Пламя над тундрой

— Хорошо, — крикнул, уходя, Перепечко. — Я поговорю с вашей женой.

Он лгал. С ним уже разговаривала Наташа. Она не спала всю ночь, ожидая возвращения Антона. Под утро она услышала, что где-то недалеко кто-то закричал, но потом все стихло. А вскоре пришли Куркутский и Оттыргин. Учитель спросил:

— Кирилл дома?

— Он еще не вернулся. — Наташа вспомнила приглушенный крик и в страхе спросила: — Что случилось?

— Нет, нет, — успокоил ее Куркутский. — Закрывайтесь, мы еще придем.

Наташа, сжавшись в комок, сидела в темной комнатке и ждала Антона, хотя предчувствие ей говорило, что он не придет, что с ним что-то случилось.

Вернулся Куркутский, но на этот раз с Мандриковым.

— Где Кирилл? — голос Наташи дрожал.

— Его, наверное, арестовали, — Мандриков проклинал себя за то, что допустил Антона участвовать в операции.

— О! — вырвалось у Наташи. — Опять его будут пытать…

Слезы побежали у нее из глаз, но она тут же взяла себя в руки и сосредоточенно слушала Мандрикова.

— Утром пойдешь в милицию и заявишь, что твой муж пропал. Ты знаешь, как отвечать, если начнут допрашивать?

— Да, знаю, — сказала Наташа. — Товарищ Роман обучил.

Утром Наташа была в милиции у Перепечко. На все его вопросы она отвечала так же, как и Антон.

Возвращаясь в управление, Перепечко уже стал сомневаться в правильности ареста и содержания в тюрьме Мохова, но тут же оправдал себя: лучше сто безвинных пострадают, чем один виноватый будет на свободе.

Громов ко всему отнесся иначе. Он считал, что появление Антона, неизвестная упряжка на улице ночью связаны с Безруковым и Хвааном, который в это время старательно топил печи в управлении.

— Я не понимаю, почему вы медлите? — раздраженно говорил Громов. — Надо арестовать всех подозрительных.

— Это мы всегда успеем, — ответил Перепечко. — День-другой не в счет, а вот здесь появится больше имен.

Перепечко указал на лист бумаги, на котором была схема связей и список подозрительных лиц, среди которых даже появились имена Елены Дмитриевны и Нины Георгиевны.

— За эти два дня должны прибавиться новые имена, и тогда мы одним ударом всех их… чик! — Перепечко вытянул руку и щелкнул пальцами, как бы выстрелив из воображаемого пистолета…

…Мандриков и его товарищи в Ново-Мариинске весь день провели в напряженном ожидании. Арест Антона был еще одним грозным предупреждением, сигналом опасности. Но проходил час за часам, а все было спокойно. Мандриков и Берзин пришли к заключению, что колчаковцы от Мохова ничего не добились.

В полночь назначено собрание коммунистов у Волтера. Не помешает ли этому что-нибудь? Не пронюхали ли колчаковцы, не арестован ли еще кто-нибудь?

Мандриков и Берзин думали о предстоящем выступлении и не знали, что почти час у их домика дежурил Еремеев, но потом, видя, что в окнах не зажигается свет, ушел в кабак Толстой Катьки.

Перед тем, как идти к Волтеру, Михаил Сергеевич забежал к Рыбину. Тот уже спал. Встретил он Мандрикова испуганно в коридоре у двери, не пригласил в комнату. Ему показалось, что Михаил Сергеевич уже знает о его предательстве и пришел с ним расправиться. Рыбин ждал, что вот-вот из-за спины Мандрикова выступят шахтеры и схватят его… Отомстят за Мальсагова.

Рыбин трясся от страха. Мандриков подумал с жалостью к нему: «Как измучили человека. Припомним им все!» Он вытащил из кармана револьвер. При виде его, Рыбин рванулся назад:

— А-а!..

— Чего ты? — удивился Мандриков. — Это я тебе принес, на всякий случай. С оружием оно, знаешь, спокойнее.

— А ва-ам? — еле выговорил Рыбин.

— У нас хватит, — тихо засмеялся Мандриков. — Ну, я пошел…

Рыбин остался у двери с револьвером в руках. Он жег его ладонь. Что делать? Рыбин, колебался, оно перед его глазами встала картина лежащего долу истерзанного Мальсагова в кабинете Перепечко. Рыбин решительно сунул в карман револьвер, и, одевшись, вышел из дому.

