Тот, кто должен

– Ок, – еще раз кивнул Мих.

            Оксана принесла чашку чаю. Вероника сделала глоток и поставила чашку на ее статьи.

– Ладно, работайте. Миша говорит, тебе и передохнуть некогда, бедняжка, – Вероника растрепала Оксанке волосы. – Рабочая моя пчелка.

            И выпорхнула. Окс убрала чашку с бумаг. Потом открыла окно и выплеснула чай на мостовую.

– Мыть я еще за ней должна! Пусть Артур ей моет!

– Не паникуй. Все в норме, – успокоил Мих.

            Но она была недовольна. До конца дня еще несколько раз приходили то Окс-диз, то Света, все обсуждали Веронику, и к вечеру голова у Миха стала болеть.

– Ты только что руки с мылом мыла? С мылом? Выйди из кабинета! – кричала за стеной Неля на Свету. – Отвратительный запах у этого мыла! А у меня с утра мигрень!

            Заразная мигрень передавалась через стены.

            Он вышел покурить, но обнаружил, что сигареты закончились. Заглянул к Пантину.

– У вас в НЗ сигарет нет?

            Пантин оторвал голову от экрана компьютера, и Мих заметил, что у финансового директора Интернет-то с картинками. Еще и с какими картинками! Ветеран второпях закрывал окна. Видимо, не выходило ни отвернуть комп от двери, ни запереться на ключ, ни быстро скрывать сайты. Ничего не выходило. Пунцовая краска залила лицо ветерана. Мих поспешил убраться, не дождавшись ответа об НЗ.

            В коридоре Артур отчитывал менеджера по рекламе:

– Потому что никто не думает о духовности! Никто не задумывается, в каком мире будут жить наши дети!

            Бодро прошагала корректор – пожилая женщина, появляющаяся к концу сбора номера.

– А где ваша сумка запятых? – в кабинете редакторов послышался дружный смех.

            «Как странно это, как странно, – напряженно думал Мих. – Сколько лишнего в такой простой работе – лишних распоряжений, лишней нервотрепки, лишних идей. Если ты работаешь в рекламе, издавая глянец, какая к черту духовность? Если ты ушел из армии в редакцию, то какой порядок? Зачем это? Как смешно выглядит запрет на картинки со стороны человека, который сам потребляет порнуху в таких дозах. Как нелепо возмущаться запахом мыла, если рядом общественный сортир. Каких странных людей выбрала Вероника с единственной целью – удобного манипулирования. И как ловко ей это удается. Да и Неля, если бы могла переложить на кого-то свою работу, приходила бы только за зарплатой».

            За этими рассуждениями Мих и пережил выпуск своего первого номера. На фотографии, предваряющей его статью, он выглядел весьма удачно – молодым, подтянутым, уверенным в себе. Для солидности надел очки и пригладил волосы. Окс-диз, сделав снимок, осталась довольна:

– Симпатичненько. И не заметно, что невысокого роста.

23. ЛЮБИМАЯ, Я ЛЮБЛЮ

            Весь город был заполнен бигбордами и плакатами с надписью «Любимая, я люблю тебя!», изображавшими девушку с широким лицом, низким лбом и пушистой прической из длинных волос. Девушка казалась какой-то знакомой, но Мих никак не мог ее вспомнить. Это мучило, как иногда мучит циклически замкнутая между ушами мысль: «Как же фамилия этого актера?», «Что же я еще хотел купить?», «Откуда же я ее знаю?»

– А кто она? – спросил Мих у таксиста.

            Тот покосился на баннер.

– Говорят, из «Хитона» официантка. Это сын Мухина заказал.

            Мухин был известным в городе застройщиком.

– Золотая, блядь, молодежь, – добавил таксист.

– Она немолодая вроде.., – Мих взглянул на очередной плакат на перекрестке.

– Говорят, двое детей – от разных мужиков.

– Успевать надо.

– Был я бабой, только б то и делал, что успевал, – кивнул водила.

В гостях была Лена. Тамара Васильевна косилась на ее выпуклый живот и держала дверь открытой. Ленка гостила в прихожей.

– Нет, нет Миши. Задерживается, – говорила мама, распахивая дверь пошире. – И даже не знаю, когда вернется. Что-то передать ему, Леночка?

