Ленинград, Тифлис

— Мадмуазель, не могли бы вы прочитать мне какое-нибудь стихотворение… басню Лафонтена…

Вета облизала сухие губы.

— А можно я прочитаю что-нибудь другое?.. Другого поэта?..

Де Вилье чуть заметно пожал плечами:

— Например?

— Вийона… из всех поэтов я больше всего люблю Вийона…

— А что вы знаете из Вийона?

Вийона Вета знала наизусть всего, точнее, все, что она нашла в красной книжке, которую ей оставила мадмуазель Оранш. Как началась война, обе швейцарки отправились к себе домой. До Швейцарии они добирались долго, через Швецию и Францию.

Вета закрыла глаза и стала читать «Большое завещание».

Де Вилье откинулся в директорском кресле. Что-то написал на листке. Прервал Вету.

— Спасибо. Этого достаточно. Вы свободны…

Так начался лицей. Пожалуй, это было самое счастливое время в недолгой Ветиной жизни. Ей очень нравилось в лицее. Ей нравилось там все, а особенно уроки Эрнеста де Вилье. Она замирала, когда он входил в класс. Де Вилье немного прихрамывал, ходил с тросточкой. Лицо у него было молодое, но болезненно желтоватое, тонкая полоска усов, седые виски. Когда он говорил, его лицо преображалось, блестели глаза, появлялся румянец. Он рассказывал о «Песне о Роланде», о трубадурах. Когда дошел до Вийона, попросил Вету прочитать «Большое завещание». Вета была счастлива. Когда садилась, она поймала на себе недоброжелательные взгляды, услышала шепот: «больше других надо…»

Однажды после занятий де Вилье попросил Вету задержаться. Провел к себе в кабинет — маленькую комнатку, заваленную книгами. Пригласил сесть. Раскрыл тетрадь.

— Мадмуазель Дадашефф, я прочитал ваше сочинение…

Вета замерла.

— Я исправил несколько ошибок. Их немного…

Де Вилье помолчал. Он подбирал слова.

— Но в целом, очень хорошо. У вас есть стиль… Вы знаете французский с детства?

Вета кивнула.

— Я хотел бы так знать русский…

Вета, краснея, вытащила из портфеля бумажку.

— Мсье де Вилье… я сделала опыт… я попыталась перевести на русский Вийона…

Де Вилье покрутил бумажку в руках.

— Не могли бы вы мне это прочитать?

Вета стала читать. Сперва ее голос немного дрожал, потом окреп…

Де Вилье опять помолчал.

— Спасибо, мне понравилось. Я не понял слов, но уловил ритм…

Он встал и стал искать что-то на полках.

— А кого из новых поэтов вы знаете?

Вета стала неуверенно перечислять:

— Бодлер, Рембо, Малларме…

Де Вилье достал с полки несколько томиков:

— Почитайте этих, Поль Валери, Шарль Клодель, Поль Клодель…

Он подумал и достал из ящика стола измятый томик.

— А это — Гийом Аполлинер. Он мне особенно близок. Он, как и я, прошел через войну…

Они вышли на улицу.

— Вы разрешите, я вас немного провожу…

Они шли вдоль Куры. В тот год зима выдалась удивительно теплая. С гор веял ласковый ветер. Пахло сладковатым дымом, в садах жгли старые листья.

Они расстались у остановки трамвая.

Они гуляли так каждую неделю. Вета читала стихи русских поэтов, тех, кого любила больше всего: Блока, Ахматову, Мандельштама. Однажды де Вилье попросил:

— Не могли бы вы записать мне эти слова по-французски, я попробую перевести их стихами.

Вета записала подстрочный перевод нескольких поэм Блока.

Когда они встретились через неделю, де Вилье вынул из кармана сложенный лист бумаги и стал читать нараспев:

Я сидел у окна в переполненном зале.

Где-то пели смычки о любви.

Я послал тебе черную розу в бокале

Золотого, как небо, аи…

Вета не удержалась, захлопала в ладоши:

— Это прекрасно, мсье де Вилье…

Вскоре начались неприятности. Вета уже давно стала замечать на себе косые взгляды одноклассниц. Однажды она нашла у себя в портфеле написанную печатными буквами записку: «блядь французская».

Де Вилье вызвал к себе директор. Провел в кабинет. Запер за собой дверь.

— Извините, что побеспокоил по такому делу. Вот, ознакомьтесь.

Он протянул бумагу. Там на плохом французском было написано, что он, де Вилье, состоит в преступной связи с ученицей Дадашевой. Подписи не было.

