Надсада

– Впопыхах-впопыхах, ты это правильно определил. Я ж тебе толкую, что турнул их. Дак и о пещере знашь?

– Узнал, коли по следам их шел.

– А раньше не знал?

– Я на Безымянном не был с тех самых пор, как ты меня провел через болото до ручья и показал золото.

– И никада не хотел пойти на ручей? – не поверил Данила.

– А ты думал, что, узнав о золоте, я тут же кинусь его добывать? – усмехнулся племянник. – Мне леса хватает.

– Че ж тада лез сюды, дорогу бил?

– Лез. Но лез я за лесом, о ручье мало думал, – с тем же не унимающимся в душе раздражением отвечал Владимир.

– Вовремя хвост прищемили, а так бы уж давно лупил все подряд, – заключил Данила. – Э-эх, Вовка, Вовка, не знали вы порки стариков, не знали…

– Так надо было пороть, может, умнее были бы.

– Об этом отца своего спроси – царствие ему небесное.

Оба замолчали. К костру подошла девушка – разгоряченная, с румянцем на обе щеки, с виду некрепкая телом, но выносливая, сильная.

– Здравствуйте, дядя Володя, как хорошо, что вы оба здесь.

– Че тебе, егоза, от нас понадобилось? – поднял Данила глаза на внучку.

– А то, что здесь должен быть заповедник, – я же тебе, деда, говорила об этом.

– Говорила и говорила, не так все просто – взять и учредить заповедник. Работы нада прежде много провернуть, бумаги оформить, согласование получить, а при нонешней власти в районе это – ой, как непросто сделать.

– Дядя Володя поможет. У него связи, опыт, деньги…

– Вот с дядей Володей о том и толкуй, ко мне-то че подкатываться, – отвернулся будто в досаде.

– Ну и ладно, до вас не достучишься, – дернула плечами и пошла от костра, сообразив, что деда с племянником лучше всего оставить одних.

– Я с тобой, дядька Данила, о том же хотел поговорить, – начал Владимир, проводив взглядом Наташу. – Витька Курицин не сидит сложа руки. Доберется до участка – до всего доберется. Картину получим ту же, что и во всем районе. Поэтому зона твоего участка должна быть охранной – с кордоном, егерями, четко обозначенными границами. Ты же сам говорил мне об этом когда-то. О заповеднике говорил…

Данила крутнулся к племяннику всем корпусом:

– Не пойму, Володька, че эт ты так печешься о моем участке? – резко спросил.

– Не только о твоем участке, но и о тебе самом, – так же резко ответил Владимир. – Гляди, скоро тебе самому башку отстрелят и фамилию не спросят.

– А пусть попробуют.

– Задачу поставят – отстрелят. Президентов по всему миру бьют, а уж тебя в твоем логове – проще простого.

– Я вить, Володька, это хорошо понимаю. Не понимаю только одного: тебе-то кака о том печаль?

– Ты, дядька Данила, в своей медвежьей закостенелости никак не можешь понять, что люди меняются. Я теперь по-другому думаю, по-другому смотрю на жизнь…

– С каких же это пор?

– Знаешь, давай без этих твоих вопросиков, мы так с тобой ни до чего не договоримся. Давай о деле.

– Давай, – согласился Данила, приготовясь слушать дальше.

– Я на твой участок смотрю шире и думаю так: кроме заповедника здесь должна быть и туристическая промысловая база, и каждая из этих зон должна иметь четкие границы. Предположим, от Безымянного и в глубь Саян – заповедник, а та часть, где я когда-то охотился, отходит к промысловой базе.

– Дак вот какой у тебя антирес, а я-то, дурак, развесил уши…

– Погоди делать выводы, – оборвал старика. – Эта зона, где вы сейчас били шишку, все равно рабочая. Здесь для заповедника нет ничего примечательного, и та комиссия, которая будет определять и учреждать границы, уж, наверное, будет состоять не из дилетантов. За этот довод ухватится и Витька Курицин как глава администрации района. Если же мы построим здесь промысловую базу по типу европейских – с гостиницей, сауной, кафе, прочими удобствами – и будем с приезжающих сюда любителей охоты и орехового промысла брать хорошие деньги, а с тех доходов в казну района и поселка Ануфриево отчислять в виде налогов, то с такой постановкой вопроса спорить будет очень и очень трудно. И с организацией заповедника будет проще решить. Я все продумал и уже готов заказать проект архитектору – вот этому молодому человеку Виталию, который у тебя сейчас бьет шишку. Парень толковый, не зря я его из Питера притащил. А деньги на всю эту затею – мои, так что никто больше не потратится. И ты будешь при деле, скажем, старшим охотоведом этой базы. Или почетным охотоведом…

– Мягко стелешь, да не пришлось бы жестко спать, – не удержался Данила.

