Анамнез декадентствующего пессимиста

Смерть, она нам – как мать малым детям. Умирающий участвует в игре исчезновения. Лишь в дальнейшем смерть становится одинокой и "одичавшей". Обычного человека смерть предуготавливает постепенно. Сначала он видит бабушку в постели, вот она уже не встаёт, она исчезает. Потом жизнь предъявляет ему утонувшего одноклассника, затем – родители. И, наконец, на него накатывает старческая тоска. Страх смерти состоит из двух частей – страха чужой и страха своей. Сначала эгоистичный страх смерти близких, затем – боязнь своего исчезновения.

Удивительно, насколько меньше написано книг о смерти – куда меньше, чем о жизни. Смерть куда интереснее любви – хотя бы потому, что смерть у всех, а с любовью у многих возникают вопросы. Смерть – это вообще синоним слова «смысл». Жизнь конечна, и вот положил кто-то большую часть её на обустройство своей норы, на строительство дома, в котором от немощей и болезней он не проведёт ни дня. Человек копил, отказывался от всех радостей – и дом твой некому передать. Сын забыл его, дерево стучит в окно сухими ветвями.

Страх заболеть уже сильнее самой болезни. Страх разориться убивает радость от денег – безумно страшно лишиться здоровья и денег, просто потому, что кроме здоровья и денег ничего больше нет – и приходится экономить, экономить, экономить… «Человек, который боится заболеть – уже болен: страхом». Наверное, это неприятно читать, понятно – мы же все, типа, выживаем из последних сил, а «деньги – у других, сволочей». Но дело в том, что культура существует только на деньги богатых людей. Правда, не все богатые одинаково полезны.

Задача решена не им, весь подготовительный период насмарку – хорошо ещё, если лаборант будет читать журнал наблюдений. Деление это, впрочем, условно – знавал я обывателей, у которых было тайное дело не хуже чем у капитана Ахава и скучных профессоров, которые умирали посреди дачных сосен, а кроме дачи, почитай, у них в жизни особых достижений не было. Внимательное и спокойное всматривание в смерть для определения смысла жизни – признак взрослого человека. Есть в смерти и опасность некоторой суеты – например, испугавшись, человек начинает суетиться в ожидании смертного часа. И делает что-то, как он думает, возвышенно-поэтическое – опять же сажает дерево, чтобы под ним сидели внуки, а в семье меж тем неладно, и дети в такой особенности, что внуков, может, и не будет. Начинает что-то делать нелепо и бестолково. А ведь всё можно симулировать – любовь, счастье, а смерть это такая штука, что с ней не забалуешь. В итоге обывателя гораздо больше волнует уровень комфорта своей смерти, чем его посмертная участь.

Специалисты в области человековедения считают, что большинство людей, заканчивающих жизнь сознательным самоубийством, в детстве неоднократно слышали от родителей слово "исчезни".

«По второму разу всё скучно, – зевая, оттянул он кожу с белков, – оттого и умирают один раз…».

«И все-таки смерть – дело привычки», – настаивал кто-то в голове на своём.

"Ничтожество мира", ненависть к жизни тусклой, умеренной рождают интерес к "тайнам вечности и гроба", к познанию "инобытия", смерти. На свете что непостояннее, чем жизнь? Но смерть – единственное, что определённо в жизни.

Безответный усопший представляет собой чистый концепт. Бывает так же доступен, как коллекция засушенных насекомых или экспозиция мумий. Подготовленный сюрприз, сказали бы мы, и давняя новизна…

Глава 45. Опоздание

Было сказано: в пустыне нет красоты, красота – в сердце бедуина. В пустыне простор для смерти. В пустынном доме тела твоего… Ма шер, отдай мне мои вязаные сны, или хотя бы будь в них: будем же честны, пока я здесь, на кухне – в немоте протяжных вдохов, а, меж тем, смотри, дано мне те… возьми его… и сделай что-нибудь… Ты будешь и красивей, и умней. А я… я просто буду рядом, на том конце где путь неочевиден, я буду родинкой и плюшевым медведем, а кто-то будет сыном и отцом.

