Софринский тарантас

— Последние жители в счет не идут, — довольно произнес прораб. — Основная масса жителей покинула деревню, и ты должен был с ними.

За окном грохотали бульдозеры, скрежетали краны. Стройка была в полном разгаре.

«Он прав, я один, — подумал Андрей. — И ведь прекрасно знаю, что они снесут, обязательно снесут избу, а вот не ухожу. Вроде все осмыслил, сообразил, схватил — явный проигрыш, а вот стою у стены и не ухожу…»

Сердце стучало так быстро, что казалось, оно выпрыгнет на стол и улетит за окно.

И откудова только взялся этот прораб, ведь до этого было все хорошо, никто его не раздражал и не трогал.

Уже более недели не выходил он из избы. Сидел в ней сиднем, лишь изредка посматривал в окно, где шевелились краны и бульдозеры. Лужок перекопали, завалили плитами и трубами. А в самом центре строители, вырыв огромную яму, забили в нее двадцать железобетонных свай. Чадящие и дымящие «КрАЗы» и «МАЗы» сваливали жидкий цемент в эту страшную зубастую пасть. В сохранности была лишь небольшая часть лужка, та, которая примыкала к избе и где изредка, но летали еще бабочки и жучки. Но птицы, которые были умнее насекомых, сюда не садились, они пугались шума и грохота, а черный дым, вылетающий из кипящих смоляных котлов и долго кружащийся над травой, был для них страшнее охотничьих дробовиков. Стройка была радиофицирована, и каждое утро женский хрипловатый голос сообщал об успехах каменщика Кутяшова Ивана, который, возводя прекрасное светлое здание, клал кирпичи быстрее и лучше всех. На объекте, где он работал, висел огромный двадцатиметровый плакат, текст которого гласил: «Если не я, то кто же построит новый дом?» Вчера напротив Лешкиного дома, рядом с калиткой, свалили сто железобетонных плит. За все Это время пребывания в избе Андрей уже привык к этим незнакомым ему ранее строительным названиям. Он, заводской слесарь, теперь знал, чем отличается простой бетон от ячеистого и каких видов бывает керамзит. Разбирался он и в арматуре, особенно в прядевой, а работу башенного крана и команды стропальщиков выучил наизусть. Стройка с жадностью пожирала лужок и точно грозное, созданное только для заглатывания животное надвигалась на избу. А кутеныш этого животного, называемый прорабом, сидел сейчас в комнате Андрея и с гордым высокомерием смотрел на него. Андрей вопросительно уставился на него, не понимая, чего же тот хочет.

Прораб, положив ногу на ногу, поправил ворот рубахи и ухмыльнулся.

«Ему все равно, есть я или нет, — подумал Андрей. — На стройке надоело, вот он и пришел ко мне поразвлечься. И ответить грубостью нельзя, чуть что — вызовет милицию. Ведь без меня им намного легче избу снести, чем вместе со мной».

Лицо Андрея от волнения раскраснелось. Он был точно ребенок, которого поставили в угол.

— Смешон ты, — произнес прораб.

— О чем это вы? — настороженно спросил Андрей.

— Да о том, что твоего соседа я зря русским назвал.

— Он действительно русский, и нет здесь ничего плохого, — спокойно произнес Андрей и вдруг резко спросил его: — А вот ты-то так и не сказал, кто такой будешь.

— А я не знаю, кто я… — хитро улыбнулся прораб. — Вроде родом из простых.

— Из простых? — удивился Андрей. — Ты из простых?

— Да… — усмехнулся прораб.

— А на колени можешь стать перед бульдозером, когда избу мою будут сносить?

— Конечно, нет, — самоуверенно ответил тот. — Это я раньше был из простых, а теперь прораб. Меня рабочие слушаются. И в управлении я на хорошем счету. Если стройку задвину на шесть месяцев раньше, мне орден дадут.

— А зачем тебе он? — удивился Андрей.

— Как зачем? — усмехнулся прораб. — Орден это почет!

— Нет, ты не прораб и не… — и Андрей добавил: — Ты юнкер, самый что ни на есть настоящий юнкер. Тот самый, который по приказу сверху все что угодно может совершить. Лешка лучше тебя был, он этого сделать не мог, когда пьяный — другое дело. А ты ведь и трезвый можешь это! Страшно!

Прораб резко встал со стула, потом снова сел. Сравнение его с юнкером задело за живое. Он хотел накричать на Андрея, но передумал.

— Пойми, тебя-то ведь никто не трогает, — рассерженно произнес прораб. — Твоя изба мешает, а не ты.

