Аквариум

Вот уже несколько дней к старой даме с третьего этажа приходила итальянка. Держа в руках батон хлеба, открывала дверь своим ключом, сервировала стол и включала радио.

Из моего окна хорошо просматривалась лестница, и всякий раз я удивлялся: выходя от старушки, итальянка не возвращалась к себе на четвертый этаж, а с вороватым видом прокрадывалась к квартире напротив. Звонила в дверь, и я видел, как с той стороны к двери спешил «спортсмен». Спортсменом я прозвал его потому, что каждый вечер по будням и каждое утро в выходные, облачившись в яркий спортивный костюм, он усаживался на велотренажер и слезал с него только часа через два или три, в полном изнеможении, с унылым лицом и трясущимися коленками.

Вот он впустил итальянку, поцеловал и тут же занялся пуговицами на ее блузке. Женщина помогла ему, и когда спортсмен понес ее прочь из моего поля зрения, в спальню, они добрались уже до застежки лифчика — цветастая блузка осталась сиротливо лежать на полу.

Старушка ела макароны, быстро при этом кивая, то ли потому, что ей нравилась еда, то ли в такт песне по радио. А может, она все знала про итальянку и была на ее стороне.

Только приход горничной нарушал наше творческое уединение — и мое, и обитательницы «аквариума», правда, я опасался еще неожиданного звонка или стука в дверь, которые могли разбить мои надежды на то, что Матиас благополучно убрался.

Белых «смартов» в продаже не было. Мне предложили заказать перекраску корпуса и перетяжку салона. Никто не высказывал желания купить «смарт» в белом варианте, сказала продавщица, но они сделают это для меня. В пятницу я должен был получить машину назад. А до пятницы мне выдали желто-черный автомобиль. Он был ужасен. По возможности стану ездить в метро или брать такси, подумал я.

Раз уж я все равно вышел из дома, то решил зайти в банк, потом заглянул в компьютерный магазин, чтобы купить несколько новых программ, а также книг и дисков, и стал смотреть по сторонам, надеясь отыскать какую-нибудь стоящую новинку. Раздумывал, не отправиться ли в клуб к Карелу, но так и не собрался. Поехал домой.

В последующие дни мы оба продолжали печатать. Страх перед Матиасом постепенно сошел на нет. Наверное, он сидит дома и ждет от меня письма. Мне вдруг стало неловко из-за того, что я выкинул его адрес, но было уже поздно. Госпожа Плетская, конечно, успела выбросить мусор. Да и потом, что я мог ему написать? Разве я страдал меньше, чем он? Оставалось надеяться, что он постепенно успокоится и поймет, что я ничем ему помочь не могу.

Согласуя распорядок дня с естественным освещением, я испытывал странное чувство. Проведя целый день за чтением, с наступлением сумерек я откладывал книгу и включал музыку, потом ужинал, а затем вновь садился за компьютер и начинал печатать. Я физически ощущал, как ночи становятся все короче. В начале мая свет в «аквариуме» стал зажигаться на полчаса позже.

Старая дама сидела, скорчившись в кресле. Только я подумал, не случилось ли чего, как заметил, что входная дверь в ее квартиру открыта, а в прихожей привратник о чем-то возбужденно переговаривается с итальянкой. Вскоре та вошла и опустилась на колени возле кресла. Привратник остался в прихожей — видимо, не мог заставить себя войти.

Подъехала машина «скорой помощи» с синей мигалкой и включенной сиреной, двое мужчин в белых халатах вбежали в подъезд. Я порадовался, что не пришлось звонить в полицию. Если бы меня соединили с тем же полицейским и пришлось ему объяснять, что я подглядываю в окна, он пришел бы в восторг, оттого что застукал меня за столь неприличным занятием.

Старушка, похоже, была без сознания. По крайней мере она не двигалась. Врач пощупал пульс, по-том сделал ей укол, и вдвоем с помощником они уложили несчастную на носилки. Внизу, когда они загружали носилки в машину, на лицо старой дамы упал солнечный луч. Оно было белым как мел. Но все-таки вряд ли она умерла, иначе врач сделал бы искусственное дыхание или массаж сердца. «Скорая помощь» уехала. С выключенной сиреной.

