Привычка выживать (СИ)

- Я не ненавижу тебя, - говорит Китнисс. – Я просто боюсь забыть, что мою любовь и заботу к тебе мне внушили.

- Я тоже тебя боюсь, - заявляет Каролина и стискивает кулаки. – Я знаю, как много ты врала. Я знаю, что ты врала Питу. Кто может сказать, что ты не врешь мне?

- Я тебе не вру,- отвечает Китнисс с непонятной улыбкой. – Что-то внутри меня запрещает мне тебе врать.

- Я не буду спать на шелковом белье! – кричит в соседней комнате Хеймитч. Напряжение на кухне немного спадает, потому что, переглянувшись, Китнисс и Каролина почему-то начинают смеяться.

А вечером Эффи сжигает весь ужин и половину кухни, потому что Каролина - или Хеймитч? - успела солгать, что капитолийка замечательно готовит.

…

Ни Китнисс, ни Хеймитча долгое время не пускают к Питу. Пит проходит очередной курс реабилитации, а на деле своей безвредностью пытается убедить всех вокруг в том, что он не капитолийский переродок. Проходит много времени, прежде чем ему начинают верить. Бесконечные вопросы кого угодно могут привести в бешенство, но Пит проявляет огромное терпение, отвечая, как его зовут и где он родился, и буквально по дням собирая всю свою прошлую жизнь.

Первая его встреча с Китнисс проходит спокойно, под наблюдением врачей.

Китнисс возмущена тем, что история повторяется. Ей вновь приходится встречаться с Питом взглядом под прицелом камер и пытливых взглядов врачей. Она пытается подготовить себя к тому, что Пит бросится на нее с прежними криками «Убью!», что он вновь увидит в ней капитолийского переродка. Также она боится и, может, боится гораздо больше того, что Пит не узнает ее.

Но Пит улыбается ей.

- Я помню тебя. Ты – Китнисс. Мы учились в одной школе.

В одно мгновение сердце Китнисс совершает стремительный прыжок вниз, к ступням, а в легких заканчивается воздух. Он помнит только то, что они учились в одной школе. Только это – и все?! Она не может поверить, она не хочет верить в то, что жизнь настолько несправедлива к ней.

- А еще я помню жемчужину, - вновь говорит Пит. – Я нашел ее в раковине, на берегу… моря? – здесь Пит замирает и отчаянно напрягает память. – Это было озеро? Так?

- Арена, - с трудом выговаривает Китнисс это слово. Ей совсем не хочется говорить с ним об арене.

- Кажется, я любил тебя, Китнисс.

Он использует прошедшее время, и Эвердин не может не обратить на это внимания. Она сдерживает слезы и прикусывает губу, терпеливо выжидая, когда эта пытка закончится. Ведь это пытка, иначе и не скажешь. Его воспоминания частично утрачены, частично заменены. Он вновь растерян, вновь не понимает, кем является. Он говорит о том, что она, Китнисс, когда-то обманывала его и обещала выстрелить в него, и эти слова, являющиеся, по сути, правдой, медленно убивают ее. Китнисс хочет, чтобы это прекратилось. Но Питу нужна помощь. Питу нужно спасение. Питу нужна она.

Поэтому Китнисс остается с ним.

- Амнезия – не так уж и плохо, - восклицает Эффи, представляясь Питу и знакомясь с ним же. В вопросах, касающихся памяти, она теперь считается знатным специалистом. – Считай, что это второй шанс.

Пит помнит Эффи с ее безумным гардеробом. Помнит Хеймитча, Джоанну, Энорабию. Конечно, что-то для него покрыто туманом, но большая часть воспоминаний постепенно проявляется с обычной четкостью.

- Хеймитч как-то сказал мне, - делится Пит с девушкой, сидя перед листом, на котором только обозначилась новая картина, - что, узнай я тебя заново, я бы вновь влюбился в тебя.

От помощи Хеймитча, игравшего в недалеком прошлом важную роль в жизни Пита, врачи дружно отказались. Что мог рассказать о своем подопечном Эбернети? То, что мальчик как-то раз отмывал его после изрядного подпития? То, что они вели долгие пьяные разговоры, сидя на кухне или в гостиной в Двенадцатом дистрикте? Сам Пит, разговаривая с Хеймитчем, не устает удивляться тому, что до сих пор не стал алкоголиком. Эбернети подобное высказывание даже немного льстит.

Фразу о том, что Пит может влюбиться в Китнисс повторно, Хеймитч подтверждает, хотя и смущается.

