Сэсэг(СИ)

X

- Вот, пей.

- Спасибо, сынок. Ты чай с молоком мне принес, как я просила?

- Ага, - сказал мальчик и сел на краешек кровати, на которой лежала Сэсэг. Чертами лица он походил на маму, только кожа у него была чуть светлее и разрез глаз менее восточный. Было ему года три. Одет он был в грязноватую застиранную рубашечку с коротким рукавом, старые голубенькие шортики и стоптанные сандалии. Мальчик болтал ногами и наблюдал за мамой своими умными карими глазенками. Под носом от щеки до щеки у него красовались  большие темные усы, которые являлись результатом периодического вытирания грязными ручонками хлюпающего носа, и придавали ему вид беспризорника.

- Это же вода, сынок, чая нет?

- Я не смог дотянуться до чайника, бабушка далеко поставила. А ты представь, что это чай, вкусный с молоком. Я так часто делаю, когда никого дома нет. Или ем хлеб, а сам думаю, что это мясо или конфетка. Бабушка мне не разрешает на полку и в холодильник лазить, а в хлебницу мне можно.

- Сыночек, больше никого дома нет?

- Не-а. Бабушка ушла, - мальчик начал загибать пальцы на руке, -  дедушка поехал на кашару, и Цырен с Амгаланом с ним поехали, дядя Жаргал тоже ушел. Все ушли, никого больше нет. - Он развел руками и пожал плечиками. Мальчик сидел вполоборота к Сэсэг и болтал маленькими ножками.

- Ты ел что-нибудь? - Сэсэг немного приподняла голову с подушки и внимательно посмотрела на сына.

- Я молоко попил и хлеб поел, - сказал он и, шмыгнув, утер ладошкой набежавшую под носом мокроту. Одна половина его усов на время слегка потемнела.

- Где твой платок носовой?

Сын вытянул из кармана шортиков за уголок грязноватый клетчатый платок и показал маме.

- Дай его сюда, только под рукомойником на улице помочи немного, - Сэсэг в изнеможении откинулась на подушку.

Мальчик вышел во двор. Рядом с облупленной входной дверью к стене был прибит темно-зеленый рукомойник из эмалированного железа, под ним стояло помойное ведро, где в грязной мыльной воде плавали какие-то очистки и еще бог знает что. Мальчик намочил платок остатками воды из рукомойника. Тяжело сопя от напряжения, он отжал его, скрутив сначала в жгут, а затем еще и в калачик, как делала бабушка, когда выжимала одежду во время стирки, потом полностью развернул платок и уткнулся лицом в этот влажный ситцевый квадратик, повозил по нему лицом, затем сложил и гордый посмотрел на улицу, в надежде, что кто-нибудь видел, как он самостоятельно по-взрослому вытер себе лицо. Но на улице никого не было. Солнце стояло в зените и палило нещадно, поэтому в это время дня мало кто выходил на улицу без большой необходимости. Раскаленный воздух стоял неподвижно, и только мухи, пауты и мошкара занимались своими делами, не обращая внимания на жару.

- Сережа! - позвала из дома Сэсэг, и мальчик, с сожалением вздохнув, еще раз посмотрев на улицу и двор, зашел в дом.

Дом у родителей Сэсэг был старый поземный, но под новой шиферной крышей. Невысокий, деревянный, темно коричневый, почти черный от времени, кое-где уже завалившийся забор с воротами и калиткой отделял их участок от пыльной улицы, по которой, урча моторами и переваливаясь через глубокие кратеры высохших луж, иногда проезжали колхозные грузовики. Тучи мух жужжали над редкими лепешками свежего навоза, оставленного здесь утром небольшим стадом коров, которое гоняли на пастбище за Усть-Ордынским. Вот уже месяц исхудавшие за зиму немногочисленные окрестные коровы во главе с огромным соседским быком, радостно мыча, трусили вдоль их забора на пастбище с молодой сочной травкой. Утром - справа налево, а вечером, слева направо. Когда стадо утром проходило мимо дома, бабушка выгоняла трех их коров за ворота. Вечером, возвращаясь с пастбища, отяжелевшие и ленивые коровы степенно, не торопясь, разбредались по своим дворам через распахнутые ворота, которые летом почти ни у кого не закрывались. Обычно в конце апреля дедушка отгонял всех овец на колхозное пастбище, расположенное в нескольких километрах от поселка на берегу речки Идыга, где они паслись до глубокой осени вместе с колхозной отарой. Так делали все, кто работал в колхозе. На зиму они выписывали себе комбикорма для скота в счет зарплаты, которая была совсем небольшой, правда и корм стоил в колхозе сущие копейки. Так жили все, работая по несколько часов в день за символические деньги в колхозе, взамен по-тихому пользуясь его землей, техникой, помещениями, и была в этом некая справедливость и гармония тысячелетнего уклада жизни натурального хозяйства с некоторыми почти случайными вкраплениями современности.