– В общем, я тебе все обсказал. Только пойми одно: другого пути сохранить твою тайгу просто нет. Все равно доберутся: не Витька, так кто-нибудь другой. Да и ты не вечный. Или кокнут тебя, что самое простое. Кокнут и назначат своего человека: нагонят техники и вывалят лес в считанные месяцы. Это они умеют. И никто им не помешает. Я же готов в будущем году начать строительство и сюда – уж будь в том уверен! – не пропущу ни одну падлу. На турбазе и в заповеднике будут свои службы егерей, которые создадут надежный заслон браконьерам и прочей сволочи. Хочешь поохотиться – бери лицензию, плати за проживание в гостинице, за обслугу и – на здоровье. Двойная защита егерей охранит и лес, и кедрач, и твой Безымянный. Так что думай…

Замолчал, будто задохнувшись, после чего добавил почти зло:

– Чепай!.. А так, как ты сейчас собираешься охранять, – все одно что с шашкой на танк идти. И не обижайся на меня, а лучше включи мозги. Я не враг тебе и твоему участку. Для меня время накопления денег любыми способами закончилось. Я теперь хочу жить с пользой для своего края: чтобы и лес сохранить, и новый посадить, и людям дать работу, и память предков моих не осквернить.

– Не вечный, эт ты правду сказал, племяш, и с шашкой на танк я не собираюсь идти, – с тихой грустью в голосе, глубоко вздохнув, отозвался Данила Афанасьевич, и нельзя было понять: то ли согласился с доводами племянника, то ли подумал о неизбежном, что связано с его возрастом.

Вздохнул с облегчением и Владимир Белов: главное он дядьке сказал, и тяжелый для них обоих разговор закончился вполне мирно. А это был уже добрый знак.

«И – добро».

С некоторых пор произносить, пусть даже про себя, это беловское: «И – добро» вошло у него в привычку.

Данила Афанасьевич, казалось, забыл о племяннике, пребывая в своей задумчивости, и кто знает, какие мысли тревожили этого уже по сути старика. Старика по годам, но не по стати. В крутых плечах, в посадке седой головы, во всей его кряжистой фигуре еще ощущалась не желающая покидать стареющее тело сила.

Не менялся и взгляд – тяжелый, немигающий, способный привести в состояние растерянности даже далеко не робкого человека.

«Такой же, верно, был у прадеда Ануфрия, – думал о своем и младший Белов, испытывающий сейчас к дядьке не жалость – нет! А нечто такое, что он испытывал в юности, когда начал охотиться вместе с Данилой Афанасьевичем и ловил каждое его слово, каждый жест – учился читать книгу тайги. – Ведь мог же Ануфрий открыть разбойникам тайну ручья Безымянного и тем самым, может быть, спасти свою семью от жестокого истребления, – размышлял дальше. – И не золото он стерег – оно само по себе не имело для него никакого сколько-нибудь важного значения, ради которого обрек на смерть и себя самого, и жену, и детей своих. Веру свою не мог предать. Завет соплеменников по вере. И дядька такой же – не сломленный временем, обстоятельствами, превратностями судьбы. И Бог вознаградил его – женой Евдокией, сыном Николаем, внуками». Так неужели ж и он, Владимир Белов, не сможет сохранить ту тайну и не сделать того, что должно?

«Делай, что должно и будь что будет», – вдруг обозначилось в мозгу евангельское.

Владимир вздрогнул и невольно огляделся вокруг, будто хотел увидеть тень своего пращура Ануфрия. И был миг – всего лишь краткий миг, когда вдруг показалось, что какая-то тень мелькнула за деревьями. Мелькнула и – скрылась. И будто сомкнулись за той тенью ветви кедра, за которыми ему с самого детства мерещилась некая глубокая, никем не разгаданная тайна. Тайна тайги.