Пламя над тундрой

— Не бойтесь, — сказал Мандриков. — Где муж?

Она метнулась было к двери кабинета, но Берзин преградил ей дорогу.

Успокойтесь. Идите на кухню!

Она с плачем вышла.

Когда Берзин, Мандриков и Куркутский распахнули дверь кабинета, управляющий даже не поднялся из-за стола, продолжая перелистывать какие-то бумаги. Рядом с чернильным прибором стояли графин с водкой и тарелка со строганиной. Громов был одет по-домашнему.

При виде ревкомовцев он нахмурил кустистые брови и изобразил на лице недовольство:

— Что вам угодно? Кто вы такие? — голос его даже не дрогнул.

— По постановлению Анадырского Совета рабочих депутатов вы арестованы, — сказал Берзин.

— Каких депутатов, какого Совета? — Громов махнул рукой, нахмурил брови. — Я такого не знаю.

Управляющий как ни в чем не бывало налил рюмку водки, опрокинул ее и только, тогда встал со стула.

— Что это за маскарад! Потрудитесь объяснить. И прикройте дверь. Вы выстуживаете квартиру. — Громов презрительно смерил глазами Куркутского, стараясь не смотреть на Берзина и Мандрикова.

Чуванец машинально прикрыл дверь. Берзин повелительно сказал:

— В Анадырском уезде установлена советская власть. Вы арестованы и потрудитесь сейчас же сдать оружие и деньги!

— Ах, вам нужны деньги? — усмехнулся Громов. — Так бы сразу и говорили. Я люблю иметь дело с прямыми людьми. Грабеж есть грабеж…

— Прошу вас одеться, — прервал его Берзин. — Обыщите комнату, — обратился он к Куркутскому и Мандрикову.

Громов с ненавистью посмотрел на Берзина и стал неторопливо одеваться. За окном послышалось несколько выстрелов.

— Больше оружия в доме нет? — спросил Берзин, когда товарищи закончили обыск и положили на стол два револьвера и несколько пачек патронов.

— Это все, — буркнул Громов. Сейчас он проклинал себя за то, что не арестовал этих большевиков, когда о них сообщил Рыбин. Какой промах! Бессилие и тоска охватили Громова.

— Где ключ от сейфа? — спросил Берзин.

Громов покорно отдал ключ.

Берзин открыл сейф, пересчитал деньги и сказал:

— Пишите.

Под его диктовку Громов написал:

«По требованию Анадырского Совета рабочих депутатов мною сего 16 декабря 1919 года сданы казенные деньги всего в сумме двухсот семидесяти тысяч семисот тридцати двух рублей (270 732 р. 57 к.) российской монетою и четыре доллара восемьдесят центов (4 д. 80 ц.) американскою валютою.

Управляющий Анадырским уездом Громов».

Берзин внимательно перечитал расписку и красным карандашом перед словом «управляющий» дописал: «бывший».

В дверях они столкнулись с Волтером и Клещиным, которые вели арестованных Суздалева и Толстихина. Судья шагал, втянув голову в плечи, согнувшись, точно ожидая удара. Толстихин удивленно улыбался, всем своим видом стараясь показать, что произошло недоразумение.

Клещин сообщил, указывая на Суздалева:

— Сорвал с себя шапку, бросил в сугроб и орал: «Стреляйте!»

— Отведи к их другу, — Мандриков кивнул на кабинет Громова.

…Гринчук со своим отрядом окружил тюрьму и, подойдя к воротам, постучал, Открылась дверка, и дежурный спросил:

— Чего тебе?

— Открывай ворота! — потребовал Гринчук.

— Ты что, только от Толстой Катьки? — огрызнулся тюремщик. — А ну, катись отсюда, пока в холодную не заграбастал!

— Открывай! — Гринчук направил револьвер в лицо тюремщика. — Кончилась ваша власть!..

— О-о-о… — колчаковец отпрянул назад и захлопнул дверку. Он только сейчас увидел, что рядом с Гринчуком стоят вооруженные люди.

— Ломай ворота! — приказал Гринчук, и шахтеры дружно навалились на них.

— Раз-два, взяли! Еще раз! Взяли!

Ворота с протяжным скрипом распахнулись. Шахтеры вбежали в тюремный двор. Впереди были Гринчук и Оттырган. Трое колчаковцев прячась за дверь, отстреливались. Кто-то из шахтеров застонал, двое упали.

