. Я сказал, что это я; я несколько раз повторил имя Сандрин, чтобы она оторвалась от своего занятия и взяла трубку. Затем я представил себе, как мой голос раздается в пустой квартире. Я повесил трубку и решил вернуться домой. Сандрин, должно быть, страшно разозлится, увидев меня. Что ж, тем хуже. Наверное, она вышла на минутку отнести вещи в машину. А может, она даже сочтет, что я появился очень кстати, чтобы помочь ей разорять уют нашего мира, созданный за двадцать лет жизни.

***

В квартире Сандрин не было. Она сюда даже не возвращалась. Все вещи были на тех же местах, что и утром, когда мы уходили.

Меня захлестнула надежда, но это чувство быстро прошло, сменившись раздражением.

Я испытал что-то вроде обиды на Сандрин за то, что я только что пережил такое потрясение (пусть сам я и не пострадал), а она даже ни о чем не догадалась, ничего не почувствовала. Неужели для нас все действительно кончено?

Это почти предательство требовало немедленного ответа. Я решил остаться в квартире. Я разделся, раскидывая одежду где придется, и отправился в душ.

Выйдя из ванной, я почувствовал, что голоден. Я разбил на сковородку два яйца и уселся перед телевизором. Шла одна из тех передач, в которых ничего не происходит и где журналист служит лишь для мебели – его роль сводится к тому, чтобы держать микрофон и поправлять наушники. Ему было нечего сказать, но, тем не менее, он обращался к миллионам зрителей, которые воображали, что получают информацию.

– По-видимому, – заявлял он решительно, – речь идет о террористическом акте. Но мы с минуты на минуту ждем подтверждения.

Я знал об этом намного больше, чем он.

– Очень хорошо, – отвечали ему из студии. – Но вас не слышно.

И бедняга кивал головой и начинал все с начала.

– Как я уже говорил, специальный транспорт продолжает прибывать на площадь Насьон, куда мы по-прежнему не имеем доступа. Поэтому мы установили нашу камеру на одном из соседних бульваров, где, как вы можете видеть, растет толпа любопытных…

Передача шла в прямом эфире, а значит, я никак не мог увидеть себя на экране. Но ведь я тоже был на этой площади, пусть и немного раньше; для полиции я – свидетель; я выбрался из-под земли, так сказать, скрылся с места трагедии. Наверное, от этого я бессознательно искал свое лицо в толпе, что теснилась за спиной репортера.

Передача закончилась на самой мрачной ноте, после чего зрителям предложили в ожидании новостей с места событий посмотреть фильм. Я погасил телевизор и включил радио.

Здесь информация была более подробной. Они подтвердили версию теракта (бомба, очевидно, самодельная, находилась во втором вагоне), после чего подвели итог человеческих жертв: пять погибших и двадцать три раненых. Уточнялось, что никто из раненых не пострадал тяжело, и всем им помощь была оказана на месте. Выражались соболезнования по поводу смерти трех женщин и двух мужчин. По данным, полученным из источников в полиции, одна из погибших была совсем юной девушкой.

Очень юная девушка во втором вагоне.

Я вновь увидел этого почти ребенка, с короткой стрижкой, в джинсах и тяжелых армейских ботинках. Как она неслась по перрону, обреченная на смерть человеком в желтой куртке, который придержал для нее ворота в ад, а сам отправился, беспечный, навстречу жизни.

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, мне было не по себе, я был глубоко потрясен этим чудовищным событием, но с другой стороны (как ни стыдно мне в этом признаться) я испытывал какой-то странный душевный подъем. Да, чувство, похожее на восторг, бежало по моим венам. Должно быть, то же самое чувство как на крыльях несло молодую девушку в ее стремлении успеть на поезд – воодушевление, которое позволяет нам добиться самых невероятных побед.

Я говорил себе (хоть и без особого убеждения), что я только что счастливо избежал ужасной катастрофы. Но на самом деле, и я это хорошо понимал, сегодня в метро мне ничего не угрожало. Ведь я не собирался садиться на этот поезд. Даже если бы Сандрин явилась на свидание, то именно она должна была выйти из вагона. А значит, только она имела бы основание считать себя чудесно спасенной.

В общем, я испытывал чувство, похожее на эйфорию, которое было не только нездоровым, но и совершенно беспочвенным.

Впрочем, правильно ли было называть это эйфорией? Скорее, речь шла об облегчении. Радость выжившего, ничего более. Не самое благородное чувство, после которого, обычно, человека охватывает огромная слабость. Я заснул.

***

Телефон звонил. Я протянул было руку к ночному столику, но обнаружил, что я не у себя в комнате. К тому же выяснилось, что звук шел со стороны входа в квартиру. Кто-то настойчиво звонил в дверь. Наверняка это Сандрин забыла ключи. Помню, в тот момент эмоции захлестнули меня, я просто загорелся от нетерпения. Мне так захотелось ее обнять. Это было больше, чем желание. Это была любовь. Неужели любовь вернулась? Скорее, любовь никуда и не уходила.

***

За дверью стояли двое, и их лица были очень мрачными. Они сказали, что пришли по поводу Сандрин.

– Ее нет дома.

– Да, месье, именно поэтому мы здесь. Можно войти?

– Но я не знаю, чем…

Один из них, брюнет с длинными волосами, наклонил голову вперед, словно перед прыжком в воду.

– В ее записной книжке вы указаны как человек, которому необходимо сообщить, если произойдет несчастный случай, – быстро проговорил он.

– Несчастный случай?

– Можем мы войти, месье?

– Что за несчастный случай?

– Вы не обязаны впускать нас, но, поверьте, так будет лучше.

Я провел их в гостиную. Свою разбросанную одежду, покрытую пылью, я собрал, отнес в ванную и бросил в стиральную машину.

– Что за несчастный случай? – снова спросил я, вернувшись.

***

Они пробыли у меня довольно долго. Им пришлось много раз повторить мне, что Сандрин погибла, погибла при теракте, погибла при теракте в метро.

– Но ее там не было.