Пламя над тундрой

Собралась все та же привычная компания: Суздалев, Толстихин, Перепечко, Бирич, Нина Георгиевна, Елена. Был приглашен сияющий Учватов. Он был счастлив. Подвыпивший Перепечко усиленно ухаживал за Ниной Георгиевной. Бирич со скрытой насмешкой наблюдал за Перепечко: «Он и в самом деле вообразил себя заместителем Струкова. Даже для его жены…»

Нина Георгиевна не слушала пьяной болтовни и все время подливала в рюмку Перепечко виски, чтобы поскорее от него отвязаться. Раскачиваясь на стуле и расплескивая виски, Перепечко стал бахвалиться.

— Я их всех переловлю и засажу. Нет, не-е засажу, а к стенке. Всех, всех! Ни одного большевика не останется в Ново-Мариинске, ни одного! А этот Безруков — штучка, но-о и его мы — гоп — и в клеточку…

Елена готова была выбежать из-за стола. «Что делать?» — думала она.

— Что с вами, милочка? — участливо спросила Громова. — Вы так побледнели.

— Пустяки, пройдет, здесь очень душно, — торопливо ответила Елена.

Послышался звук разбитой посуды. За столом прервался разговор, и все посмотрели на Перепечко. Он лег головой на стол, сбив с него локтем несколько тарелок и бокал. Мужчины стали переносить его на диван. Этим воспользовалась Елена. Она подошла к Нине Георгиевне и, наклонившись к ней, шепнула: — Что делать? — в ее голосе звучало отчаяние:

— Подожди, сейчас выйдем… — шепнула та.

Ужин подходил к концу. В столовую робко вошла кухарка и сказала Громову:

— Вас там один человек спрашивает.

— Кто? — Громов не поднимался со стула.

— А кто же его знает, — пожала плечами кухарка. — Вас или их, — она указала на спящего Перепечко.

— Хорошо, иду. — Громов посмотрел на часы. Была уже полночь… Наверное, кто-то из милиционеров.

Громов вышел на кухню и увидел человека с забинтованным лицом.

— Я Рыбин, я пришел сказать господину Перепечко, как он мне велел… — начал Рыбин боязливо. Громов наконец понял, кто стоял перед ним, и поторопил:

— Говорите быстрее. — Ему было неприятно видеть Рыбина.

— Ко мне приходил Безруков и вчера, и сегодня, говорил, что в январе какой-то переворот будет. Вот оружие мне дал и сказал, что у всех есть, ну, значит, у большевиков.

— Где оружие, какое? — Громова опять охватил страх: большевики готовятся захватить власть. Он не помнил, как взял револьвер и отпустил Рыбина, как вошел с револьвером в столовую. Только тут он пришел в себя.

Увидев у него в руках оружие, все вскочили с мест. Жена Громова вскрикнула:

— Убери! — и тут же ладонью зажала себе рот.

— Господа! — Громов говорил деревянным голосом. — Сейчас стало известно, что большевики готовят заговор и вооружаются. — Он посмотрел на револьвер и положил его на стол. — Близкой опасности нет, и мы ее не допустим. Мы примем решительные меры, чтобы в корне уничтожить здесь большевистскую заразу. Господин Учватов, вы сможете сейчас передать радиограмму в Петропавловск?

— Да, конечно, — подбежал к Громову начальник радиостанции. — Я сейчас же… немедленно-с…

— Радиограмма совершенно секретна. Извините, господа!

Они прошли в кабинет Громова, и через несколько минут Учватов, ни с кем не прощаясь, убежал на радиостанцию. Все были взволнованы, забыли об ужине.

— Может быть, арестуем сейчас этого Безрукова? — спросил Суздалев начальника уезда.

Елена вздрогнула. Громов с досадой посмотрел на спящего Перепечко и возразил судье:

— Нет. Дождемся ответа от господина Червлянского. Времени у нас достаточно, чтобы расправиться с большевиками. Они же собираются выступать в январе. Смутьяны получат по заслугам. А теперь, господа, прошу всех к столу. Поднимем бокалы за нашу победу!

Громов почувствовал себя сильным и смелым. Зашумели его гости, опорожнили бокалы, но прежнее веселое настроение не возвращалось, и гости вскоре стали расходиться.

