Последний самурай

Он спросил

Ты мой сын?

Нет, ответил я.

Он сказал

Так я и думал. Знаешь, я рад.

Засмеялся и добавил

Я не в том смысле, пойми меня правильно. Просто хотел сказать: будь ты моим сыном, то лучше бы исполнил свою роль.

И он снова засмеялся, в последний раз. Сидел тихо и молча, опустив глаза, словно устал смотреть на меня. Я не стал говорить ему, что вряд ли исполнил бы роль лучше.

А потом закрыл глаза.

Я выждал еще часа два или три, пока не стало совершенно очевидно, что от него ничего не осталось, кроме этой оболочки в вельветовых джинсах и голубой рубашке. Пришел конец забитому насмерть прикладами ружей мальчишке, вытекшему глазу, улыбающемуся игроку в шахматы. Я взял его руку в свою. Рука была еще теплой, но остывала. Я присел на краешек кровати рядом с ним и обнял его за плечи.

Я сидел рядом с ним, а его тело становилось все холодней. Подумал вдруг, что если прямо сейчас позвонить в больницу, то его органы еще могут пригодиться для трансплантации. Но потом подумал, что его жена расстроится, когда приедет и обнаружит, что даже останков толком не сохранилось. В каком-то смысле это, конечно, абсурд — чувствовать облегчение при виде того, что труп твоего возлюбленного цел и невредим в чисто анатомическом смысле этого слова. Неужели приятнее обнимать мертвое тело и знать, что почки у него на месте?..

Жаль, что мы с ним не успели этого обсудить. Впрочем, не думаю, что его жену будет волновать это сразу после обнаружения факта самоубийства.

Я пытался вспомнить, сколько времени должно пройти, прежде чем наступит трупное окоченение. Выпустил его руку из своей, уложил ее вдоль тела, а потом привалился к его холодному плечу и заплакал. Самое время сделать это именно сейчас. Потому что, будь он жив, его бы наверняка стало мутить еще и от этого.

Всю ночь я провел рядом с... этим. В каком-то смысле это было утешением — лежать рядом с мертвым телом и знать, что он наконец убил в себе забитого прикладами ружей мальчишку и вытекший глаз.

Утром его щека была холодна как лед. Я проснулся около 5.00; лампа горела. Полежал еще немного рядом с твердым холодным телом, думая о том, что надо встать и что-то сделать. А потом подумал: Ему-то в любом случае вставать уже не придется. Кстати, в числе прочего он говорил и о том, что привык последнее время просыпаться ровно в 5.00 и потом еще два или три часа лежал и смотрел в потолок в надежде, что уснет снова, и одновременно твердил себе, что с тем же успехом можно и встать и чем-то заняться. Минут через пять — десять он бы увидел улыбающегося игрока в шахматы и сказал себе, что можно и встать, но остался бы лежать, уставясь в потолок.

Я надел его вельветовый пиджак. Пошарил в карманах в поисках мелочи. А потом взял со стола письма и пошел на почту отправить их.

Вернулся я домой только около 9.00 вечера. Сибилла сидела за компьютером и перепечатывала материалы из журналов «Спортивные лодки» и «Водные лыжи».

Я хотел незаметно проскользнуть к себе наверх, но она подняла глаза. Увидела меня и спросила: Что-то случилось?

Я сказал: Нет.

Она переспросила: Так ничего не случилось?

Я сказал: Ну, в общем-то...

Я сказал: Один человек покончил жизнь самоубийством. Я рассказывал ему о Джонатане Глоувере, советовал бросить жену, но он сказал, что это не поможет.

Сиб сказала: Так...

И положила руку мне на плечо.

Я подумал: Зачем я держу ее на этой земле?

Я подумал, что надо было отпустить Реда Девлина, пусть бы шел себе куда хочет. Что для меня бы он никогда ничего не сделал. Я думал, что надо было, наверное, сказать ему: Ну, что же ты? Валяй, действуй.

Я сказал: Ты когда-нибудь думала о Джонатане Глоувере? Может, тебе надо уехать из этой страны, поискать себе другую работу. Поехать туда, где никакого разрешения на работу не требуется.