В пятницу я забрал из сервиса «белого пони» и вспомнил об Аннергет. Еще в больнице у меня несколько раз появлялось желание позвонить ей или написать, но я так и не осмелился. Она не захотела бы меня видеть: ведь только я появился, ее дочь погибла. Должно быть, она меня ненавидит.

Было приятно думать о Шейри, представлять себе нашу встречу после смерти, ощущать ее прикосновения и слышать веселый смех над несчастным рыцарем, когда-то потерянно катившим по улицам Берлина на белом коне, дабы продемонстрировать ей свою странную верность.

В квартире старой дамы снова возилась итальянка — собирала чемодан. Ее движения наводили на мысль об унынии, даже о страдании. Когда она доставала из комода белье, рассматривала его и либо опускала в чемодан, либо откладывала в сторону, в ее облике было что-то от Скорбящей Матери.

Я невольно перевел взгляд на апартаменты «спортсмена». Он вышел из дома, постучал в дверь напротив, и настроение итальянки мгновенно переменилось. Приподняв подбородок и тряхнув волосами, она поспешила ему навстречу.

Облокотясь о комод, «спортсмен» разговаривал с ней, пока она продолжала сортировать вещи и наводить порядок. В реальности. А перед моим внутренним взором разворачивался совсем иной увлекательный фильм: он, облаченный в спортивный костюм, быстро спустил штаны. Итальянка расстегнула платье и сняла трусики, потом уселась на комод и притянула его к себе. Он был немного скован, но полон страсти. Мял и целовал ее груди и одновременно, слегка наклонясь вперед, проникал в нее. Она, откинув голову назад, сжимала ладонями его лицо. Кажется, подобную сцену я видел на какой-то бездарной книжной обложке.

Мне стало жаль итальянку. Теперь ей будет труднее встречаться с любовником. «Алиби» попало в больницу. Конец фильма.

Пришел привратник. «Спортсмен» помог ему передвинуть на середину комнаты опустевший комод. Предстояла генеральная уборка.

На этот раз хозяйка «аквариума» была одета во все белое, волосы, как обычно в последние дни, собраны в конский хвост. Я задумался о том, как ее могли звать. Из-за хвоста, должно быть, мне показалось, что ей подошло бы имя Карин. Понятия не имею почему. Может, когда-то я знавал светловолосую Карин с хвостом, потом забыл о ней, но образ остался в подкорке. С распущенными волосами женщине пристало бы иметь более романтичное имя: Юлия или Аня. В белом она выглядела строгой, слегка отстраненной, даже недоступной, скорее всего потому, что мне невольно вспомнились врачи и медсестры.

Сегодня пятница. Если сразу после работы Матиас отправился в Берлин, завтра он, вероятно, опять окажется у меня под дверью. Странно, что я так его боюсь. Он так же несчастен, как и я. Почему я не пошел ему навстречу? Вопрос был риторический: я прекрасно знал причину. Шейри была моей, вот почему. Она собиралась ехать в Италию со мной, со мной смотреть на уличных клоунов в Сиене, подниматься по крутым лестницам в Перудже. И влюблялась бы во все подряд красивые платья, увиденные в магазинах Вероны и Флоренции, и засыпала бы в темноте гостиничных номеров тоже со мной.

И я не хотел видеть лицо мужчины, который надеялся на общее с ней будущее. Видел ее обнаженной. С которым у нее были близкие отношения на протяжении, возможно, нескольких лет. Со мной она провела всего несколько часов. Но у него нет никакого права разрушать своими годами мои часы. В моей жизни нет для него места.

Она сидела на кухне за столом и что-то помешивала ложкой в чашке. Потом подъехала к холодильнику, достала пакет молока и встряхнула его. Наклонила над чашкой, но оттуда вылились всего пара капель. Я подавил в себе желание немедленно отнести ей пакет молока. Затем женщина подержала чашку под краном, наполнив ее до краев. Если в чашке какао, то получилась скорее всего страшная гадость.