Пламя над тундрой

— Как же так! — Елена смотрела на Мандрикова испуганно. — Громов…

— Мы хозяева, а не Громов. — Мандриков, снова обняв Елену, сказал требовательно: — Иди домой.

— Возьми. — Она вынула из кармана шубки браунинг. — Возьми.

— У меня есть. — Михаил Сергеевич был тронут ее заботой. — Это держи при себе и не давай себя в обиду. Ну, дорогая, до вечера…

Берзин и Клещин были уже одеты, когда Мандриков, проводив Елену, вернулся в дом.

— Что будем делать? Может быть, Елена ошиблась? — первым спросил Клещин.

— А может быть, ее… — Берзин посмотрел на Мандрикова.

— Хочешь сказать — подослали? Нет! Она говорит правду, — с уверенностью ответил Мандриков.

Скрипнула наружная дверь, вошел Титов. Он запыхался, шуба была расстегнута, лицо раскраснелось.

— В полночь Учватов передавал в Петропавловск радиограмму. Текст ее в книгу отправления не занесен. Есть только запись, что телеграмма отправлена Червлянскому. Сейчас я принял радиограмму из Петропавловска. Наверное, ответ. — Титов протянул Мандрикову листок с текстом телеграммы.

— О нас? — спросил Берзин.

— Да, кажется. — Мандриков вслух прочитал: «В случае выступления большевиков объявите в уезде осадное положение. Не стесняйтесь расстрелами. Червлянский».

— Кто-то нас предал! — тихо сказал Клещин. — У нас все может сорваться! Пока мы здесь сидим, Громов…

— Не паникуй, — остановил его Мандриков. — Громов не сделает ни шагу, пока не получит ответа от Червлянского.

— Ответ же есть, — недоумевал Клещин, указал на бланк радиограммы, которую все еще держал Мандриков.

— О нем никто, кроме нас, не знает, — пояснил Титов. — Учватова еще не было на радиостанции.

— И пока никто из колчаковцев не должен узнать, — добавил Мандриков. — Мы должны сейчас же принять решение…

— Не будем терять времени. Вы, Василий Никитович, — обратился Берзин к Титову, — возвращайтесь на радиостанцию, следите за всеми передачами. Ответ Червлянского держите в секрете. Фесенко передайте, чтобы немедленно шел к Волтеру и по пути прихватил Куркутского.

Август и Мандриков с Клещиным вышли на улицу. Воскресный Ново-Мариинск только просыпался.

— Тебе же на склад надо. Сегодня торговый день, — напомнил Август. — Воскресенье…

Мандриков махнул рукой:

— Обойдутся без меня. — Он попросил Клещина: — Сходи в склад. Скажи заведующему, что я заболел.

Шахтер исполнил его просьбу и нагнал Берзина и Мандрикова у домика Аренса…

В маленькой комнатушке Волтера было шумно и многолюдно. У открытой дверцы плиты на корточках сидел Семен Гринчук и подкладывал в огонь куски угля. Его бледное лицо в отсвете пламени казалось бронзовым. Булат склонился над сковородкой, на которой жарилась и брызгала жиром оленина. Волтер, щурясь от дыма зажатой в зубах папиросы, охотничьим ножом открывал банку сгущенного молока.

Булат повернул голову от плиты и весело сказал вошедшим:

— Вовремя поспели. Оленина готова!

Он поставил на стол огромную сковороду с мясом и подцепил вилкой большой кусок:

— Это тебе, Август. Ешь больше оленины и Станешь богатырем.

— Завтрак придется отложить, — сказал Мандриков, и рука Булата с ломтем мяса застыла в воздухе. Все уставились на Мандрикова. Голос его звучал необычно.

— В чем дело?

— Товарищи! — Мандриков произнес это слово негромко, но взволнованно, с огромной внутренней силой, и в комнате стало необыкновенно тихо. Все почувствовали, что произошло что-то важное.

— Колчаковцы каким-то образом узнали о подготовляемом нами восстании. Только что получена телеграмма, в которой управляющий Камчатской областью приказывает Громову не церемониться с большевиками. Медлить нельзя. Надо начинать восстание.

— Да! Нельзя больше ждать! — вразнобой, но с единым чувством, ответили товарищи. — Конец колчаковцам! Надо звать шахтеров!