Сиб сказала: Ты имеешь в виду вернуться обратно в Штаты? Но я не хочу возвращаться в Штаты.

Почему? спросил я.

Сиб сказала: Там не полакомишься жареными цыплятами из Небраски. Знаю, это подействует на меня просто удручающе.

Я подумал: Не следует позволять ей жить с этим и дальше. На мне все еще был его пиджак; Ред Девлин никогда бы не позволил ей жить с этим и дальше.

Я сказал: Тебе следует прекратить все эти перепечатывания из «Разведения устриц в Британии». И подыскать себе другую работу.

Сиб сказала: Знаешь, на этом свете слишком много людей, которых мне не хочется видеть. Да и вообще, с чего это ты вдруг заговорил о моих проблемах? Лучше расскажи о том человеке, который умер. Вы были друзьями?

Я сказал: Какой смысл теперь говорить об этом? Проблем у него больше нет. Почему ты не хочешь вернуться?

Сиб сказала: Не хочу об этом говорить.

Сиб сказала: Знаешь, всякий раз, встречая какого-нибудь дурака, закончившего Гарвард, мой отец воспринимал это как личное оскорбление.

Я сказал: Что, в этом и состоит причина нежелания возвращаться в Штаты?

Сиб сказала: Слышал бы ты его, когда доктор Киссинджер получил кресло! Человек, на чьих руках кровь миллионов!

Я спросил: Поэтому ты и занимаешься перепечатыванием материалов из «Разведения устриц в Британии»?

Сиб сказала: Дело в том, что

Сиб сказала: Просто я

Сиб принялась расхаживать по комнате. А потом сказала: Вот что. Не знаю, понимаешь ли ты это, Людо, но если у тебя есть мотель, ты всегда можешь купить еще один мотель.

Я спросил: Что?..

Когда у тебя уже есть один мотель, ты всегда можешь купить еще один, сказала Сиб. А если купишь еще один, то уже лишаешься такой возможности.

Я спросил: Что?..

Сиб сказала: Это сможет понять только тот человек, у которого когда-то был мотель.

Я сказал: Но при чем здесь

Сиб сказала, что ее дядя Бенни плохо представлял себе, что успешное управление мотелем держится почти целиком и полностью на бухгалтерской отчетности. И что даже в 30 лет уже, пожалуй, поздно учиться чему-то новому. Потом она сказала, что ее матери казалось, что успешное управление мотелем может принести достаточный доход для оплаты занятий музыкой. И что происхождение ее матери не позволяло надеяться, что она сможет получить стипендию для обучения там, где ей хотелось бы. А потом она сказала, что ее отец откладывал деньги для первого взноса, а дядя с тетей понадеялись на удачу, и вот в один прекрасный день выяснилось, что отец обнаружил возможности для перспективного капиталовложения совсем в другом месте.

Я сказал: Но

Сиб сказала, что удача и успех в содержании мотелей целиком и полностью зависят от умения обнаружить место для перспективного капиталовложения. И что, как выяснилось, ее отец был в полной мере наделен этим даром — вовремя обнаружить такое место. А потенциал выбранного для отеля места целиком зависит лишь от одного фактора: захотят ли люди приезжать в этот мотель на протяжении хотя бы нескольких первых лет его существования. И еще: что касается других потенциальных владельцев мотелей, то ни один из них не должен догадаться, чем выгодно это самое место, или здание, или же участок, который ты покупаешь для будущего мотеля.

Я спросил: Но почему

Сиб сказала, что в Америке было совсем немного мест с таким потенциалом и что уж совсем немногие из них могли похвастаться наличием поблизости даже любительского музыкального общества, не говоря уже о симфоническом оркестре. Тоже очень важный фактор, поскольку, как правило, музыканты принадлежат к числу тех людей, которые не слишком любят торчать на одном месте в отличие от других людей, которые

Я решил набраться терпения и выслушать все, что скажет дальше Сибилла. Просто подумал, что если она не будет говорить ничего, то вряд ли проболтается. А так — чем черт не шутит.

Мой отец никогда не рассказывал о своем отце, сказала Сиб. А мама постоянно жаловалась на своих родителей, которые то и дело присылали ей из Филадельфии свитера в подарок.