Надсада

Владимир тряхнул головой, будто отгоняя от себя наваждение, но почти физическое ощущение той тени никуда из него не ушло, и внутри себя он принял реальность видения. Видения, как некоего знака свыше, который окончательно утвердил его в решении сделать все от него зависящее для того, чтобы здесь, на земле его пращуров – на этом клочке не тронутой современными цивилизаторами и хапугами всех мастей тайги – утвердить заповедник, построить туристическую промысловую базу, не допустить к ручью грязных и жадных людишек. Сберечь до времени, когда пробьет свой час, – и золото Безымянного послужит людям, как служило некогда спасающимся от официальной церкви и властей староверам.

– Ладно, Володька, тебе – твое, а мне – мое, – сказал, вставая, Данила. – Провожу ребят и возвернусь – надо перед сезоном все обсмотреть и обладить. Потом некада будет.

– Может, недельки две воздержишься? Ежели поставили перед собой задачу убрать тебя, то вряд ли откажутся от своих планов. Изменят тактику – это скорей всего. Но от планов не откажутся.

– Думаю, что боле не сунутся. С другой стороны, ежели суждено сгореть в огне, то пустая затея бегать от полымя.

– Береженого, говорят, и Бог бережет.

– А за битого – двух небитых дают, – подвел итог Данила и пошел к молодежи.

Владимир пошел за ним и тут же включился в работу. Он решил остаться здесь до общего выхода из тайги, который был намечен на другой день.

Обратный путь на выселки был легче легкого: парни вышагивали с довольным видом, Наташа пригрелась около деда на телеге. Старика Воробьева Владимир придержал сразу же, как только пошли от зимовья, – до него у Белова был разговор.

– Какие твои мысли, Евсеевич, о тех молодцах, что отсиживались на Безымянном?

– А че, Степаныч?.. Кумекаю, не к добру это. Афанасьич, канешна, нагнал на них страху, а надолго ли? Шатунам энтим все трын-трава. Утрутся и наново примутся за свое.

– Вот и я думаю о том же. За просто так они не откажутся от своих планов.

– Зайдут с другага боку, – подхватил старик. – И я о том же Афанасьичу толкую, мол, остерегись, Афанасьич, попридержи карахтер-то, отсидись в своем логове, атамако и прояснитси… Знашь, как бывалочи, на охоте: сидишь-сидишь в схороне, промерзнешь весь, а высовываться и нельзя – спугнешь добычу. Так и здеся.

– Верно толкуешь, Евсеевич, ты промысловик старый, опытный, тебе ль не знать, как бывает, – польстил Воробьеву Владимир. – И как думаешь быть в данном случае?

– Постраховать нада бы Афанасьича. Страху чтоб у ево было меньше.

– Подстраховать – ты хочешь сказать, чтобы в случае чего подмочь ему, ежели кто захочет где-нибудь подкараулить дядьку, – это ты хотел сказать?

– Энто-энто, – утвердительно замотал головой старик.

– Так ты этим и займись, лучше тебя скрадом никто не умеет ходить. Сейчас дойдем до моей машины, и дядька, скорей всего, повернет обратно. А я вас всех в нее усажу и доставлю на выселки. Ты быстренько соберешься и я тебя доставлю назад. Но дядьке на глаза не показывайся, иначе все испортишь.

– Не-а, Степаныч. Я таким макаром пойду – комар носа не подточит. От… и – до… И оберегу Афанасьича. А ежели че, дак и стрелю.

– И – стрели, иначе стрелют они, – подытожил Владимир.

Все произошло так, как и предполагал Владимир. Усадив внуков и Евсеевича в машину племянника, Данила повернул обратно.

Переночевав в зимовье, поутру собрался, решив прежде побывать в избе на острове, где не был с начала лета. Требовал пополнения и продовольственный припас. На острове же имелись идеальные естественные выпас и водопой для лошади, которую нельзя было оставить у зимовья, так как в точности не знал, сколько будет отсутствовать, а за животным требуется догляд.

Туман шел по едва приметной дороге не спеша, а хозяин не торопил. Он никогда не торопил лошадь, полагаясь на ее волю, оттого и прежний Гнедой, и нынешний мерин Туман исправно несли свою лошадиную службу, по-своему определяя, где повернуть, а где остановиться.

