Кенгуру

Худощавая усталая женщина обернулась и посмотрела на дочь.

— Что он говорит?

— Он говорит: не сердитесь, мадам...

— Как это — не сердитесь?! Мы тебя этому учили?! Мы с отцом двадцать пять лет работаем, спины не разгибая. Я подручной была у каменщиков, потом в школу записалась, потому что я всегда мечтала человеком стать. Выучилась на крановщицу. А вы — вы знаете, что это такое: восемь часов в день на мостовом кране работать, в литейной?.. Что вам работа?.. Вам работа... Для этого мы тебя растили?..

—Я тоже работаю, мама.

— Полтора года! А целых семнадцать лет я тебя кормила, ты... ты...

— Мама!

— Я в тридцать два года первый раз в театре была. В награду за хорошую работу! Так даже выход сама не могла найти. Я тогда плакала даже — а ты теперь...

— Мы потом вместе пойдем в театр. Я-то найду выход...

— Ах ты... ты... Ты еще смеешь меня учить!

Я работаю, а ты в это время хулиганов в мою постель таскаешь!

— В свою постель. Это моя постель, мама. Я ее ровно год как купила, на свою зарплату А Ворон не бездельник вовсе, а шофер.

— Могу себе представить...

— Точно. Он в «Волане» работает, как папа и я.

Маленькая женщина осеклась. Она уставилась на Варью, словно только что его увидела; дотом покачала головой.

— Такого шофера я еще не видела.

Варью был бы рад каким-нибудь образом очутиться на улице, но путь к отступлению был закрыт, да и жалко ему было Жожо; теперь она казалась ему куда более привлекательной, чем когда-либо раньше.

— Я в самом деле шофер,— сказал он.

— Тогда стыдитесь! Шофер, а влезает в порядочный дом, как... Вы знаете, сколько лет мы копили на этот дом?

— Пятнадцать. И еще двадцать лет надо ссуду выплачивать... Жожо сказала.

— Нахал!

— Мама...— снова заговорила Жожо,— не стоит так волноваться. Ничего такого не случилось.

— Ах, ты... Хочешь еще схлопотать?

— Серьезно, мама.

— Если отец узнает, он тебя убьет на месте. И этого тоже, — она ткнула большим пальцем в сторону Варью.

— Откуда он узнает? — спросила Жожо.

— Я ему скажу.

— Не скажешь, мама.

— Скажу. Такое я не буду скрывать.

— Я же знаю, мама, что не скажешь...

— Еще как скажу, вот увидишь. Пусть только домой приедет. Прямо в воротах и скажу. Я скрывать не буду... Работаешь, работаешь как лошадь, а тут...

— Мама, ты не забывай, что я уже совершеннолетняя. Голосовать имею право, зарабатываю сама, в КИСе состою, в профсоюзе...

— Кроликов ты накормила? — оборвала ее мать.

— Нет.

— Не накормила кроликов?!

— Нет.

— Вот! Отец — в Пакше, я — в литейной, в сорокаградусной жаре, газом дышу, а ты даже кроликов не можешь покормить. Все отцу расскажу!

Жожо повернулась к Варью:

— Знаешь, Ворон, с тех пор как брата в армию взяли, мне приходится кроликов кормить.

— Кролик — полезное животное,— сказал Варью, нервно переминаясь с ноги на ногу. Ему уже очень не терпелось уйти.

— Нет, я больше этого не выдержу,— сказала мать и ушла в кухню.

Слышно было, как она открывает шкаф и наливает себе палинки.

— Что теперь будет? — спросил Варью у девушки.

— Ничего. Иди спокойно домой.

— А если она отцу расскажет?..

— Не бойся, не расскажет... Даже хорошо, что ты с ней встретился.

— Почему хорошо?

— Чтобы ты видел, какая я... Какие мы. Я хочу, чтобы ты это увидел. Хочу, потому что люблю тебя. — Жожо подошла к парню, поцеловала его. Варью постепенно обретал присутствие духа. Он направился к выходу. Проходя мимо открытой двери в кухню, он остановился, смущенно сказал:

— Так я тогда... До свидания.

Мать Жожо поманила его пальцем:

— Зайдите-ка на минутку!

Варью вошел в кухню, за ним Жожо. Женщина взяла вторую стопку и налила Варью палинки. Они чокнулись. Когда стопки опустели, она тут же ополоснула их и убрала вместе с бутылкой в буфет.

— В самом деле шофер? — спросила она.

— Конечно, — сказал Варью. — И всегда был шофером.

— Хороша палинка, верно?

— Хороша. Правда, я больше сухой мартини со льдом люблю.

— Тоже, наверное, хорошая штука. А эта — домашняя... Отец сам варит. Вон у стены в пятилитровых банках сусло бродит. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара. На змеевик отец бензинопровод от «Икаруса» достал. Пар вот так идет, по спирали, и здесь осаждается... Здорово?

— Хороший способ.

— Не хотите яичницу поесть?

— Не хочет он, — сказала Жожо и выразительно посмотрела на Варью. — Поблагодари за гостеприимство, Ворон!

— Очень вкусная была палинка. Большое спасибо. — Варью поклонился и боком вышел из кухни.

