Визит

Именно тогда ко мне прикасается мой сосед господин Л. Он наклоняется ко мне и смотрит на меня в упор.

— Этот старый козел, — говорит господин Л. тихо, показывая на господина О. Б. М., — пыжится от целомудрия, точно евнух. Я, друг мой, отдаю предпочтение нравственности.

И госпожа В. В. наклоняется к нам и цедит сквозь зубы:

— Этот осел О. Б. М. — какой-то общечеловеческий носитель гуманизма или нечто ходячее двадцатипалое, который всю свою жизнь обсасывал собственную ногу, из-за чего в ней образовалось углубление, иначе никак нельзя понять, почему он ощущает себя таким банкротом…

В течение всего времени, пока говорит госпожа В. В., я смотрю ей в рот. Сквозь редкие зубы в меня брызжет слюна и распространяется запах гнили. Я откидываюсь назад до предела, но спинка кресла не пускает…

Когда госпожа В. В., садясь, отодвигается от меня, я сразу же закуриваю. Но аромат дыма перебивается запахом дурного воздуха, выпущенного кем-то из желудка. Я искоса поглядываю на господина Л. и вижу, как он невинно мне улыбается…

— Я не раз испытал на себе важность телесного и душевного метаболизма, — начинает рассказывать господин Л. и продолжает улыбаться мне. — О телесном я умолчу, это всем известно. Или же по крайней мере он в большей степени отражается органами чувств. Однако я хотел бы остановиться на душевном метаболизме, который, по моему мнению, реализуется кругооборотом снов. Происходит это так: сон из подсознания в сознание переправляет все элементы действительности, которые неведомо для меня терзают мой мозг. Я стараюсь позднее избавиться от них разбором, личной психодрамой или катарсисом. Один и тот же сон повторяется в течение столь долгого времени, пока я не освобожусь от причин, которые его вызывают. Так я действую от сна к сну, двигаясь путем беспрестанного обновления равновесия моего душевного мира. Например, и я в прошлом написал несколько плохих книжек, и, хотя внешне я не проявляю сожаления по поводу этого факта, эта действительность или это состояние пожирает меня изнутри. В подобии самых различных снов выявляется мучительность этой реальности. Я говорю себе, однако, разве не является плохая книга книгой? Да, является! Разве не старался я писать книги лучше? Да, старался! Разве мне это по крайней мере частично не удалось? Да. Разве не стараюсь я еще и теперь писать все лучше и лучше? Да. Разве меня не должна мучить каждая моя глупость? Да. Разве я не мучаюсь из-за каждой своей неловкости? Да. Еще по крайней мере сто или двести подобных вопросов, и причина, которая вызывает мои муки, исчезает… Вы знаете, по правде говоря, до сих пор я всегда так и делал… Это был единственный процесс, который мне помогал, однако уже в течение некоторого времени я не могу избавиться от одного сна, и тут мне не помогает ни этот метод, ни какой-нибудь другой… Я боюсь спать, но и наяву передо мной иногда появляются картины из этого сна… Я не знал, что мне делать, и потому пришел сюда… Надеюсь, что опыты господина Джойниуса помогут… Скажите сами, разве это не достаточная причина, чтобы прийти?

— Да-да, вы правы, — быстро отвечаю я, и господин Л. спокойно откидывается в своем кресле.

Он дышит глубоко, но глаза его широко раскрыты. Мне кажется, будто он таращит их с такой силой, что каждую минуту они вот-вот лопнут. Я не могу спокойно смотреть на эти его усилия не дать глазам закрыться и не уснуть. Я отворачиваю голову. Господин Аякс с левой стороны от меня давно уже спит и тихонько похрапывает. Рот его полуоткрыт, и из левого уголка текут слюни.