В последнее время патриархальная ткань бытия поселка начала истончаться. В неторопливое течение жизни Усть-Ордынского стали стремительно вторгаться агенты другой реальности. Наступало время смутное, непонятное.

По стране во всю шла Перестройка и антиалкогольная кампания. В сельмаге, и раньше не отличавшемся особым разнообразием, теперь практически исчезло все. Завозили только хлеб и яблочный сок в трехлитровых банках. Исчезло самое ценное: сахар, мыло, водка, сигареты и мука. Соль и спички пока еще были. Некоторые отчаянные головы пытались ставить бражку на покупном соке, но сахара в нем было маловато, поэтому выходило плохо и дорого. В новостях по телевизору показывали короткие сюжеты с XIX партконференции КПСС. Люди, начитавшись газет и насмотревшись телевизора, начали роптать, пошли разговоры про то, что все было неправильно, что людей обманывали, сажали в тюрьмы и лагеря ни за что, говорили о преступной власти коммунистической партии, о сталинских репрессиях, ГУЛАГе. Мама Сэсэг в поселке считалась образованной, она работала в бухгалтерии колхоза, для чего ей пришлось даже специально ездить в Иркутск на переобучение. В последнее время она стала выписывать "Огонек" и читать его на работе. Она много читала и много думала. По мотивам статей возникали вопросы, на которые она находила ответы, опять же читая все тот же журнал и обсуждая прочитанное с несколькими сельскими интеллигентами, с недавних пор ярыми националистами. Началось все со статьи про огромные жертвы советского народа во время Великой Отечественной войны. Статья была написана таким образом, что при прочтении у мамы Сэсэг вдруг возник сложный неоднозначный вопрос, который раньше ни у нее, ни у какого другого ее знакомого не возникал ввиду, как раньше казалось, очевидности ответа: за что на войне погибли ее отец и трое братьев? Боролись с фашизмом и защищали Родину? В одной из статей каким-то умным ученым писалось, что немцы не собирались завоевывать эти края. Он писал, что два кровавых бесчеловечных режима схватились в смертельной борьбе за территории западнее Уральских гор, что они воевали друг с другом за жизненное пространство Европы. Гитлер хотел захватить Москву для того, чтобы уничтожить своего усатого конкурента, кровавого тирана, убийцу, его подручных садистов и начать самому уничтожать местное население в целях расчистки территорий для немецких переселенцев. Возникал следующий вопрос: а при чем здесь мы? Получалось, что воюя и погибая за Родину, отец и братья защищали не родной край, а Сталина и его кровопийц и то местное население, до которого им, вообще-то дела никакого не было. Ее дядю, младшего брата отца, в 1936 году арестовали и расстреляли за то, что он был лама. Об этом старались не говорить в их семье, но она знала. В чем он был виноват, если все было неправильно, а коммунизм был таким же фашизмом по сути, просто уничтожал не по расовому признаку, а по идейному? Сейчас религию разрешили, а тогда, видишь ли, он был враг народа. Сегодня ламам деньги несут, совета спрашивают, а еще вчера сажали и расстреливали. Как такое может быть, что за одно и тоже людей в разное время или убивают, или уважают, советуются и деньги дают? Вон, Монголия с фашизмом не боролась, и все у них хорошо, у каждого монгола свои лошади и отары овец, и лам там вроде бы не так много убивали. Эти нехорошие вопросы никак не выходили из ее головы, постоянно возвращаясь и накапливая раздражение против страны, коммунистов, русских. У нее не было сомнений в том, что виноваты во всем русские, навязывающие за счет огромной численности свою волю таким маленьким, но древним и часто великим в прошлом народам, как буряты. Русское государство как толпа, в которую они по несчастью и слабости попали. Она, не спрашивая, несет их туда, куда и сама не знает. В таком положении главное не упасть, иначе затопчут. Не по злой воле затопчут, а просто не заметят, как, не замечая, топчут любого из упавших. Нет, это не какая-то там "птица-тройка", а обыкновенная толпа, слепая, потому испуганная и легко управляемая, а руководят ею всякие проходимцы и лиходеи, периодически подбрасывающие безумные утопические идеи. Впереди толпы идут беспринципные карьеристы, которые направляют толпу туда, куда им приказывают эти самые руководители. Толпа удобна тем, что она представляет из себя безмозглую людскую массу, и чем больше толпа, тем легче тратить людишек на разные кровавые авантюры и эксперименты. А их, бурятов, слишком мало, чтобы продолжать участвовать в этих безумствах, поэтому главная задача ей сейчас виделась в том, чтобы помочь своему маленькому народу вырваться из этой тупой толпы, соединиться с родным братом, которому посчастливилось выбраться оттуда живым чуть раньше, и отстроить заново их общий дом предков - Великую Монголию.