- Я был немного пьян.

- А когда ты не был пьян? – спрашивает Китнисс и качает головой.

Живя в одной квартире с бывшим ментором, проводя много времени с ним за неуклюжими попытками приготовить более съедобный ужин, чем тот, которым едва не угостила их Эффи, она незаметно для себя начинает понимать его. Понимание – еще не прощение, но шаг в направлении прощения уже сделан, сделан даже без ее обдуманного решения. Китнисс день за днем свыкается с мыслью, что они с Хеймитчем во многом похожи. Свыкается с мыслью, что вполне могла выбрать такую жизнь, какую когда-то выбрал он, не окажись на ее пути Пит и Плутарх Хевенсби. Свыкается с мыслью, что удары судьбы, принимаемые им со смирением и покорностью, кого угодно могли потрепать. Но он ведь не сдался, правда? Он не может сдаться, не теперь.

Реабилитация Пита подходит к концу. Пэйлор, обжегшаяся однажды на молоке, дует на воду, и после нескольких личных бесед позволяет Питу переехать в свою бывшую квартиру. Она сдается, поверив в то, что в более-менее привычной обстановке он уж точно проявит настоящего себя. Конечно, он может перерезать глотки своим соседям в лице Хеймитча и Китнисс, но они сами согласились с тем, что он переедет к ним и займет свою оставленную на долгий срок студию.

В день въезда Пита в свою бывшую квартиру Хеймитч подозрителен и собран, как повстанец, пускающий на территорию своего родного дистрикта раскаявшегося миротворца. Пит не робеет, но явно чувствует себя неуютно под чрезмерно внимательным взглядом Эбернети.

- Китнисс Эвердин, - говорит Хеймитч шепотом.

Пит усмехается.

- Это и в прошлый раз не сработало.

Хеймитч признает справедливость замечания и требует доказательств о ненападении прямо сейчас. Например, вкусный ужин. В конце концов, в этой квартире хоть кто-то должен уметь готовить, чтобы все остальные не умерли от голода.

Они с Китнисс помогают Питу в готовке, оставаясь предельно внимательными. Впрочем, как можно быть предельно внимательным тогда, когда от порезанного лука невыносимо режет в глазах, а из-за запаха чеснока хочется чихать? Когда кухню наполняет запах только что сваренного мясного бульона, даже Хеймитч перестает делать вид, что нож в руке Пита – самое страшное, что он видел в жизни.

Спать они определяют Мелларка в его же студию, и Пит не сопротивляется. Дважды – днем и под самый вечер – в квартиру заглядывают врачи в сопровождении военного. Врач уводит Пита в темный уголок и задает много вопросов, тщательно занося ответы Пита в тетрадку. Военный сонно осматривается по сторонам. Вечерняя пара повторяет их действия в точности, только перед уходом желает приятных снов. Впрочем, они и не уходят. Им приходится постелить на кухне, и кухня становится еще одной жилой комнатой этой странной квартиры; комнатой, жильцы которой дежурят по ночам два через два на протяжении нескольких недель, а затем снимают осаду.

Жильцы квартиры не признают своей вины в том, что гости так быстро снялись с обжитых территорий. Пит, конечно, слишком настойчив в своих расспросах о том, что с ним происходит или происходило. Хеймитч, конечно, слишком настойчив в своих попытках найти родственную душу в новом военном. Родственную душу он ищет привычным способом – через совместное распитие спиртных напитков, но ведь этот способ даже в Бити раскрыл неплохой потенциал! Да и Китнисс, конечно, сложно назвать добродушной хозяйкой, потому что запертая в небольшой квартире Эвердин сходит с ума и вот-вот, кажется, соберется с силами, чтобы взять лук и перестрелять всех, кто маячит перед глазами.

Но в скором отъезде надсмотрщиков они все, конечно, не виноваты.

Пит собирает по крупицам поврежденную память. Китнисс кажется, что они блуждают по замкнутому кругу, проходя снова и снова давно пройденные этапы. Это ощущение не покидает и Хеймитча, который больше наблюдает, чем принимает участие, но которому мало нравится происходящее. Пит не помнит ничего из того, что происходило с ним после Шоу, но он уж очень хочет вспомнить это. Он настаивает на личных встречах со своими лечащими врачами (число которых, к слову сказать, с каждым днем только увеличивается). Пэйлор терпеливо принимает его у себя, но и ее терпение небезгранично. Пэйлор есть, что скрывать. К тому же, Пэйлор многое не может позволить тому, кто склонен жить прошлым, забывая про настоящее.