Привычка выживать (СИ)

Пит неловко поддевает крышку коробки и видит старые кассеты.

- Я украл все это у Пэйлор, - признается Аврелий. – Она, кстати, чуть не убила меня за это. А еще она обещала утопить меня в своей ванной, если ты начнешь новую волну сопротивления. К счастью, пока этого не случилось.

- Вы переживаете за Пэйлор? – блещет интуицией Пит, не решаясь начать рассматривать неразговорчивые пленки прямо здесь.

- Боюсь, с ней тоже сделали что-то, отчего она перестала быть собою, - Аврелий пожимает плечами. – Если я попрошу тебя быть рядом с Китнисс, когда она узнает, что с ней сделали, ты выполнишь эту просьбу? – спрашивает тихо, почти шепотом. И впивается в лицо Мелларка пристальным взглядом; Питу чуть крышу не сносит от перенапряжения. – И будь уверен, что я не приму отговорки вроде «Я боюсь причинить ей боль». Это как-то глупо, Пит, бояться причинить боль своим присутствием тому, кому причиняешь боль, когда не находишься рядом.

Пит сжимает челюсти, чтобы не нагрубить. Но – Пит не обещает. Аврелий просит его забрать все пленки, и не смотрит на то, как закрывается за ним дверь. Позже Эффи зайдет за брошью и заберет в своей маленькой сумочке короткое письмо. У Аврелия сегодня тяжелый день, который не закончится ничем хорошим, но закончится когда-нибудь. А у Пита впереди тяжелая жизнь. Ведь Китнисс, чьей взаимности он жаждал до того, как ему промыли мозги, любит его отчаянно и безрассудно. Но есть одно «но».

Она любит его потому, что охморена любить его.

…

Китнисс привыкла просыпаться не в одиночестве. Безотчетная нежность возникает в ней, едва она чувствует тепло лежащего рядом человека. Тяжелая рука перехватывает ее талию, он дышит ей в затылок, от этого становится жарко и немного щекотно. Она любит просыпаться так; только обычно ей в глаза бьет непоседливое солнце, и за окном слышен щебет ранних птиц. Китнисс осторожно выворачивается из-под руки, и чувствует, что что-то не так. Она хочет привычно разбудить Пита поцелуем, и отшатывается, едва сознавая, что рядом с ней вовсе не Пит.

Гейл тщетно пытается убедить себя, что изумление на лице Китнисс, стремительно становящееся отвращением, никак не связано с ним самим. Хотя, конечно, это самое простое и самое правильное объяснение тому, что Китнисс быстро прижимает ладонь к лицу, будто пытаясь остановить подступающую к горлу тошноту. Хорошо, что мгновением раньше он не сказал ей «доброе утро». Было бы совсем уж неловко.

- Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он буднично, и перекатывается на другую сторону кровати. Китнисс оглядывается по сторонам, ища что-нибудь тяжелое. – Эй, вазы мы уже с тобой проходили, - заявляет поспешно, оценивая обстановку быстрее, и подмечая, что пока опасность быть убитым ею ничтожно мала.

- Что ты здесь делаешь?! – рычит Китнисс, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. – И что я здесь делаю? – внимательнее присматривается к обстановке, и силится вспомнить то, что было вчера. Без особых успехов, стоит отметить. Вспомнив, что оба они находятся в комнате Хеймитча, она кривится, и почти выплевывает: - Хеймитч.

- А он-то чем тебе не угодил? – мрачно интересуется Гейл, пытаясь узнать в этой разъяренной фурии девушку, с которой когда-то давно мечтал сбежать от суровой реальности.

Еще Гейл с коварным удовлетворением представляет, как в голову Хеймитча не так давно летели тяжелые вазы, и от нарисованной в голове картинки становится немного легче. Жаль, что он этого не видел. Жаль, что ему не пришло в голову попросить у Бити старую забавную запись, но ничто не мешает сделать это немногим позже. Он готов на самые странные поступки лишь потому, что пытается изо всех сил стереть новые воспоминания о девушке, которую считал мертвой и в смерти которой себя постоянно винил. Он оставил ее одну, пусть даже она сама его об этом просила. Он оставил ее среди врагов, пусть она и не понимала, что рядом с нею опять остаются одни враги.

- Китнисс, - тихо говорит он, и удерживается оттого, чтобы не взять ее за руку.

