Пламя над тундрой

— Табачком не угостишь?

— Закуривай, — протянул Рыбин кисет.

Булат вынул из него листовки и ловко переправил в карман. Он нагнулся, прикуривая у Рыбина, все еще сидевшего на нарте:

— Листовки теперь передавай Мальсагову. Нельзя нам все время встречаться.

— А какой Мальсагов? — спросил Рыбин.

— Татарин. Он сам к тебе подойдет. — Булат неторопливо отошел от Рыбина и, взявшись за ручки своей тачки, вернулся в шахту.

О листовке стало известно в уездном управлении. Громов неистовствовал. Какие-то смутьяны снова подняли голову.

— Я пок-кажу им! — заикаясь от волнения, кричал Громов. — Я покажу им. Всех расстреляю!

— Всех не надо. — Суздалев поправил пенсне. — А двух-трех для острастки надо. А болтовня о восстании — че-пу-ха!

— Поезжайте на копи, — горячился Громов. — Нет, я сам. Я возьму их за глотку. Я узнаю, откуда листовки. Мерзавцы! Я еду!

— Это будет ошибкой! — сняв пенсне и осторожно протирая стекла, возразил Суздалев. Он говорил медленно, рассудительно. — Надо действовать иначе.

— Как они узнали об отступлении Колчака? — горячился Громов. — Учватов клянется, что, кроме него, никто не принимает телеграмм.

— Учватов вне подозрений. Очевидно, на радиостанции есть большевики, — заметил молчавший до сих пор Перепечко.

— А, наконец заговорили и вы. — Громов напустился на Перепечко. — Вас же Стайн и Струков оставили за себя, а вы хлопаете ушами! Вы офицер, который…

— Я попрошу без оскорблений, — вскочил со стула побледневший Перепечко. В кабинете стало тихо. Никто не ожидал такой смелости от Перепечко, который против своего обыкновения был трезв. Громов примирительно спросил:

— Что вы можете сообщить?

— То, что листовка появилась вчера на шахте после того, как там побывал возчик угля Рыбин.

— Взять его, мерзавца! — крикнул Громов.

— Придется подождать, — возразил Перепечко.

У меня нет еще уверенности, что именно он привозил листовки. Надо захватить его с поличным.

За Рыбиным была установлена слежка. Утром, в пятницу, к Перепечко пришел невзрачный, обросший бородой Еремеев с красными от трахомы глазами.

— Ну? — спросил его Перепечко.

— Рыбин с кладовщиком из государственного склада на улице встретился и получил от него что-то.

Перепечко довольно потер руки:

— Кончик пойман! Теперь и всю веревочку вытащим.

— Куда поехал Рыбин?

— На копи, — ответил Еремеев, протирая слезящиеся глаза краем грязного рукава.

Перепечко был доволен своим «агентом» (как он называл своих доморощенных шпионов). Еремеев мелкий торговец и спекулянт, не брезговавший при случае и разбоем. Он сразу же согласился на предложение следить за Рыбиным, как обычно соглашаются на подленькое дело люди с нечистой совестью. К тому же здесь можно было поживиться.

Перепечко на листе бумаги карандашом провел короткую линию и с одного конца написал: «Рыбин», а с другого: «Безруков». От каждой фамилии он провел в стороны по новой черте и, полюбовавшись своей работой, запер лист в стол с полным убеждением, что вечером на листе появятся новые фамилии. Расчет его был верен.

…Рыбин в хорошем настроении подъезжал к копям. Он вез новую листовку я знал, Что шахтеры ждут его. Упряжка резво бежала по знакомой дороге, усыпанной угольной пылью. Рыбин вспомнил, как отвязался в прошлый раз от колчаковца. И теперь что-нибудь надо придумать. Приехав на свое обычное место, Рыбин, делая вид, что починяет порвавшуюся лямку, стал Ждать, когда подойдет Мальсагов. Время тянулось медленно, и Рыбину стало казаться, что за ним кто-то наблюдает. Кто? Несколько раз пробегал с тачкой угля Булат, но даже не посмотрел на Рыбина.

— Курить дашь?

По акценту Рыбин догадался, что это и есть Мальсагов, и торопливо и громко сказал:

—. Попрошайничаете тут все. Табака на вас не напасешься. Ну, в последний раз.

Он передал Мальсагову кисет и бумагу, в которой лежала листовка. Якуб свернул папиросу и, покуривая, отошел, унося с собой листовку.

Ни Рыбин, ни Якуб не заметили, что за ними внимательно наблюдали из окна пожарки Щетинин и дежурный милиционер у входа в шахту. Они переглянулись, когда Якуб брал у Рыбина кисет, а Щетинин ухмыльнулся.

Рыбин нагрузил нарты углем и уехал в Ново-Мариинск довольный, что выполнил поручение.

Якуб, покурив, бросил на снег окурок и направился к шахте. В это время его окликнул Щетинин:

— Мальсагов, зайди-ка!

— Чего надо? — нехотя откликнулся Якуб. У него появилось подозрение. Зачем он нужен Щетинину. Мальсагов быстро оглядел двор, но все выглядело обычным, и никакой опасности не чувствовалось, но идти в конторку с листовкой не хотел.

— Маклярен прислал цидулку какую-то, а я ни хрена не могу понять. — Щетинин махнул какой-то бумажкой над головой. — Прочти, ты же мастак их тарабарщину понимать.

Якуб успокоился. Он знал английский, и Щетинин не раз просил переводить записки американцев об угле, о товарах в лавку на копях. Мальсагов вошел в контору и сразу же понял, что попал в ловушку. Четверо милиционеров встали за его спиной. Опыт подсказывал Мальсагову, что надо держаться внешне спокойно. «Они видели, как я брал у Рыбина листовку», — догадался он, наблюдая за старшим милиционером Крючковым у двери. Мальсагов машинально подумал: «Броситься на Крючкова. Вместе с ним вышибить дверь и позвать на помощь шахтеров. Нет, не удастся».

Щетинин подошел к нему и, поправив очки, сказал:

— Выкладывай, что у тебя в карманах.

Мальсагов, представив, как сейчас чужая рука полезет к нему в карман, стремительно выхватил листовку и сунул ее в рот.

— Сожрет! — истошно закричал Щетинин. — Не давай ему жевать!

Сильный удар в лицо ослепил Мальсагова. Он едва устоял на ногах. Кровь хлынула из носа и разбитых губ. Якуб старался проглотить жесткий бумажный ком, но не мог. Его сбили с ног, сдавили горло, и мокрый полуизжеванный ком бумаги выпал… Якуб в отчаянии ударил кого-то ногой. Послышался крик. Но сильный ответный удар по голове лишил Мальсагова сознания… Когда оно вернулось, Мальсагов долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Сильно болела и кружилась голова.

— Жив, большевистская сволочь, — послышался в темноте голос Щетинина, когда Мальсагов шевельнулся. Якуб плохо соображал, почему в конторке темно.

— Пить…

Голос был слабый и хриплый. Щетинин огрызнулся:

— Не сдохнешь.

Колчаковцы ждали, когда шахтеры улягутся.

Никто не видел, как в темноте Мальсагова погрузили на нарту и повезли под охраной двух колчаковцев в Ново-Мариинск.

В полночь Мальсагова втащили в кабинет начальника милиции. Здесь были Суздалев, Громов и Толстихин. Перепечко, увидев изуродованное лицо шахтера, засмеялся:

—  Большевистский Нарцисс! Развяжите его.

Мальсагов едва сидел на стуле. Затекшие руки, ноги, казалось, одеревенели. Перепечко потряс перед глазами Якуба измятой листовкой:

— Часто от Рыбина такие получал?

— Листовку я нашел на снегу.

— А, на снегу… — Суздалев поправил пенсне и оживленно воскликнул: — Господа, давайте ему устроим снежную ванну. Она освежит ему память и поможет все вспомнить!

С Якуба сорвали одежду, вывели на улицу. Небо было в звездах. Мальсагова повалили и стали засыпать снегом. У Мальсагова захватило дыхание, тело обожгло холодом, казалось, бесконечные иголки впиваются в кожу. Суздалев, хихикая, прыгал вокруг него:

— Мерзни, мерзни, волчий хвост! — и подгребал снег. Вокруг шахтера выросла снежная гора.

Рыбин ложился спать, когда к нему пришел Еремеев и вежливо сказал:

— Господин Громов просит прийти в управление.

— Зачем… я… Громову, — испугался Рыбин, но тут же подумал, если бы его хотели арестовать, то прислали бы милиционера. И совсем Рыбина успокоили слова Еремеева: — Вас куда-то хотят послать.

Так Еремеева научил Перепечко. Он не хотел, чтобы утром в Ново-Мариинске узнали об аресте Рыбина. Это бы насторожило большевиков, и они могли бы скрыться. Перепечко решил их всех взять сразу.