Де Вилье вернул бумагу директору.

— Что я должен делать?

Директор мялся.

— Вы понимаете, де Вилье, в другой стране я не придал бы этому значения. Но здесь, в Азии…

Де Вилье встал.

— Я вас понял, господин директор. Я тотчас же составлю прошение об отставке.

Директор заблеял.

— Мне искренне жаль, де Вилье, поверьте…

Вечером де Вилье приехал к Дадашевым. Одет он был торжественно: черная тройка, галстук-бабочка, котелок, трость с костяным набалдашником.

— Могу я видеть господина Жоржа Дадашефф…

Жорж принял де Вилье в кабинете.

— Чем обязан, господин де Вилье? Могу я вам предложить коньяку?

Де Вилье от коньяку отказался. Минуту помолчал, подбирал слова. Потом встал и сказал неожиданно громко:

— Я пришел просить руки вашей дочери.

Жорж сперва не понял, переспросил.

— Руки моей дочери?

Де Вилье повторил.

— Да, вашей дочери… Елизаветы… Элизабет…

Жорж провел по лицу рукой… Налил и быстро выпил рюмку коньяку. Сказал первое, что пришло в голову.

— Но она еще слишком молода…

— Я знаю, господин Дадашефф, я знаю. Поймите меня правильно… Сейчас мне важно получить ваше согласие…

Жорж тоже вскочил, стал ходить по кабинету.

— Но, позвольте, господин де Вилье. Мы не в средневековье. Не кажется ли вам, что следовало бы поинтересоваться мнением самой… особы…

Де Вилье подошел вплотную к Жоржу. Его лицо казалось желтее, чем обычно.

— Господин Дадашефф, мне кажется, что вы не очень ясно представляете ваши обстоятельства. Не сегодня завтра в Тифлисе будут большевики. Вас захлопнут здесь, как в мышеловке. Они развели пожар в России и не успокоятся, пока в этом пожаре не сгорят все…

Стало очень тихо. Было слышно, как потрескивают дрова в камине. Де Вилье заговорил опять.

— Я не очень богатый человек, господин Дадашефф…

Жорж перервал его:

— У нас есть средства…

Де Вилье махнул рукой.

— Это не важно… Мы отправимся в консульство и зарегистрируем брак. Через неделю вы станете французскими подданными. Республика защитит вас при всех обстоятельствах…

Де Вилье повернулся и медленно направился к двери.

— Решение нужно принимать быстро. Не позднее завтрашнего дня…

В дверях де Вилье остановился, повернулся к Жоржу, сказал тихо.

— Я не хотел об этом говорить… Я был серьезно ранен на Марне… Я не вполне полноценный человек… Врачи положили мне жить пять лет…

На завтра вся семья была в сборе, держали семейный совет… Мнения разделились.

— Нужно ехать, — сказал Жорж. Большевики уже в Баку. У нас есть счет в Лионском кредите. Пока работают банки, я переведу туда все оставшиеся активы… Я поручу моему агенту подыскать дом в окрестностях Парижа, в Пуасси…

— Что будет с нашим домом? — спросил Паша.

— Дом нужно срочно продать. За любую цену.

Неожиданно для всех выступила Анна.

— Я из этого дома не уеду. Я остаюсь. И не пущу детей!

Исай, как всегда, сидел во главе стола. Он вскочил, громко ударил по столу кулаком. Все повернулись к нему. Лицо у Исая побагровело, на шее вздулись жилы. Он пробормотал что-то непонятное, схватился пальцами за воротник, повалился навзничь. Паша и Жорж бросились к нему, подняли, отнесли на руках в его спальню.

— Доктора, скорее доктора! — срывающимся голосом закричал Жорж.

Исая уложили на кушетку. Лицо его было искажено гримасой. Он мычал. Из глаз катились крупные слезы…

* * *

…«Свободные» республики Закавказья агонизировали. В апреле советскую власть установили в Баку. Скоро настал черед Армении. В Турции произошла революция — к власти пришел Кемаль-паша. Он сперва разгромил греков, потом двинул войска на армян. Турки начали наступление в июне, заняли Сарыкамыш. Грузия объявила нейтралитет. Советская Россия установила дипотношения с Кемалем, помогала ему оружием и деньгами. В ноябре турки заняли Александрополь, подошли к Эривани. Опять хлынули волны беженцев. К концу ноября все было кончено. Армянское правительство подписало с турками мир и кануло в небытие. В Эривань вошла Красная армия.