Все смотрели на Михаила Сергеевича с решимостью и готовностью к борьбе. Только Аренс был в недоумении. О чем так горячо они говорят? С какой вестью пришел Мандриков? Михаил Сергеевич быстро ему все рассказал. Волтер хлопнул Мандрикова по плечу и воскликнул с восторгом:

— Вери гуд! Хорошо!

Горели глаза под черными бровями Михаила Сергеевича, Лицо дышало вдохновением. Наконец-то сбудется мечта, — будет выполнено задание партии — установится и здесь советская власть. Послышался оживленный голос Игната, который вошел с Куркутским. Мандриков кивнул им и продолжал:

— Для руководства восстанием нужно избрать революционный комитет. В состав ревкома я предлагаю включить всех присутствующих здесь и товарищей, находящихся в тюрьме. Кто за?

Все подняли руки. Председателем ревкома избрали Мандрикова, секретарем Куркутского, заместителем — Булата. По предложению Мандрикова комиссаром охраны назначили Августа Берзина. Михаил Сергеевич предоставил ему слово. Речь Берзина была по-военному лаконична:

— Применять оружие, лишь в крайнем случае. Фесенко и Титову взять под арест Учватова, установить контроль за работой радиостанции. Ни одной передачи без разрешения ревкома. Арест Громова я беру на себя. Со мной идут Мандриков и Куркутский. Суздалева и Толстихина арестует Булат с товарищами. Клещин, немедленно отправляйся на копи и веди оттуда шахтеров. Окружите тюрьму, освободите всех заключенных, арестуйте охрану.

— А Волтер, — тихо напомнил Михаил Сергеевич.

— Он будет с Клещиным брать тюрьму.

Волтер был растроган. Он участвует в революции, Русские доверяют ему… О, он не подведет своих новых товарищей.

— Начнем операцию, как только Клещин вернется с шахтерами, — Берзин посмотрел на часы. — А сейчас получите оружие.

Он приказал Волтеру открыть тайник. Аренс отодвинул кровать, поднял половицу и достал ящики с револьверами и патронами.

Клещин и Фесенко немедленно ушли. Остальные, вытирая и осматривая оружие, тихо переговаривались. На сурово торжественных лицах можно было прочесть сознание большой ответственности и решимости. Время казалось им осязаемым. Они чувствовали каждую минуту, приближающую их к решительному шагу.

— Теперь, товарищи, можно и оленины отведать, — сказал Берзин. — Застыла она. Эй, кок, разогрей!

Берзин держался так, словно ничего особенного не произошло. Мандриков не удержался:

— У тебя что, железные нервы? Во мне все клокочет.

— Кисейные барышни революции не делают, — отозвался Берзин. — Если в тебе все клокочет, то выпей чашку чаю. Остынешь.

Он наполнил кружки чаем и, следя за Булатом, орудовавшим у плиты, пошутил:

— Из Булата неплохой кок выйдет. После переворота откроет столовую и станет конкурентом Толстой Катьки.

— Не понимаю тебя, — пожал плечами Мандриков. — Наступает такое событие, а ты спокойно рассуждаешь о какой-то оленине, о столовой.

— Знаешь, Михаил, — прищурился, Берзин, — и в его светлых глазах мелькнули веселые огоньки, — все-таки революцию на сытый желудок делать, удобнее, чем на голодный.

После завтрака Михаил Сергеевич примостился у окна и стал писать, часто вычеркивая и исправляя слова. Товарищи старались ему не мешать. Они говорили вполголоса и с нетерпением ждали прихода шахтеров, поглядывали в окна. Время словно замедлило свой бег…

…Наташа не находила себе места, тосковала, была несчастной. Днем на людях она еще сдерживалась, но ночью, оставшись одна, плакала.

Особенно трудными были для нее воскресные дни. Уже второе воскресенье без Антона. Чем заняться? Опять кроить, шить пеленки и распашонки для ребенка, который должен появиться через полгода. Наташа сидела в комнатке, аккуратно подшивала пеленку и изредка поглядывала в окно, часто не могла удержать слез. Была середина короткого зимнего дня. По поселку вяло, неторопливо проходили новомариинцы. Пронеслось несколько нарт. На Казачке мальчишки устроили гонки собак. Казалось, все довольны своей судьбой, и никому нет дела до ее горя. Наташа встала, смахнула с ресниц слезы и начала собирать Антону передачу. Еще с вечера напекла ему лепешек. Михаил Сергеевич обещал дать банку компота.