Уткоместь, или Моление о Еве

и не подозревала, как избирательны люди. Одни любят хоть маленький, но приступочек в зал, чтоб не сразу входить, не с земли. Другие предпочитают легкую без писка дверь. Третьи, наоборот, предпочитают дверь весомую, чтоб налегать плечом. Так в результате разности пристрастий каждый магазинчик - а нас тут уже десяток обрел своих поклонников.

За эту свою нетворческую и непрестижную работу я стала получать такую сумму, что могу варить супы с парным мясом для большой семьи. А семья у меня, по нашим временам, огромная. Мечтатель папа, слава Богу живой; идеалистка мама - тоже моргает; муж - не добытчик, специалист по структурной лингвистике; двое оглоедов, драгоценных моих мальчишек, и тетя, которую раньше назвали бы приживалкой, но это плохое литературное слово. А мы тетю любим, она выгуливает собаку и вычесывает кота, она с нами всю жизнь, на самых непочетных работах. Раньше сдавала бутылки, ещё раньше занимала с утра очередь в молочную, ещё раньше торговала на барахолке всем сношенным, мамочка заходилась от неловкости даже при мысли о таком приварке для семьи, а тетя стояла на ветру то на Тишинке, то в Измайлове, а то и просто возле метро. Семья моя пестрая и по виду, и по содержанию.

Папа - продвинутый, до рынка, коммунист; мама - монархистка, причем английская. Ей хочется быть подданной Елизаветы - ни больше ни меньше. Уже принц Чарльз ей не подходит - носат и узок. Мой дорогой муж демократ-гайдаровец с элементами фанатизма, тетя любит Лужкова, говорит, что это Киров наших дней, я ей объясняю, что это не комплимент, а обличение, но тетя упрямая, как каждый из нас. Дети - вольные жильцы мира, и это мне нравится больше всего. Какое счастье, что прикрыли пионерию и её старшего брата! Дедушка об этом, правда, очень печалится. Компьютерные внуки очень умничают и без царя в голове. "Должен быть стержень, - шумит дед. - Без основы человек рассыпается". Внуки демонстрируют ему крепость своего тела - мол, не развалимся, а я думаю свое: вот я, насаженная на стержень, и, с точки зрения папы, хорошая. Ему виднее. Но я-то знаю другое. Мой стержень - это кол, который в меня вбили. Но вбили не до смерти. В конце концов за тысячу лет коловбиватели научились не умершвлять насаженных на кол. Они знали, как его всадить, чтоб мимо жизненных центров. Мой кол (а также и твой, мой дорогой друг) обмотан нашими кишками. Мы обкакиваем и обписываем наш стержень, который вылезает из нас кончиком языка. Отсюда, видимо, и частая невероятная глупость говоримого, ибо оно из кишок. Вот мой папочка хочет, чтоб так было всегда. А я этим своим колом чувствую и вижу, что в моих мальчишках этого нет. Они легче меня на единицу кола. Их естество вольно, оно не привязано, и в нем нет острой боли насаживания. У моих знакомых у всех дети без стержней. Они любят, естественно также, ненавидят, корень их языка не щекочет острие, на котором сидит первое правило стержня: хорошо только то, что на мне. Другое выплюнь. Как же мы плевались, как плевались...

___________

Я - Ольга.

Мне