Елена Дмитриевна и Нина Георгиевна ушли раньше старого Бирича и почти бегом направились к дому Клещина. Елена, оставив в стороне Нину, подошла к двери. Узнав от жены шахтера, что Мандрикова нет, она медленно вернулась к Нине:

— Нет его…

Женщины побрели по темному Ново-Мариинску. Ветер дул порывами, предвещая близкую пургу.

Глава двенадцатая

Елена Дмитриевна мучилась всю ночь. Страх за Мандрикова, за их счастье, за мечты и надежды не давал ей покоя. Она не ложилась спать, металась по комнате, ждала утра. Не раз Елена подбегала к часам и всматривалась в равнодушный циферблат, по которому очень медленно ползли стрелки, Забыв о том, что в ее пальцах тлеет спичка, женщина смотрела на часы, пока огонь болью не напоминал о себе.

Елена бросала обгорелую спичку на ковер и снова ходила из угла в угол, ложилась на кровать, чтобы тут же вскочить. Где же вечером был Безруков? У кого он мог так поздно задержаться? К тревоге добавилась еще неосознанная ревность. Чернец пересекла темную комнату и остановилась перед иконой, под которой светилась лампадка. Лик святого нельзя было рассмотреть, но Елене казалось, что она встретилась с его глазами и прошептала страстно:

— Боже! Я же люблю его! Слышишь меня?

Старый Бирич крепко спал, не подозревая о ее мучениях. У двери нервно пошевеливался Блэк. Умному животному передалось волнение хозяйки. Елена опасалась, что колчаковцы все же арестуют Мандрикова.

Елена пошарила в ночном столике, рука нащупала холодный металл браунинга. Женщина то садилась на кровать, то подолгу стойла у окна. Наконец, за стеклом, покрытым бельм бархатом изморози, стало светлее. Она осторожно вышла с собакой из дому и бегом бросилась по узкой тропинке к реке.

Ново-Мариинск лежал в утренней тиши. Сегодня воскресенье, и жители поднимутся, поздно. Она быстро перешла речку и оказалась около хибарки Клещина. Женщина нервно, с тревогой оглянулась. Нет, никто не следит за ней. Она постучала в дверь сперва осторожно, робко, а затем часто, громко, тревожно.

— Кто там? — откликнулся заспанный женский голос.

— Сергей Евстафьевич дома? — во рту у Елены пересохло, она едва говорила.

— Входите, — предложила жена Клещина и открыла дверь.

Елена, приказав Блэку ждать, почти вбежала в низенькую комнату. Мандриков, утиравшийся полотенцем, удивленно воскликнул:

— Лена!

— Сережа, я! — не обращая внимания на поднявшего с подушки голову Берзина и хозяев дома, она бросилась к Мандрикову, обняла, прижалась к его груди и заплакала. — Сережа… Сережа. Беги…

Михаил Сергеевич растерялся. Слишком неожиданным было появление Елены и ее странное поведение. Все молчали. Елена Дмитриевна несколько успокоилась, чувствуя на своих плечах сильные и ласковые руки Мандрикова, Она подняла мокрое от слез лицо, виновато улыбнулась:

— Простите, что я так…

— Что произошло? — участливо спросил Мандриков, заметив, какое усталое, измученное лицо у женщины. — Что случилось?

Елена рассказала все, что услышала в доме Громова, и закончила:

— Они ждут от Червлянского ответа. Вам надо бежать. В Америку. Я куплю нарты… Я тоже…

— Подожди, — остановил ее Мандриков. Взгляды их встретились, и она скорее почувствовала, чем увидела, что Михаил Сергеевич сейчас думает не о ней, а о чем-то другом, важном, но далеком от нее. У Елены сжалось сердце, и она испуганно воскликнула:

— Ты уедешь без меня?

— Что? — оторвался от своих дум Мандриков и, поняв, о чем она спрашивает, сказал. — Всегда буду с тобой. Но ты сейчас должна идти домой. Я тебя провожу.

Она покорно направилась к выходу, провожаемая взглядами Берзина и Клещина. В домике стало тревожно. «Что же радировал Громов Червлянскому?» — думал Август.

Выйдя с Еленой на улицу, Мандриков спросил:

— Ты правду сказала?

— Сережа! — отшатнулась в обиде Елена. — Да как ты можешь мне не верить? Я же твоя…

— Верю, — Михаил Сергеевич привлек ее к себе и крепко поцеловал, — Верю! Только мы не будем убегать в Америку. Там чужбина, а наша с тобой родина здесь. Это наша земля, и мы должны жить на ней!