Уткоместь, или Моление о Еве

сев пописать. Я так и не знаю в сущности эту девочку из деревни - маму, которой бабушка выправила паспорт, чтоб та чему-нибудь научилась в городе. Но номер не прошел. Через девять месяцев, принесенная ветром, я лежала в цинковом корыте, и меня мыли через белую тряпицу. Почему-то считалось, что так правильно детскому телу. Матушка была изгнана из дома батогом - это мне объяснили потом, когда я играла с цветочками на широком подоконнике - это и было мое местожительство лет до пяти. Я целовала цветочки герани, нюхала толстомясое алоэ, а вечером сползала с подоконника в загородку кроватки, где тихо ночевала, потому как знала, буду шумной - батог висит в сенях, и меня, как маму, ф-ю-ить - и на мороз и ветер! Я скоро поняла, что это вранье, что бабушка души во мне не чает, а о матери рассказывает только страшное для примера жизни.

"А было, Поля, так.

...Пошла глупая девица одна по улице города-городища-страшилища. Кругом неё - дома выше леса, выше проводов, выше водонапорки, и такие страшные все, и так горят красным окном, как дьяволы в аду. А навстречу глупой девице из черного дома тать. Тать, деточка, - это мужик с длинным хоботом между ногами. Он им и разит налево и направо глупых девиц. И от этого и рождаются у них крошки без счастья. Как ты".

Я не боялась бабушкиных сказок. Во-первых, потому что никогда, никогда, никогда я не буду жить в городе, где дома выше водонапорной башни. Мое пространство раздвигалось медленно, медленно. С подоконника на кровать-клетку, а потом - через долгое время - на тканую тряпочку-половичок, которую я тоже перецеловала до последней ниточки такой она была красивой. И только летом порог избы и крылечко, тепло от солнца: зажмуришься и сидишь, сидишь хоть весь день. А потом уже двор... По пояс ходила в огуречной огудине, колючие огурчики срывать можно было только с бабушкиного разрешения. Это нечеловеческое счастье - держать колючий огурец.

Счастьем была утка с утятами, когда она вела их первый раз в речку. Тогда-то я и решила стать учительницей. Неизгладимый образ утки. Училась хорошо, это было как-то само собой. Поэтому меня ни разу не похвалили, никогда не давали никакой грамоты. Я всегда была Нащокина и все. Нащокина с четвертой парты у окна.

Я боялась поступать в институт, бабушка боялась ещё больше. Я читала в её глазах: "А может, не надо нам это?" Она была старенькая, но мысль её была не о себе - кто поможет? - а обо мне. Она помнила о канувшей в городе дочери, о татях с хоботами, а я вся такая-никакая. Ручки тоненькие, ножки тоненькие, ничего на мне на нарастает, кожа и кости.

Но я поступила на географический факультет пединститута. Там не было конкурса. География мне немножко нравилась. Я, например, только в девятом классе узнала, что на земле много разных погод. И есть страны, где нет зимы. Я намечтала жить там, но не знала, как мне выяснить наличие герани, огурцов и уток в таких условиях.

"Такое говно живет везде", - сказал мне парень, но не на мой вопрос, а по случаю. Смотрели учебный