Я опоздал, меня нет в этой стране в этом городе, я опоздал, меня нет в этих книгах и в этих библиотеках, я опоздал с приходом, я задержался где-то, меня нет в суете улиц, в толкотне магазинов, меня нет в ваших вопросах обо мне ничего не известно этим деревьям и этому небу, этот шашлычный дымок не вдохнут мои ноздри, я не успел появиться в твоем доме, в твоих глазах, в шерсти твоей собаки, в руках твоей дочки, и не возник на пороге, гроза прошла без меня я не услышал грома, я опоздал, я не сделался кем-то, не изменил событий, страшный сон, все прошло без меня, ты выходила во двор и не знала что я где-то рядом, ты сушила белье, гуляла с собакой, целовала дочурку и уходила домой, я не плакал в твоих объятьях, мир шёл по своей дороге над самым краем пропасти, я опоздал, меня здесь нет… Сегодня просто не мой день. И не моя неделя. И не моя жизнь.

Этих острых и ломких краев завещанье. Не содержит угроз или замысловатых созвучий. Только факты, стесняющие, как увечья. Тоже женщина. Тоже мужчина.

Я навестила наш бывший дом. Своей ущербностью он был человечнее нас. Оторванные друг от друга стулья застыли в своем заблуждении. Воспоминания слонялись меж ними, перебивая друг друга и нарушая хронологический строй. Старый стол, который при всех переездах был изумлён и встревожен, смотрел из угла на новые полки, как брошенная в затоне баржа.

Тоска предусмотрена природой, говорила она, но природой предусмотрено и забвение. Тот, кто тревожит призрак ушедшего, не дает покоя ни себе, ни тому, кто упокоился. Ошибочно делать мнение покойного критерием поведения живых. Нельзя требовать от мира, чтобы он хранил верность одному мигу, который представляется истинным. Зачем оборачиваться вспять. Будут и другие минуты, нисколько не хуже.

Семейный очаг не только дает тепло, но порой и чадит. Сидит изумительная дрянь в доме – как нарыв. Концлагерь располагается дома. Горсти сажи оставляют след на щеке. Колючая проволока изгибается нежно, и на ней распускаются розы.

Глава 46. Догадки

Я ощущаю то смутно, то с мучительной остротой различные вещи. Может быть, напрасно о них говорить? Нужна или не нужна жизнь, умно или глупо шумят деревья, наступает вечер, льёт дождь? Я испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна. Должно быть, благодаря этому перспектива мира в моих глазах сильно искажена. Но это как раз единственное, чем я еще дорожу, единственное, что еще отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства. В сущности, я счастливый человек. То есть человек, расположенный быть счастливым. Это встречается не так часто. Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу порядка. Не моя вина, что порядок разрушен. Я хочу душевного покоя. Но душа, как взбаламученное помойное ведро – хвост селедки, дохлая крыса, обгрызки, окурки, то ныряя в мутную глубину, то показываясь на поверхность, несутся вперегонки. Я хочу чистого воздуха. Я иду по улице. Я думаю о различных вещах. Салат, перчатки… Из людей, сидящих в кафе на углу, кто-то умрет первый, кто-то последний – каждый в свой точный, определенный до секунды срок. Пыльно, тепло. Эта женщина, конечно, красива, но мне не нравится. Она в нарядном платье и идет улыбаясь, но я представляю ее голой, лежащей на полу с черепом, раскроенным топором. Я думаю о сладострастии и отвращении, о садических убийствах, о том, что я тебя потерял навсегда, кончено. "Кончено" – жалкое слово. Как будто, если хорошенько вдуматься слухом, не все слова одинаково жалки и страшны? Жиденькое противоядие смысла, удивительно быстро перестающее действовать, и за ним глухонемая пустота одиночества.

Если не Бог, не священник, не класс, не сосед, так хотя бы ты. А "размеры" этого ты – всего лишь инверсия пустоты, царящей вокруг. Это означает так же, что брак и семья держатся не столько на материальном фундаменте и на любви, сколько на страхе перед одиночеством. Кроме того, «кто не способен ни на любовь, ни на дружбу, тот вернее всего делает свою ставку – на брак».