У болота Данила распряг мерина, взял под уздцы, чтобы шагнуть в мутную водяную жижу.

Резкий винтовочный выстрел и толчок в левое плечо услышал и ощутил одновременно. Лошадь заржала, дернулась, и показалось Даниле, что был и еще один выстрел, но оружейный, причем прозвучавший где-то со стороны.

Он удержал готовую вздыбиться лошадь, но напрягся всем телом, словно проверяя, насколько хватает у него сил, чтобы устоять на ногах.

И снова прозвучали винтовочные выстрелы, вперемежку с ними еще один оружейный и, наконец, последний – оружейный.

Выстрелы его мозг зафиксировал с профессиональной точностью солдата и охотника, а в голове обозначилась только одна-единственная мысль об острове, до которого ему надо добраться во что бы то ни стало.

Старик Воробьев застал друга в полубессознательном состоянии, но упорно державшегося на ногах. Левая сторона тела от плеча была залита кровью.

Он помог Даниле высвободить здоровую правую руку и опуститься на сырой болотный мох, клок которого подсунул под расстегнутую рубаху, и как бы заткнул им рваные раны спереди и сзади Данилова плеча.

Пуля прошла навылет прямо под ключицей и, видимо, не задела сколько-нибудь важных органов, но кровь надо было остановить, и сделать это мог только свежий болотный мох, целебная сила которого была известна охотникам с давних пор. На него и уповал старый охотник, и через некоторое время мох действительно сделал свое дело, вобрав в себя какое-то количество человеческой крови. Старик тут же заменил его свежим.

Данила не мешал ему, пребывая в сознании и понимая, что лучше Воробья сейчас ему лекаря не найти.

– Это ты трижды стрелил? – хриплым ослабевшим голосом спросил наконец.

– Я, Афанасьич, я стрелил. Уложил всех троих гаденышей. Тока не поспел упредить первый выстрел, – как бы оправдывался перед другом.

– Не-эт, старый, в самое время поспел, – не согласился Данила. – Не окажись ты на своем месте, я бы счас в болотине валялся…

– Здря ты не послушал меня…

– Зря-зря… Знать бы, где упасть, дак соломки бы постелил… И кто же тебя надоумил возвернуться? Иль сам додумал?

– Племяш твой, Степаныч. Мотри, грит, за им, Евсеич. Пострахуй ево…

– На остров нам надо. Изба там у меня и весь припас. Отлежаться…

– Кака изба? – недоумевал Воробьев. – Болота вить тамако, утопнем?.. – он не знал тайны Белова.

– Ниче, старик. Туман дорогу знат, ты тока подмоги мне взять его под уздцы, он и приведет… – И попросил, приподнимая голову: – Подмоги…

Не переча другу, Воробьев помог ему приподняться, на правую здоровую руку под самую морду лошади намотал уздечку и слегка хлопнул мерина по крупу. Напрягшись, так как хозяина надо было тащить почти волоком, лошадь шагнула в болотину. По привычке что-то бормоча про себя, старик побрел следом, зорко следя за тем, чтобы Белов не завалился. Но Данила переставлял ноги, а мерин упрямо тащил его по одному ему ведомому пути через болотную жижу и слякоть.

И люди, и лошадь то пропадали в легком тумане испарений от бивших из глубинных недр земли горячих источников, то начинали маячить снова, пока не исчезли совсем, и никто бы не сказал – дошли ли они до желанного острова или канули невозвратно.

Одно только и можно было бы утверждать наверняка, что сия болотная хлябь была здесь и сто, и тысячу лет назад и во все времена находились люди, которые отваживались пройти этот зыбкий путь, чтобы вновь ощутить под своими ногами земную твердь. А что их гнало сюда, чего искали и от чего спасались – вопрос особый, на который уже никогда не ответят ни таящая смертельную опасность мутная болотная жижа, ни утыканная гнилыми кочками с ловушками трясины бесприютная однообразная местность, ни редкие плешины немыслимо изогнутых тощих и крючковатых березок.

Стариков на острове нашли, обеспокоенные долгим отсутствием вестей о дорогих им людях, Владимир и Николай, спустя почти неделю. Данила пробовал самостоятельно вставать с постели, а старый Воробей хлопотал вокруг своего друга, и казалось, ему никогда не будет сносу.