Гринчук в ярости зарычал:

— Сволочи!.. Мать вашу…

Он подскочил к ближнему колчаковцу, который не успел скрыться, и ударом сбил его с ног. Двое других милиционеров побежали по коридору, оставив открытой дверь. Шахтеры устремились за ними. Из камер доносились крики заключенных. Они стучали в толстые двери, не зная еще, что происходит.

Шахтеры сбивали замки, открывали двери, возбужденно кричали:

— Выходи! Свобода! В Ново-Мариинске советская власть!

Люди плакали от радости, смеялись, выбегали из зловонных, сырых камер, обнимали своих освободителей, торопились к выходу. Голос Гринчука перекрывал весь шум:

— Бучек! Мефодий! Якуб! Где вы? Выходите!

— Семен! — откликнулся из одной камеры Мальсагов. — Иди сюда! Тут-мы!

— Света! — потребовал Гринчук, и ему передали фонарь. С ним Гринчук вошел в камеру и увидел, что на полу, на каком-то тряпье лежали Галицкий и Бучек… Одежда на них была, изорвана, покрыта пятнами грязи и запекшейся крови. Они пытались приподняться, но не хватило сил. Слабыми голосами они приветствовали Гринчука:

— Семен… Семен…

— Ох, что с вами сделали, гады! — с трудом проговорил Гринчук. — Теперь за все поплатятся. За все!

— Ослабели они от голода и побоев, — сказал Мальсагов, который выглядел немного лучше. — Пытали их сильно.

— Кто?

— Суздалев… Толстихин. Галицкий говорит, что сам с ними посчитается…

Галицкого и Бучека положили на носилки и понесли к уездному управлению. Колчаковцев заперли в их камеру и поставили шахтеров-часовых.

Едва раздался первый выстрел у тюрьмы, Наташа, забыв про наказ Мандрикова, выбежала из дому. Вместе с шахтерами она проникла во двор тюрьмы. Тут она и увидела Оттыргина. Вместе они разыскали Антона, Наташа плакала от радости…

Ново-Мариинск не спал. Непрерывно хлопали двери уездного управления. В выстуженных коридорах и комнатах толпились возбужденные люди, у которых оказалось много неотложных дел к новой власти. Каждый стремился пробиться к председателю ревкома, точно опасаясь, что не успеет это сделать завтра. Уже все знали, что приказчик склада не Сергей Евстафьевич Безруков, а известный большевик Михаил Сергеевич Мандриков, что истопник Хваан на самом деле комиссар Август Мартынович Берзин, Люди качали головами, удивлялись и передавали друг другу слухи и домыслы. Кто-то доверительно сообщил, что Мандриков и Берзин посланы в Ново-Мариинск самим Лениным. У одних лица были испуганные, у других радостные, — у третьих любопытные…

Гам моментально стихал, когда открывалась дверь в бывший кабинет Громова, где шло заседание ревкома. Люди наваливались друг на друга, поднимались на носки, стараясь заглянуть в дверь, но она, пропустив одного-двух человек, захлопывалась. И хотя надежды попасть к Мандрикову было мало, да и Берзин уже дважды выходил и предлагал разойтись, никто не уходил. Слишком необычными были события. Такого Ново-Мариинск еще не знал. Смена властей здесь до Сих пор происходила спокойно и не нарушала привычный строй жизни. Все оставалось как и прежде, и вдруг — советская власть. Разве можно было оставаться спокойным, равнодушным, сидеть дома, дожидаясь утра, когда хотелось своими глазами увидеть настоящих большевиков, от которых теперь зависела жизнь анадырцев. Люди боязливо косились на вооруженных шахтеров. Уже прошел слушок, что будут грабить зажиточных, и некоторые в поселке поспешили спрятать, позарывать в снег свои пожитки… Группы шахтеров по пять человек с членом ревкома куда-то уходили и возвращались замерзшие, но бодрые, веселые.

Но время шло, а слухи о грабежах не подтверждались. Вот вернулся с несколькими шахтерами Берзин. На ремне — маузер. Все умолкли и расступились, давая ему дорогу. Обсыпанный снежной пылью, он раскраснелся.

Заседание ревкома продолжалось. Все внимательно слушали Тренева. Он стоял на том же месте, На котором еще недавно докладывал Громову. Зажав под мышкой малахай, изредка приглаживая дрожащей рукой расчесанные на пробор волосы, он говорил:

— Я точно вел учет каждой копейке, каждому фунту товаров, что брали коммерсанты. Тут у меня все записало. Воровство это. — Он протянул Мандрикову новую копию своего списка. — Народ голодает, а коммерсанты с него три шкуры дерут. Советская власть не может допустить такого!