Ленинград, Тифлис

— Вам кого?

Марк сказал:

— Мы от Алихановых. Откройте!

Дверь рассердилась:

— Не знаю таких! Уходите!

Дверь захлопнулась, затрещали щеколды. Вета испуганно схватила Марка за рукав.

— Ты что-то перепутал…

Марк вытащил бумажку, поднес к близоруким глазам, долго читал при тусклом свете, струившемся из лестничного окна.

— Да нет, все верно, квартира 18, пятый этаж.

Он опять нажал на звонок.

Голос за дверью зазвучал угрожающе:

— Если не перестанете хулиганить, я позвоню в милицию!

За дверью снова послышались шаги, и чей-то голос спросил фальцетом:

— В чем дело, Ксюшенька?

И Ксюшин голос у двери:

— Опять хулиганы. Говорят, от каких-то Полупановых.

— Может быть от Алихановых?

Опять раздался треск запоров, дверь снова приоткрылась на ширину цепочки, и в щели показалось лицо обладателя фальцета.

— А не скажете, молодой человек, от каких вы именно Алихановых?

— От Ивана Саркисовича из Тифлиса!

Дверь наконец раскрылась и в тусклом свете прихожей проступили человеческие фигуры: женская — высокая и худая в легком халатике, и мужская — маленькая, толстенькая в вязаной кофте и в белых кальсонах с завязками.

— Так вы те самые, о ком писал Иван Саркисович… Очень рад, очень рад…

Толстенький человек церемонно кланяется, делает попытку щелкнуть отсутствующими каблуками, протягивает ручку калачиком:

— Годлевский Михаил Исидорович, студент Горного института.

Подталкивает Ксюшу:

— Познакомься… Родственники Иван Саркисовича, помнишь, у нас с ним были дела…

— Да, что-то припоминаю, Мишенька…

У Ксюши с лица не сходит выражение беспокойства. Она нехотя протягивает Марку руку. Марк снимает фуражку, целует ручку.

Ксюша подобрела, заворковала.

— Ах, что же вы, зачем же…

Вета достает из баула большую коробку.

— Здесь письмо от отца и кое-что из Тифлиса.

Они шествуют по бесконечному темному коридору. Мишенька шагает впереди, мелькают завязки его кальсон. Они входят на кухню, там появляются новые лица.

— Ma belle-mère…

Маленькая старушка смотрит на Вету и Марка сиреневыми глазками.

На антресолях что-то шевелится и чей-то простуженный голос:

— Кого бог принес…

Мишенька пресекает резко:

— Не встревай, Серафима, — и поясняет гостям:

— Угловая жилица…

Молодая женщина с копной рыжих непричесанных волос запахивает на груди халатик.

— Что за гости в столь ранний час…

Смотрит на Марка, чуть прищурившись:

— Дайте закурить, парниша…

Марк смешался:

— Извините, не курю…

Женщина смеется:

— Это шутка. Давайте дружить. Меня зовут Катя Гросс.

Марк наклоняется, чтобы поцеловать руку, Катя Гросс руку убирает, целует Марка в губы.

Марк побледнел, на висках у него выступил пот.

Катя Гросс выталкивает стоящего за ней сухопарого блондина в пенсне и со щеточкой усов.

— Ника Фредерикс. Мой сожитель.

Ника слегка наклоняет голову, блеснули стекла его пенсне.

И вот они сидят за длинным столом, здесь же на кухне, и Ксюша накладывает им в тарелку удивительно вкусные котлеты.

— Ешьте, ешьте, вы с дороги…

Марк бежит в переднюю, где стоят их баулы. Возвращается с бутылкой.

— Вот, коньяк… Эриванский…

Мишенька подносит бутылку к глазам.

— Надо же. Шустовский… Ксюша, бокальчики…

Марк выпивает залпом фужер коньяку и его развозит.

Ему тепло и весело; кажется, что он уже давно в этом славном доме, и всех этих людей знает давно… Катя Гросс сидит рядом, держит его за руку и говорит в самое ухо:

— Я чувствую, что мы подружимся… Я люблю кавказских мужчин…

Марк глупо смеется.

Фредерикс сидит подле Веты.

— Какие у вас планы на жизнь, мадемуазель?

— Я буду учиться… В институте истории искусств…

Фредерикс ковыряет во рту зубочисткой.

— У Зыбова?