— А я вам сказал, не трогайте ее…

— Почему?

— А потому, что эта изба для меня все, — и Андрей вспыхнул. — Понимаешь ли ты, все, все…

— Ишь ты какой патриот, — улыбнулся прораб. Настроение вновь вернулось к нему.

— А что здесь плохого?.. — спросил Андрей. — Это вы собираетесь лишить меня дома, а я вас не трогаю.

— Чудик, какой это дом?.. — улыбнулся прораб. — Это же погибающий, никому не нужный мир.

— Ты не прав, — сказал Андрей. — Что бы ни случилось со мной, я всегда буду помнить этот дом, а не этот ваш, — и он указал в окно, за которым шла стройка, — коробочный, с комнатками-камерами. Нет души там… А без души жить, извини…

— Ты так рассуждаешь, словно в этой избе вся Россия.

— Да, в ней вся Россия.

— Вот так вот и сходят с ума, — ухмыльнулся прораб. — Возомнят себя пупом земли и несут всякий вздор.

— Я еще раз тебя спрашиваю, кто ты такой?

— Юнкер, кто же еще, — засмеялся прораб.

— Это кто тебе сказал?

— Ты же только что и сказал.

— Нет, я ошибся, — вскрикнул Андрей. — Ты не юнкер, ты… — и закрыл лицо руками.

Прораб, в растерянности подбежав к Андрею, начал успокаивать его:

— Чудной, ну будет тебе, я пошутил… Русский я, говорю тебе, русский. Отец мой из Орловской губернии, мать из Саратовской. И пришел я сегодня к тебе, чтобы по-человечески поговорить, мирно все дело решить.

Андрей не слушал его. Страшное животное доконало его. Не было больше сил говорить и смотреть на него. Прораб в растерянности прошептал:

— Ну и дела… До этого меня юнкером обзывал, а теперь вдруг плачет. Не зря, видно, Дядя Добрый говорил, что ты на избе этой тронулся… — и, устремив острый взгляд на Андрея, вспыхнул: — По идее, этой избы уже нет. Решением исполкома она давным-давно снесена.

Произнеся все это, прораб удовлетворенно потер руками. Чувствовалось, что он уверен был в своих рассуждениях и считал себя абсолютно правым.

Солнце освещало пол комнаты, краешек печи и сапоги прораба. В косых лучах его бешено кружились пылинки.

Андрей все так же был озабочен. И в этом сказывалось не только его переживание, но и физическое истощение.

— Кто ты? — опять неожиданно спросил он прораба.

Тот, со злостью ударив кулаком по столу, прокричал:

— Опять заладил, кто я да что я.

— Открой дверь, — попросил Андрей.

— Зачем? — удивился тот.

— Открой дверь, прошу тебя, — повторил Андрей.

Прораб открыл дверь. И свежий летний ветерок занес в комнату свежесть и строительный грохот.

— Слышишь?

Прораб оглянулся. Лицо его побелело, а затем покрылось мелкими красными пятнами, это бывало с ним только в минуты испуга.

— Слышишь? — опять прошептал Андрей.

— Слышу грохот крана, стрельбу отбойного, визг лебедки, — удивленно произнес тот.

— Грохот это само собой, а вот совсем рядом с тобой, слышишь? Это Лешкин брат-сержант дышит, — прошептал Андрей и, перекрестившись, странно низко поклонился: — Он не умер, он жив…

Прораб в испуге закрыл лицо руками.

— Ты совсем очумел, — произнес он, — да как это можно в таком грохоте и шуме дыхание давно умершего человека услыхать?

Он еще раз постарался прислушаться, но ничего похожего на дыхание не услыхал. С печалью и снисхождением посмотрел на Андрея. А тот вдруг, сощурив глаза и весь сжавшись, как закричит:

— Кланяйся дыханию, пока жив, кланяйся!..

Андреево лицо, страшно сердобольное, было без злобы. Ясный и чистый свет исходил из глаз. Любое, даже незначительное движение лица было движением его души.

Под дуновением ветерка дверь приоткрылась еще более.

— Что же ты трусишь? Кланяйся… — повторил Андрей и жестом указал на пол, который переливался под лучами солнца.

«Он совсем потерял рассудок», — подумал в страхе прораб, отступая к выходу. Ветер монотонно охлаждал его затылок и спину, но, увы, легче не становилось… «Что же делать? — сердце бешено заколотилось, и в висках запульсировала раскаленная кровь. — Ведь, если не раскланяюсь, он, чего доброго, возьмет и кинется. Сумасшедшему ничего не докажешь».