Софринский тарантас

— Я тоже плачу, стоит мне вспомнить мать, детство, отца на фотографии… — тихо произнес Андрей и вдруг насторожился. — Слышишь, слышишь, Лешка, ветерок шумит, — воскликнул Андрей. — Так это не ветерок, это брат твой дышит!

— Не может быть, — прокричал Лешка. — Мой брат на войне погиб.

— Нет, он не погиб, он живой, — тихо ответил Андрей.

— Блаженный ты!.. — прошептал в испуге Лешка. — Блаженный, как пить дать. Ишь ты, брата-сержанта моего вспомнил. Ты ведь его даже живым не видал. Когда он погиб, тебя не было на свете.

— Я на фотографии, которая в нашем доме висит, часто вижу его… — перебил его Андрей.

Лицо его было заостренным, глаза блестели, и вместо воды пот размывал грязь на щеках. Он не вытирал потеки. Он стоял и часто дышал.

— Так что же, по-твоему, выходит, это не ветер шумит, а брат-сержант мой дышит… — оторопело прошептал Лешка и, подбежав к заколоченному окну, прислушался. Воротом расстегнутой рубашки он вытер губы и улыбнулся. — Брат-сержант, брат-сержант, единственный ты мой! Ты не умер, ты жив.

В каком-то восторге он посмотрел на Андрея. И хотя тот был мало чем привлекателен, Лешка как никогда в жизни рад был его присутствию.

— Надо же, брат-сержант дышит! — воскликнул Лешка. — Ишь ты, точь-в-точь, — и торопливо снял с себя ботинки и носки, а брюки закатал до колен. — Я вместе с тобой пойду босиком, — сказал он восторженно и, взяв Андрея за руку, вышел с ним во двор.

— Вишь, как братик твой дышит… — радостно произнес Андрей.

— Знать, он не умер, он жив…

— И земля тоже дышит… — добавил Андрей. — Она не мертвая, она живая.

Они шли по мокрой траве, обняв друг друга за плечи. Ноги скользили, попадая в лужи и строительные колдобины. Дождь заливал глаза, хлестал по щекам и рукам, остужая пыл и страша темнотой. Но они ничего не замечали. Они в радости ходили по земле босиком.

Стройка кипела вовсю. Высоченные краны поднимали кирпич, и каменщики, лихо приняв его, дружно клали стены.

Всего неделю проработал Андрей на заводе. Он хотел было уволиться, но его уговорили остаться. А чтобы он успокоился, дали отпуск за свой счет. Но он, увы, не успокаивался. Наоборот, гнев и даже какое-то возмущение с каждым днем разгорались в нем.

Вечером пришел к нему прораб, злой и хмурый и немного сутулый. Андрей пригласил сесть его за стол. Но тот, удивленно посмотрев на мебель и вещи в комнате, сказал:

— Ты что же барахло не вывозишь? Послезавтра будем ломать, — и, осмотрев комнату, хмыкнул: — Значит, правду говорят люди, что ты по-серьезному надумал не уходить.

Прораб сел на стул и, не спрашивая разрешения у Андрея, закурил. Пальцы его, грязные и потрескавшиеся, хотя и держали цепко окурок, но дрожали. Андрей молча смотрел на него. Говорить не хотелось. Ему казалось, что перед ним был не человек, а животное, страшное, хитрое и полное ненависти к нему.

— Ты побрейся, — засмеялся прораб, в удовольствии щуря глаза, — а то снесем и неудобно как-то хоронить тебя будет… — И вдруг, тут же умолкнув, настороженно спросил Андрея: — Это что, бунт?

— Да, бунт!.. — промолвил он.

— Бунт против стройки, это, значит, и против нас? — Второпях прораб делал одну затяжку за другой. И от этого дым ходил по комнате колесом… Глаза его раскраснелись, но взгляд все равно был шныряющим и проворным.

— И против стройки, и против вас, и против всех остальных, — сказал Андрей.

Ему хотелось выругаться на это животное, называемое прорабом, но он сдержался. Хрустнул пальцами, затем сжал их в кулаки и напрягся точно зверь, готовящийся к прыжку. За последнее время он осунулся и постарел. Веки от недосыпа опухли — он спал плохо, так как боялся, что бульдозеры могли подогнать ночью. И хотя он пригрозил им, что в случае сноса избы ляжет под бульдозер, все равно понимал, что это не выход из положения, и поэтому дежурил как сторожевой пес.

— Сегодня мы свет от избы отключали… — опять ухмыльнулся прораб и настороженно посмотрел на Андрея.