Волтер ничего не понимал из того, что говорил собравшимся Берзин, и сильно переживал. Те немногие русские слова, что он успел выучить за время болезни, не выручали. А ведь он участвовал в подпольном собрании большевиков. Вот произошло то, о чем он так много мечтал, но как все буднично.

Норвежец уже поправился, но на улицу выходил редко и только по ночам. Товарищи опасались, что Стайн, узнав о нем, попытается уничтожить Волтера, а пока американец был уверен, что Волтер утонул, как сказали ему матросы.

Мандриков сидел у стола, подперев рукой голову. Небрежно полулежал на скамейке Фесенко. У окна прислонился могучий Булат, скрестив руки на груди. — Рядом сидел Титов, обхватив руками колено, и, слегка покачиваясь, у печки стоял Гринчук, почти касаясь головой потолка, а в дверях на пороге присел Клещин, маленький, худощавый, Куркутский задумчиво почесывал подбородок.

— Таков план восстания. Срок — в конце января или начале февраля, — закончил Берзин. Он присел на лавку и сложил клочок бумаги, на которой были пометки, сделанные условными знаками. Август осмотрел всех. — Кому что непонятно?

Все зашевелились. Первым заговорил Гринчук. В его голосе было недовольство.

— Непонятно мне, для чего ждать январь, али там февраль. Наши братки в тюрьме терзаются. Колчаковцы над ними лютуют. А мы кого-то ждать будем. Теперь надо выступать.

— Конечно, надо раньше выступить, — поддержал его Фесенко.

Все посмотрели на Мандрикова. Михаил Сергеевич встал:

— Товарищи! У нас многое созрело для немедленного восстания. Но есть директива областного комитета партии о том, чтобы восстание провести именно в эти сроки. Оно вспыхнет по всему Дальнему Востоку. Это поможет нам хотя бы морально и ослабит наших врагов.

— Разреши мне сказать слово, — Булат наклонился вперед. — Тут Август Мартынович сказал, что все товары коммерсантов будут национализированы и поступят в распоряжение советской власти.

— Да, так, — подтвердил Мандриков. — Что тебе не ясно?

— А с американцами как? — Булат тряхнул головой. — Они похлеще наших спекулянтов.

— Наше решение относится и к ним. Товары перейдут к Советам, а за них будет выплачено по нормальной цене, — пояснил Мандриков.

— Я бы и американцев и всех иностранцев в шею выгнал из уезда, — загорячился Гринчук. — Пусть катятся к себе в Америку и забудут сюда дорогу.

— А вместе с ними и наших купцов, — предложил. Клещин.

— Нет, наших не высылать, — возразил Булат. — А заставить пожить так, как мы: поголодать, да уголек, порубать, да в наших бараках на нарах поспать, вшей покормить.

— Правильно! — раздалось сразу несколько голосов.

Люди заспорили. Михаил Сергеевич попросил не шуметь и сказал:

— Планом предусмотрено основное. О каждом коммерсанте, о каждом колчаковце будем решать в отдельности. Расследуем все их преступления перед народом, и каждый из них понесет заслуженное наказание. И за Галицкого, и за Мальсагова, и за всех…

— Шпиков много развелось, — зашумел Гринчук. — У нас на копях не только Малинкин и Кулемин. Щетинин еще себе помощничков нашел. Чует моя душа.

— Вот поэтому надо быть осторожнее. Листовки будем передавать с Оттыргиным. На него меньше подозрений…

…Суббота прошла. Ничего нового осведомители Перепечко не принесли, и Громов подумал, что Перепечко прав.

Громов решил устроить у себя ужин, чтобы как-то заглушить страх, который так терзал его. Ему чудилось, что за ним все время кто-то следит, что в Ново-Мариинске полным-полно большевиков. Это настроение подогревалось радиограммами, которые приносил Учватов. Колчаковская армия терпела поражение за поражением. На юге страны тоже было не лучше. Все чаще подумывал Громов об Америке, чтобы там укрыться и спокойно жить. За эти месяцы он уже кое-что поднакопил. Коммерсанты, и крупные и мелкота, проведав о том, что Бирич уплатил Громову половину своего долга, торопливо последовали его примеру.

«Можно в случае опасности бежать и зимой, пересечь Берингов пролив на упряжке, — думал Громов. — Нужно дождаться Стайна. Он все сделает и поможет мне. Больше мне не на кого надеяться». Громов быстро оглядел своих гостей.