— Да, в бывшем доме Зыбова, на Исаакиевской площади…

— Знаю этот дом…

— Ходили на лекции?

— Да, нет. Кутил…

Когда встали из-за стола, казалось, прошла вечность. Мишенька провел Марка и Вету в их комнаты, в конце коридора. Комнатки были маленькие, но удобные. Окна выходили во двор.

— До войны здесь жили бонны… Условия вы знаете. Деньги попрошу за месяц вперед.

Марк достает из внутреннего кармана бумажник и отсчитывает червонцы…

* * *

…Вета проснулась рано. В окно пробивалось солнце. Встала и, поеживаясь от холода, быстро оделась. Надела тапочки, вышла в коридор. Дверь в ванну была приоткрыта. Она зажгла свет. Повернула краны над большой синей раковиной. Кран зашипел, и из него полилась холодная с ржавчиной вода.

Вета прошла на кухню, стала искать чайник и увидела Фредерикса. Он стоял у открытого окна и курил.

Увидел Веру, поклонился.

— Хотите кофе?

— Да, очень…

Фредерикс снял с плитки кофейник, налил в чашку ароматную жидкость.

Вета сделала большой глоток.

— Кофе… настоящий…

Фредерикс улыбнулся. Снял крышку с хрустальной вазочки.

— Кекс. Английский…

— Это у вас из торгсина? — спросила Вета.

— Не совсем, — серьезно ответил Фредерикс.

Он затянулся папиросой.

— Какие у вас планы на сегодня?

— Я еду в институт искусств. На каком трамвае лучше доехать?

— Я вас провожу. Мне в ту же сторону.

Они спустились по лестнице, вышли во двор, прошли мимо гипсовых ангелочков.

У тротуара стоял черный автомобиль с треугольной звездой на капоте.

Когда они подошли ближе, из автомобиля вышел шофер в галифе и распахнул дверцу.

— Это ваша машина? — спросила Вета.

— Эта машина консула, — сказал Фредерикс, — усаживаясь рядом с Ветой. — Я забыл сказать, я работаю в германском консульстве.

День был холодный, но солнечный. Вета не отрывалась от окна. Быстро пролетел Каменноостровский, мелькнул купол мечети, и вот Нева и Троицкий мост. Они поехали по набережной, Вета вздрогнула, когда перед ними возникла громада Зимнего дворца. А потом, как на картинке из «Нивы», на них надвинулись Медный всадник и Исаакий.

Машина остановилась у дворцового здания.

— Вам сюда, — сказал Фредерикс и открыл дубовую дверь.

Вета остановилась у порога. Огромный вестибюль, фарфоровые вазы и античные статуи. Мраморная лестница, покрытая дорогим ковром. На самом верху лестницы появилась странная фигура: невысокий человек в ермолке, в бархатном пиджаке и с голубым шейным платком.

Фредерикс, засунув два пальца в рот, громко свистнул:

— Тоныч!

Человечек вздрогнул, помахал рукой и сбежал по лестнице вниз.

— Ника! Черт!

Они обнялись.

— Сколько лет…

— Я по делу, — прервал его Фредерикс, — привез тебе новую студентку, она из Тифлиса… Познакомьтесь, Вета — граф Зыбов, Валентин Платоныч…

Зыбов щелкнул начищенными штиблетами.

— Всегда рады юным дарованиям. Мадмуазель по какому разряду?

— По словесному, — тихо сказала Вета.

— Это к Фихтенбауму. Он сегодня здесь. Скажете, что от Зыбова.

И опять повернулся к Фредериксу.

— А ты, Ники, все еще там? — он сделал неопределенный жест в сторону.

— Все там, Тоныч, все там… А что, дело есть?

— Есть, Ника, есть… Может завтра, как всегда, в «Вене»?

— Давай в «Вене», — Фредерикс кивнул и что-то написал тонким карандашом на манжетке.

…День погас, и в зыбовском доме зажглись огни. Вета сидела на креслице перед дверью с надписью: «Зав. разрядом словесности». Ей показал на эту дверь швейцар, когда она спросила, где ей найти профессора Фихтенбаума. Она постучалась в дверь и оказалась перед столом, заваленным бумагами. За столом сидела черненькая полногрудая девица и ела яблоко. Взглянула на Вету неприязненно:

— Вам кого?

— Профессора Фихтенбаума…

— Виктор Михайлович занят…

Вета не уходила. Девица откусила от яблока и показала Вете на дверь: