Привычка выживать (СИ)

Китнисс не говорит ничего, и Джоанна уходит, недовольная всем, что сказала, но и не корящая себя за содеянное. Днем Джоанна вновь начинает вести длинные пространственные монологи с Питом, не говоря ни слова вслух. Джоанна вспоминает каждую минуту своей жизни, счастливую и несчастливую, вспоминает саму себя, и разница между той Джоанной, которой она была, и этой Джоанной, сидящей перед матовым стеклом, слишком велика для того, чтобы не обращать на нее внимания. Джоанна улыбается – улыбка кривая и равнодушная одновременно; улыбка не человека, но отключенной от питания машины.

- Я всегда знала, Пит, что мне нельзя любить, - говорит она, рассматривая свои руки, - но я думала, что ты будешь в безопасности. Я уважала тебя, ты был мне симпатичен, я хотела тебя, но любить? Любить я тебя никогда не любила. Я знаю, что это было взаимно. Но, признай, глупо нам с тобой продолжать любить мертвых.

Во взгляде Китнисс, застывшей у порога темной комнаты, Джоанна видит только решимость.

- Оставлю вас наедине, - Мейсон встает и разминает затекшее тело. – В конце концов, лишиться последней надежды ты должна наедине с собой.

Джоанна не злится, нет. Джоанна просто потеряла все, что можно было потерять. Теперь она не способна на жалость. С этого дня они делят часы посещения с Китнисс пополам. Джоанне достается утро, Китнисс – время после обеда. С каждым днем огненная девочка выглядит все хуже. С каждым днем Джоанна все больше молчит и все меньше спит.

- Вы бы разобрались со своими тараканами, - вздыхает Хеймитч, уже не дожидаясь ответа. – А то из нас хреновые психологи, знаешь ли.

Джоанна знает.

Каждый день, возвращаясь от Пита в Тренировочный Центр, она идет на тренировки, чтобы не видеть того, как Гейл вместе с Китнисс уезжают к Питу. Гейл поддерживает Китнисс за локоть и Китнисс не отстраняется. Китнисс сейчас нужна помощь, нужна сильнее, чем когда-либо. Джоанна стреляет из лука и поражает все цели. Джоанна едва не вылезает из кожи, чтобы доказать себе, что все еще жива.

- Ты сходишь с ума, - говорит ей Каролина.

Девчонка наблюдает за ней, когда есть возможность, и никогда не упускает шанса сказать какую-нибудь гадость. Энорабия, меньше времени уделяющая своим обязанностям по присмотру за трудным ребенком, в целом с Каролиной согласна. Джоанна фыркает и не отвечает, хотя может сказать, что это неправда. Она вовсе не убивает себя. Она убивает чертово время, тянущееся изо дня в день одинаково долго. Она может убивать его так же, как его убивает Хеймитч, но в Капитолии нет столько запасов спиртного, сколько способен уничтожить их с Хеймитчем дружный тандем.

Джоанна вовсе не сходит с ума, просиживая без движения перед матовым стеклом, за которым беснуется Пит, сжимающий своими руками голову так, что кажется, будто вот-вот начнет трещать череп. Джоанна просто разговаривает с ним, с безумцем, который не засыпает даже под действием лекарств и безостановочно просит кого-то прекратить, остановиться, выключить звук. В палате Пита не раздается никаких звуков, кроме тех, которые издает он сам, и врачи, кажется, не могут понять, в чем здесь дело. Джоанна тоже не может понять, но кожей чувствует бесконечное множество призраков живых и мертвых людей, донимающих Пита разговорами с утра до ночи. Джоанна чувствует их присутствие лишь потому, что и сама порой становится подобным призраком и пристает к Питу с риторическими вопросами.

- Как я могу не сломаться, когда сломался даже ты?

Ее рассказы про сны, в которых она тонет, всегда наполнены красками и соленой водой. Нет, она вовсе не винит Пита в том, что именно он убивает ее. Она винит себя, всегда только себя, в том, что не смогла спасти его, когда был шанс его спасти.

- Почему ты не сумел остановиться, Пит? - говорит Джоанна, не удерживаясь от того, чтобы обвинить его. – У тебя была возможность смириться с ответами, которые уже были даны, и ты знал, не мог не знать, что оставшиеся ответы сломают тебя. Впрочем, - Седьмая улыбается, – это ведь ты. Такой, каким был всегда. Во всем остальном виноваты таблетки.

Слова ее переполнены горечью.

- Таблетки и Капитолий.