В воротах они с Жожо еще несколько минут целовались. Потом Варью спросил с тревогой:

— Вдруг она отцу скажет?

— Будь спокоен, — Жожо погладила его по плечу, — не скажет.

Варью медленно шагал по Черкесской улице. Ему снова встретилась старуха, с которой по дороге сюда здоровалась Жожо. Варью теперь тоже поздоровался с ней. Он шел и пытался привести в порядок свои мысли. Но ничего из этого не выходило, все оставалось запутанным и непонятным.

3

Варью мчал по шоссе № 10 в направлении Будапешта. В час дня он выехал из Дёра, к трем рассчитывал добраться до базы. К пяти он должен был быть в «Семерке треф», чтобы встретиться там с Йоцо.

Варью устал и был в плохом настроении. Ноги настолько онемели, что ему пришлось остановить «ЗИЛ», вылезти из кабины и несколько минут бегать вокруг, чтобы размяться. Потом он обнаружил подозрительные перебои в голосе «ЗИЛа», особенно на средних оборотах. Похоже, засорилась форсунка; но Варью не останавливался, все поддавая и поддавая газу. Местность за окном кабины быстро менялась: промелькнули и ушли назад Комаром, Кёнь, Алмашфюзитё. Когда он выехал на шоссе № 10, к Дунаалмашу, потом к Несмею, настроение у него немного улучшилось. В просветах меж аккуратными домиками, садами мелькал время от времени Дунай. На пригорке белела церковь. Вдоль улиц шли девушки в красных платьях и старухи в черных юбках и платках. Мужчин не было видно: они где-то занимались своими делами. Варью подумалось почему-то, что в этих придунайских селах, вероятно, живут хорошие, работящие люди. Дорога вырвалась к самой реке, и сквозь заросли ивняка временами виден был противоположный, чехословацкий берег со сторожевыми башнями и постройками.

День был жаркий и душный; парило. На горизонте, пока неподвижные, громоздились пухлые белые облака. Следовало ждать дождя или даже грозы. Ветер, а с ним ливень могли явиться в любую минуту; могли, впрочем, и задержаться на несколько дней. Лицо, руки у Иштвана Варью были мокры от пота. Он то и дело вытирал руль чистой ветошью, чтобы не скользили пальцы, и заодно промокал ветошью лоб: скатывающиеся капли пота щипали глаза. Трудно было дышать; в глазах от усталости плавали искры. Проехав Шюттё, он закурил, но и дым, синеватой легкой струей пляшущий по кабине и вылетающий в окно, не приносил привычного, облегчения. Варью все гнал и гнал «ЗИЛ», чтобы к пяти быть в «Семерке треф»; но чем ближе подъезжал к Будапешту, тем тяжелее становилось у него на душе. Когда, проезжая Лабатлан, Варью заметил на листьях придорожных деревьев едкую пыль цементного завода, ему вдруг вспомнилась мать Жожо; она представилась ему стоящей с растерянным видом посреди кухни, с пустым стаканчиком из-под палинки в руке. Она стояла и ждала чего-то, глядя на Варью, «А если старая все-таки капнула мужу? Что скажет папаша Дёрке? Поднимет шум или проглотит? »

Иштвану Варью эта история долго не давала покоя. Лишь во вторник вечером, на берегу Дуная в Бае, после второй кружки пива, щемящая тревога в груди ослабла, отошла куда-то. А после третьей кружки Варью помнил уже только гладкую кожу, девичье тело Жожо, ее лицо. Варью сидел, глядя на ленивую, черную воду старицы, и воспоминания о счастливых часах субботнего вечера постепенно завладевали им. Милое, залитое слезами лицо Жожо стояло перед ним и на следующий день; но по мере того, как уходили под колеса «ЗИЛа» километры и свинцовая усталость в ногах постепенно расплывалась по телу, дурманя голову, образ Жожо бледнел и отдалялся. В четверг ему вспомнилась светловолосая девчонка с полными губами, которую он подвез до Пакша, и целые полдня он раздумывал, зачем ей понадобилось в Боглар, если сначала она собиралась в Печ? Почему она не поймала машину, идущую в Печ? На шоссе № 6 полным-полно печских машин. И вообще — чего она потеряла в Богларе? Есть там вообще что-нибудь, кроме той часовни?.. К пятнице Варью слишком устал, чтобы думать о девушках. Осоловело глядя на дорогу, он курил одну сигарету за другой да слушал магнитофон. Уже к обеду была выполнена недельная норма — две тысячи километров, и дальше Варью думал лишь о том, как бы добраться до подушки... В субботу утром, взглянув на свои сокровища, Варью сразу вспомнил про Йоцо. Он взял марсельскую открытку, заново перечитал текст: «Просьбу выполнил. 6 июля в 5 ч. буду в «Семерке треф». Йоцо». Открытка будто окрылила Варью: он стал торопить с погрузкой, с оформлением бумаг; В половине второго он уже катил по шоссе № 1. Он был доволен собой. Однако усталость постепенно вновь взяла верх. Уже у поворота на Гёню у него опять стали неметь ноги, а после Комарома пришлось остановить машину...