— Этот человек часто утверждает, что он является лучшим любовником нашего столетия, — говорит насмешливо госпожа В. В., указывая на спящего Аякса. — Черт бы его взял, идиота. Он мог уже давно подохнуть, ни одна женщина слезинки бы не проронила. Это слюнявое ничтожество непрерывно треплется о любви. Тоже мне поэт! Его темы: «Существует или не существует любовь?», «Верю или не верю в силу любви?» — только для непосвященных, если не для идиотов… Вы только посмотрите на него! Чем ничтожнее человек, тем заботливее он одевается. Его ненормальная забота об одежде может свидетельствовать только о недостаточной интеллигентности… Конечно, есть и исключения, и потому иногда годится такое положение: чем незначительнее личность, тем равнодушнее она к одежде… Однако надо уметь различать вкус в небрежности и границы заботливости… Если это расширить, то тогда положение будет звучать так: чем больше природный вкус проявляется в небрежности к одежде, тем более оригинальна и более масштабна личность, но небрежная одежда без вкуса плоха вдвойне и, таким образом, плохо характеризует того, кто ее носит… И далее: и заботливость должна иметь свои границы. Едва она минует некую точку, она становится излишней, и тогда я осуждаю эту заботливость! Она свойственна только тем, кто заботой об одежде желает скрыть недостатки своего духа. Уважаемый господин, — обращается госпожа В. В. прямо ко мне, — я пришла сюда только для того, чтобы дать оценку одежды индивидов, которые явятся результатом опытов господина Джойниуса…

Я не понимаю, что она хочет сказать, потому что мне неизвестно, в чем заключаются опыты господина Джойниуса, поэтому я согласно киваю, поскольку мне не хочется спорить с госпожой В. В. Мне кажется, что злость ее еще более надоедлива, чем голодная муха. У меня появляется желание плюнуть ей в морду, но я сдерживаюсь. Я становлюсь покорным, когда вглядываюсь в ее злые глаза. «Баба-яга! — думаю я. — Ядовитая старуха! Соленая жаба!» Мне кажется, что она целые века сидела в соляной луже на дне соляной шахты и вся просолилась! Тьфу! Я бы дал ей крутить шахтный подъемник или запряг в конный привод, чтобы вся соль из нее вышла по́том… Неужели я боюсь?

— Господин Одас, — зовет меня от двери господин Джойниус.

Я вздрагиваю и испуганно озираюсь. Господин Джойниус стоит в раскрытых дверях и делает мне знак рукой. Я оглядываю всех присутствующих, но ни один из них не уделяет мне внимания. И госпожа В. В. смотрит под стол. Я начинаю жалеть, что я сюда пришел… Но все же встаю и медленно перемещаюсь… И в эти моменты множество вещей приходит мне на ум… Я знаю людей, которые верят в закон правдоподобия… Что-то я запутался… Например, некоторые часто летают самолетами, но в определенный момент у них настает перелом, и с той минуты они перестают пользоваться самолетом… Это потому, что они верят в закон правдоподобия… Они ждут, пока какой-нибудь самолет разобьется, пока подтвердится закон правдоподобия, а когда это произойдет, они опять начинают летать самолетами… Через какое-то время они опять перестают и т. д. и т. д… Сейчас я кажусь очень похожим на этих людей, но с одним исключением: я не выждал… Несмотря на это, я встаю, иду, приближаюсь к господину Джойниусу… Я не могу назвать приятным положение, в котором нахожусь… Как себя чувствует тот провидец, которого настиг закон правдоподобия? Не знаю, спрашивал ли кто-нибудь из вас самого себя, что происходит в самолете, который падает на землю, чем наполняется мгновение от начала падения до самой катастрофы? Я не знаю, можно ли правильно ответить на этот вопрос, хотя возможностей очень много и каждая равно правдоподобна и неправдоподобна… Может быть, мгновение, когда все происходит, и падение столь быстры, что никто ничего не успевает сделать? А может быть, ожидание того, что должно произойти, настолько гипнотизирует, что препятствует какому-либо действию? Или же сознание близкой смерти высвобождает на эти краткие мгновения инстинкты? Или те, кто падает, не замечают и не знают, что падают, и все происходит без их прямого участия?

Но я уже стою рядом с господином Джойниусом. Он улыбается мне и снова показывает знаком, чтобы я вошел. Я колеблюсь достаточно долго и никак не могу отважиться…

— Войдите! — говорит наконец любезно господин Джойниус.

Я вхожу, но пошатываюсь. Господин Джойниус берет меня под руку и запирает за собой двери. Я мгновенно прихожу в себя и с этой минуты стараюсь быть постоянно настороже… О, возвращение в зародыш! О, неудавшееся возвращение для вторичного рождения! Да, никогда я не чувствовал себя безопаснее, чем при появлении первых сообщений о том, что марсиане или представители других неземных цивилизаций наблюдают за нами и летают над нами, ибо я верю, что создания столь цивилизованные не могут никого обидеть и никого убить… Я оглядываюсь вокруг себя… Вижу огромное белое помещение, с противоположной стороны широкие стеклянные витрины, закрытые белыми полотнищами… Кроме них, в помещении нет ничего…