Быть может, новый Пит, удерживающий ее голову под водой, на самом деле не Пит, а именно Капитолий. Темный, мрачный Капитолий, который не оставляет ее даже по ночам, потому что она дышит отравленным воздухом. Пит привез ее сюда, но осталась она здесь по собственной воле, потому что только здесь и была нужна. И пусть потребность в ней была связана с новой версией Игр, пусть. Она была нужна, а теперь…

- Я была под охмором, Пит. Мне приказали отключить Китнисс от приборов жизнеобеспечения. Я была под охмором, - повторяет она. – Но я даже не поняла этого. Здесь, - Джоанна прикасается пальцем к виску, - теперь есть то, что никогда мне не принадлежало. Это заставляет меня сходить с ума, Пит. Я не могу верить самой себе и не задаю вопросов. Я знаю, что в этом городе ответы не приносят облегчения. Ответы делают только хуже, - Джоанна закрывает глаза. – Почему ты не смог остановиться, Пит? Почему тебе было так важно дойти до передела? Я не хочу опять занимать палату рядом с тобой. Я устала.

Джоанна с ностальгией вспоминает песок на пляже Четвертого Дистрикта. Белый, горячий песок, на котором она провела весь свой непонятный отпуск. В том воздухе было много соли, а ветер сперва обдавал раскаленным жаром, чтобы после бросить в лицо водопад сверкающих брызг. Джоанна не сумела полюбить воду, но перестала испытывать страх перед ней.

Ребенок Финника, которого все победители видели в прямом эфире, воды никогда не будет бояться, и, быть может, он будет похож на отца.

Впервые мысли о Финнике не причиняют физической боли. Впервые Джоанна думает о том, пойдет ли на пользу маленькому ребенку воспитание безумной Энни Креста. Конечно, останься Финник жив, все было бы иначе. Умри, к примеру, вместо него, Джоанна, на одного счастливого человека было бы больше.

- Ты не умерла, - отчетливо произносит Пит, подходя вплотную к матовому стеклу. – Ты не могла умереть.

Он смотрит на свое отражение; там, внутри комнаты, не на что больше смотреть. Но Джоанна вскакивает с места и отступает, ее всю охватывает страх. Пит будто не видит матового стекла и смотрит прямо ей в глаза.

- Тебе идет это белое платье, - добавляет Пит и впервые за долгое время улыбается.

Джоанна не может пошевелиться. На ней нет белого платья. Пит не видит ее. Но Пит собран и совершенно спокоен, Пит улыбается. И все же есть в его взгляде что-то чудовищно жуткое, что-то, что сдавливает грудь сильнее и сильнее. Джоанна едва дышит, не закрывая глаз, а потом вновь вздрагивает.

Пит улыбается ей. Такой доброй, такой знакомой улыбкой, какой не может быть у человека, прошедшего через ад. Пит прикасается ладонью к матовому стеклу в том месте, где должно быть лицо Джоанны.

- Передавай привет Энни, - говорит он, все еще улыбаясь.

А потом со всей силы бьет по стеклу.

Вокруг застывшей Джоанны начинают суетиться люди. Обрывки их разговоров Джоанна начинает воспринимать не сразу. Те, кто находится здесь, снаружи, боятся того, кто находится внутри, потому что камеры, фиксирующие каждый шаг больного, упустили момент, когда тому удалось избавиться от наручников; потому что тот, кто бьет с невиданной силой, охвачен безумной яростью.

- Вам лучшей уйти, - говорит кто-то Джоанне. – Не видеть этого.

Джоанна заставляет себя остаться.

Он всегда был сильнее. А теперь, когда он сломался, что остается делать ей?

В Центр она возвращается позже обычного. Долго гуляет по знакомым и незнакомым улицам ненавистного города, видит и одновременно не видит окружающих ее людей. Ее начинает раздражать собственное равнодушие, ей хочется кричать, но сил не хватает даже на ухмылку. Джоанна вновь заходит в спальню Пита, присаживается на его постель, а затем сворачивается клубком.

И вспоминает.

Пита, бросающегося на матовое стекло в нечеловеческой ярости. Санитаров, пытающихся удержать его хоть на секунду. Китнисс, стоящую с отсутствующим видом перед закрытой дверью, но не пытающуюся попасть туда, куда ее не пускают. Джоанна вспоминает даже то, что, проходя мимо, не смогла удержаться от очередной колкости, которая была лишней, но которую она не могла не сказать. Джоанне не о чем жалеть; она проваливается в сон и начинает задыхаться от мутной воды, заполняющей легкие.