Она смотрит на него – такая близкая и такая далекая, со спутанными волосами и взглядом, в котором постепенно начинает оживать немного успокоившееся безумие. Она ослеплена; боль, последствия наркотиков, собственные мысли, обстановка, в которой она может чувствовать себя птицей в золотой клетке с острыми шипами, - все вокруг ослепляет ее, заставляет ее терять ориентиры.

- Я любил Прим, - говорит Гейл тихо, почти так же, как говорил в их первую после долгого расставания встречу. – Если бы я знал, что она пострадает… - он запинается, видя, как меняется ее лицо.

- Ты знаешь, сколько детей погибло там помимо Прим? – спрашивает она неестественно спокойным голосом.

Конечно, он знает. Конечно, она задает риторические вопросы, чтобы он мог в полной мере осознать низость своего сочувствия. Не погибни там Прим, чувствовал бы он такую же горечь, которую чувствует теперь? Осознал бы он подлинную жестокость своей смертельной ловушки? Гейл привык отвечать на удар ударом не меньшей силы. Гейл привык принимать правила игры, в которую играл президент Сноу. Но мог ли он представить когда-нибудь, что своим поступком не только принял правила жестокой игры, но и довел до точки кипения саму игру?

- Я не могу изменить прошлое, - отвечает Гейл резко и поднимается.

Эффи зайдет к ним чуть позже, привычно непривычная Эффи, со стаканом воды в ледяных руках. Она не спросит, что делает здесь Гейл, и почему Китнисс так разозлена. Она вежливо поздоровается со всеми, не выказывая удивления или заинтересованности, даст Китнисс таблетку, спросит, как ее самочувствие, и не стоит ли обследоваться у врача. Китнисс, с упрямо поджатыми губами, резко помотает головой из стороны в сторону.

- Впрочем, - с извиняющейся улыбкой ответит Эффи, - эта процедура для всех, ее не получится избежать.

Как и процедура посещения своего дистрикта, о чем Китнисс узнает немногим позднее. И сложно будет понять по ее лицу, какая из новостей покажется ей наиболее неприятной.

Эффи немного удивлена тому обстоятельству, что Китнисс не спрашивает, что именно запивает водой. Запивает и все, не задавая лишних вопросов.

- Что ты ей дала? – спросит Гейл, оставшись наедине с Бряк. Конечно, он спросит суровым голосом, почти с угрозой. Успокоительное его не устроит, он потребует название, а потом вместе с названием навестит блеклого и засыпающего прямо над тарелкой Бити, который будет жаловаться на недосыпание и постоянные просьбы и мольбы о помощи от остальных жителей этого жуткого места. Еще Бити не забудет упомянуть о том, что его совсем скоро поволокут в Третий Дистрикт, а еще у него заберут литра полтора крови для анализов, и еще кучу всего, чтобы удостовериться в том, что в ближайший месяц он не умрет от какой-нибудь болезни.

- Тебе не дадут умереть, - фыркает появившаяся у стола Джоанна. – А если ты вдруг и правда умрешь, они воскресят тебя. Или создадут твоего клона. Или переродка с твоим лицом. Ты участвуешь в шоу, и это не обсуждается.

- Ну, среди нас нет Энни, - задумывается Бити.

- Прости, но забеременеть тебе не удастся. И пусть даже у тебя получится забеременеть, тебе не дотянуть до срока Энни, - остро улыбается Джоанна и подмигивает сперва камере, потом Гейлу. Камера остается равнодушной, Гейл закатывает глаза и качает головой; его реакция Джоанну забавляет, чего нельзя сказать о Пите, наблюдающим за разыгрывающейся перед ним сценой. Конечно, наблюдает он с бесстрастным лицом. Конечно, Джоанна замечает его фигуру в проеме двери и его реакцию на происходящее. И ей уже не хочется улыбаться.

Эффи, заглядывая в столовую, сообщает всем, кто успел что-либо пропустить о скорых вылетах в родные дистрикты и о медицинском обследовании. Джоанна, справившаяся со своими эмоциями, едко говорит о том, что Капитолию опять нужна ее кровь. Бити морщится; после кровавого дождя, под которым ему пришлось гулять по непроходимым джунглям, само слово «кровь» внушает отвращение, о чем он охотно говорит Гейлу.

- Вы с Хеймитчем и Китнисс вылетаете одними из последних, - говорит Эффи, сверяясь с расписанием в своем планшете. – Сегодня Китнисс записывает интервью, и что-то подсказывает мне, что одним днем эта запись не ограничится, - тяжело вздыхает. – А еще она вряд ли примет участие в вашем дурацком споре.