Тот промолчал.

— Ты что, голодовку объявил? — спросил прораб.

— Да так, пустяки, — махнул тот рукой. — Вторая неделя поста началась, вот и приослаб.

Ему не хотелось говорить с прорабом, но и прогнать его не мог. Тот был намного сильнее, да и в моральном плане был хозяином положения.

— А я думал, ты голодаешь, — хитро усмехнулся прораб. — И уже кой-кому об этом сообщил.

«Зверь, настоящий зверь, — сверкнул глазами Андрей. — Видит, болею, мучаюсь, а он живого в мясорубку».

Прораб, загасив сигарету, кинул ее к печке и, расправив руками брюки на коленях, уже без злобы, но с сожалением сказал:

— Дядя Добрый вчерась сказал, что ты блаженный. И все поверили ему, а я вот нет.

— Зачем вы пришли ко мне? — раздраженно произнес Андрей. — Я не покину избу.

— Избу не покинешь, а землю покинешь, — усмехнулся тот. — А во-вторых, мы, может быть, и сносить тебя не будем. Подложим бикфордов шнур и после третьего предупреждения в присутствии свидетелей используем по назначению. Конечно, это я грубо говорю, но для профилактики вызовем милицию, и она тебя живехонького и целенького выволочет из избы. Сейчас менты с дубинками, к темени твоему раза два приложатся и мозги мигом выправят…

Прораб с любопытством посмотрел на Андрея. Со стороны казалось, что он разыгрывает его. Хотя на самом деле он и зол был, но жалел этого парня-блаженца.

— Делайте что угодно, а я не уйду, — и Андрей закричал: — Дядь Леш, дядь Леш! Выгони его, он опять пришел.

— Бесполезно, — остановил его прораб. — Лешки твоего больше нет.

— Как так? — в испуге спросил тот.

— А вот так, — ответил прораб. — Его вчерась в ЛТП на два года отправили.

— Не может быть, — и Андрей, подбежав к боковому окну, с напряжением посмотрел на Лешкин дом.

Он был прежним, низеньким, с заколоченными окнами. Только вот вместо висячего замка на дверном засове была накручена стальная проволока. Посмотрел Андрей на эту проволоку и вздрогнул. Да, все верно. Нет больше дядь Леши. Если бы он был, то дверь обязательно на висячий замок закрыл и на проволоке ее не оставил. Он хотя и пил, но хозяйственный был. Родительский дом свой любил. Все давным-давно побросали эти дома, считая их рухлядью, только он, как и Андрей, приходил сюда. А кто же колодцы копать будет? Кто будет песни петь и слушать дыхание брата-сержанта?

— Куда вы отправили его?.. — словно не веря услышанному, тревожно переспросил Андрей.

— В ЛТП, — ответил прораб.

— За что?

— Откуда я знаю, — буркнул тот. — Упекли, и все… — и тут же поправился: — Значит, есть за что. Мне не докладывали.

— Вот увидите, он все равно сбежит, — отойдя от окна, произнес Андрей и подозрительно посмотрел на прораба.

Страшен и неприятен он был ему. Хотелось плюнуть ему в лицо и выпроводить. Но не было сил. Слабость мучила. Чтобы не упасть, он прислонился к стене.

— Почему ты печешься о нем? — удивленно спросил прораб. — Зачем он тебе?..

— Он русский, мы вместе с ним слушали дыхание его брата-сержанта, — тихо ответил Андрей и, вытерев пот со лба, по-детски улыбнулся. — А еще он русские песни любил и Зойку, когда она одевала трико в обтяжку…

— Вздор, все это вздор!.. — крикнул прораб. — Русских нет, есть советские.

— Кто тебе это сказал?

— Все говорят, — и прораб покраснел.

— А ты сам кто? — настороженно спросил Андрей.

Прораб недоуменно пожал плечами, а затем ответил:

— По паспорту русский. Да и какое мне дело до этого. Живу, и ладно… — И, вновь достав сигару и сделав ковшиком ладони, начал прикуривать.

Руки его дрожали, а вместе с ним и пламя, и сигарета долго не прикуривалась. Сделав затяжку, он боязливо посмотрел на Андрея.

— Другой бы давно убежал отсюда, а ты вот сидишь. Снесем послезавтра избу, обязательно снесем, вместе с вещами ее порешим.

— А я не дам, — вспыхнул Андрей. — Я под бульдозер лягу. Прежде чем сносить, вы должны согласия моего спросить.