– Спасибо, Тамара Васильевна, ничего не нужно.

            Ленка попятилась на лестничную площадку и наткнулась на Миха.

– Входи, входи, – он снова открыл дверь. – Я принес желтую прессу.

            Сунул дамам по журналу. Тамара Васильевна отшвырнула «Мозаику» и ушла к себе.

– Блестит, – Ленка полистала страницы. – И пахнет свежей краской. Я почитаю.

– А приходила зачем?

– Низачем. С работы раньше отпустили, а делать нечего.

– Тогда пойдем к тебе. Мне тут как-то неуютно.

            Они поднялись к Ленке.

– Ты есть хочешь? – спросила она. – У меня овсянка есть.

            Мих согласился. Ленка, немного смутившись, поставила перед ним тарелку каши с искусственной котлетой.

– Ты ешь такое – полуфабрикаты? – спросила робко.

– Да, я все ем, всю генную модификацию, один черт. А тебе, может, и нельзя. У тебя же ребенок будет.

            Ленка положила руку на живот.

– Знаешь, я вот слышала, говорят, что, может быть, он жив. А это все, что нам по телевизору показали: смерть, похороны, прощание, – это все инсценировано просто. Наверное, у него были какие-то причины исчезнуть. И говорят, что потом его видели в Мексике.

            Говорят, говорят, говорят.

– Элвис тоже жив. Просто поправился немного, – кивнул Мих.

            Ленка отвернулась к окну, глаза мгновенно наполнились слезами.

– Ты все равно ни во что не веришь!

– Да я же не спорю, Лен. Есть вещи, в которые хочется верить. Есть заблуждения, которые мы впитываем, неизвестно откуда, некоторые – с самого детства. Но потом, когда узнаешь правду, больно. А в этом случае – можно и верить, все равно никаких доказательств не будет.

– Значит, ты считаешь, что тот доктор его убил?

            Мих промолчал. Она подумала.

– Ну, правильно ты говоришь о заблуждениях. Мне раньше казалось, что текила соленая. А потом попробовала, а она не соленая, а просто с солью пьют. Или вот еще: казалось, что любовь не проходит. Если она настоящая, то не проходит…

            Мысль Ленки так резко метнулась от текилы к любви, что Мих опять потерял логическую цепочку.

– И что бороться с этим надо, истреблять любовь, топтать, чтобы она кончилась. Но со временем она же должна закончиться… сама по себе?

– Она не заканчивается насовсем, – сказал Мих. – Уверен, что остается след. И этот след может быть настолько длинным, что вместит всю оставшуюся жизнь. Как след от реактивного самолета…

– Ого! – Ленка усмехнулась. – Это только от очень сильной любви может быть.

            Они помолчали. Мих дожевал кашу, вымыл тарелку, прислонился к стене у мойки. Уходить не хотелось.

– А маму ты любишь? – спросила вдруг Ленка.

– Наверное. Ну да, – он кивнул.

– Мне кажется, если бы твоя мама – ну, вдруг – бросила работу и стала пить… уходить из дому, бухать с бомжами, уезжать электричками, потом возвращаться, выносить из дому вещи и пропивать, ходила бы грязная, растрепанная, ты бы не любил ее.

            Мих подошел к окну. Внизу тетя Зина снимала с веревки простыни. Мальчишки катались во дворе на велосипедах. На лавочке мужики рубились в домино. Николаша из первого подъезда громко кричал «рыба!» – слышно было до восьмого этажа.

– Это было бы очень тяжело, – ответил он.

– А сейчас ее любить легко?

– Сейчас легче.

– То есть тогда бы ты не любил? Просто за то, что она твоя мать?

– Нет.

– Рыба! – снова хлопнул Николаша.

            Окна дома напротив горели отражением заката, но только со стороны школы – тихой и закрытой на лето. Солнце падало куда-то – за их многоэтажку, и видно его уже не было…

– Сколько лет мы прожили в этом дворе, Лен, а мужики все те же играют в домино.

– Мужики те же, а дети другие. Когда иду вечером с работы, мне всегда кажется, что среди этих мальчишек ты – гоняешь на велике, с разбитыми коленками. Окликнешь меня – а я тетка тридцати двух лет, с сумкой с поддельными котлетами…