Лоцман кембрийского моря

— Но все-таки ночью сохатый придет?

— Такое дело его. Должен прийти.

Московская девушка не поверила ему, но он не обижался, потому что она не понимала его дела. Его охота не была ее делом. Он обдумывал, как объяснить ей.

— Слушай. Смотри: живой оставляет след на мягкой земле, на траве, — он указывал рукой, но она не видела никаких следов там, где он указывал, а он продолжал: — На листе, смотри, на дереве… Вот посол, медведь, пробежал только что, когда мы с тобой шли сюда…

Лидия невольно оглянулась.

— Там не увидишь, сюда смотри. Везде следы, только на воде нет, на камне следы плохие, скоро пропадают. А ты показываешь на камне. След букашки! — сказал он с изумлением. — Та букашка сидела давно, когда еще люди эвенки не пришли на Полную, а ты видишь след. Я верю, ты видишь — твое дело. Мое дело — я вижу. Василий Игнатьевич видит еще больше, а в Москве он ученик, ему еще год учиться. В Москве живут великие охотники!

Лидия молчала, боясь перебить его быструю речь.

— Ты говорила Жене о том, что будет на Полной через много лет. Женя умрет, его дети умрут — и будет то, что ты знаешь. Я верю. Но как ты видишь? Не знаю. Что ты слышишь? Я того не слышу.

— Нельзя увидеть того, что будет, — сказала Лидия. — Я знаю это, но не вижу. А ты видишь, будто бы сохатый придет.

— Ты ученая. Ты не видишь, а знаешь. Я не вижу — не знаю. Я умею немного видеть и слышать. Вот слышу — медведь жалуется. Теперь знаю: комары обижают деда.

— Почему я не слышу?

— Жарко — плохо слышишь. Он близко ревет.

— А может, у него другая обида?

— Лидия!.. Лидия!.. — услышала она азартный зов Василия.

— Идем смотреть, — сказал старик.

— Меня зовут.

— Идем смотреть! — повторил старик и пошел.

— Мне будет страшно! — сказала Лидия, но пошла за ним.

— Со мной не страшно.

Он шел очень ловко и скоро. Она с завистью старалась усвоить его способ ходить по лесу. Медведь ревел все ближе. Он жестоко страдал и ничего не мог поделать со своим ничтожным противником. Он ревел от необыкновенной боли и от ужаснейшей ярости.

Его рев наполнил лес и все тело Лидии, она дрожала и раскрыла рот, чтобы легче дышать. Старик пошел смело, не таясь, и шумел ветвями. Вдруг она увидела черного зверя.

Он стоял на дыбках и бил себя лапами по морде в исступлении, кровь заливала ему глаза и передние лапы, стекала по брюху на землю. Лидия смотрела зачарованно. Она забыла свой страх и действительную опасность.

Выстрел испугал ее. Медведь замолчал, опустился на лапы и лег.

— Я пойду в лагерь, — сказала Лидия.

Ей не хотелось видеть, как будут снимать шкуру с бедного, пострадавшего от комаров мишки.

Старик вывел ее к реке и ушел обратно за своим делом.

Лидия услышала разноголосое пение, русское и эвенкийское. Василий стоял спиной к ней и распевал диким голосом что-то неразборчивое, а Женя выплясывал вокруг него, по-видимому, в честь большой плиты доломита, которую Василий держал поставленной на торец. Пляска была воинственная и победная, и все в целом напоминало о чем-то языческом, древнем, вычитанном из экзотических путешествий прошлого века. И в смешном согласии с этим эффектным и колдовским зрелищем, по другую сторону реки, на островке, плясали Петя-повар и Петя-коновод вокруг кухонного костра и ведра с новым завтраком. Они поддерживали компанию, не задумываясь о причине торжества на материке.

Но чему они все радуются?

Лидия обошла стороной, чтобы не помешать, и посмотрела на плиту. По черному камню проходила глянцево-черная жила битума. Так вот как выглядел идол новейших нефтепоклонников!

— Лидия! Я кричал, где ты была? — заорал Василий.

— Я слушала рев медведя.

Он замолчал очень обиженный: зачем она обижает его в самую счастливую минуту? Каждый поет как умеет.

— Медведя доняли комары, он рвал на себе шкуру.

— Это в самом деле? — недоверчиво спросил Василий.

— Я слышал, как ревел медведь, — подтвердил Женя.

— Давайте замерять, — сказал Василий. — Крышу я уже замерил. Записывай.

Он вошел в воду с веслом в руке и держал его лопаткой вниз. Лопатка была ровно обрублена топором. Василий поставил ее на дно — на плоскую плиту доломита. Плита была отшлифована рекой.

Весло слабо склонялось. Плита лежала очень полого. Василий приложил геологический компас к перу весла и следил за угломером.

— Два градуса.

Лидия записала.

Он прошел под берегом вдоль всей складки и замерил угол ее наклона в нескольких местах. Лидия записывала.

— Сколько в среднем?

— Полтора градуса, — ответила она.

— Здесь купол, — сказал он в чрезвычайном возбуждении. — Здесь надо бурить.

— Ну, что ты!

— Здесь купол! — повторил он страстно.

— Разве это делается так скоропалительно?

— Мы же замерили!

— Еще надо будет провести теодолитную съемку, геофизические работы…

— Само собой, надо!.. Что ты мне читаешь азбучную лекцию? Но купол будет здесь!

— Тебя лихорадит, выйди из реки. Зачем ты предрешаешь то, что еще должна только определить вся дальнейшая работа?

— Ты же видишь ясно, что здесь структура, — сказал он, стуча зубами.

— Выйди из воды. Я пока не вижу структуры… Слои недостаточно круто лежат. Один градус, два градуса — это вообще слишком мало, чтобы говорить о куполе. Да еще утверждать, как вы утверждаете, — сказала она с возмущением. — И разве можно замерять здесь веслом! Хорош инструмент для такого тонкого замера! Разве дно реки гладкое, как стол?.. Малейшая выбоинка, шероховатость — вот вам уже два градуса! А ледяную воду вы учли? У вас дрожит рука… Не говоря о том, что вы хотите видеть структуру во что бы то ни стало.

— Замеряйте сами! — сказал он и не спускал глаз с нее все время, пока она работала.

Он следил горящими глазами за движениями ее, способными украсть у него бесценный купол.

Лидия тщательно замерила кровлю складки и вошла в реку в своих высоких оленьих сапогах, пока вода не залилась в них. Он нетерпеливо спрашивал:

— Ну?

— Складка очень слабо изогнута.

— А я вижу, что здесь ее элементарное ядро! — закричал и топнул ногой у идольской плиты.

— Ты этого не можешь видеть, — крикнула она из реки. — Если бы ты видел, то и я не слепая!.. Ты говоришь совсем как Алексей Никифорович: «Сегодня сюда придет сохатый!..»

Она вышла из реки, дрожа от холода и возмущения.

— Куда придет сохатый?

— На алас… Тут алас недалеко. Я спрашиваю: «Откуда вы знаете, что сохатый придет именно сюда, именно сегодня ночью?» — Она стукнула зубами, дрожь доняла ее. — «Вижу!» — Но этого он не может видеть, это не общее будущее всех сохатых на Полной хотя бы, а ближайшая ночь одного сохатого — этого он не может видеть!

— А что, если сохатый придет? — спросил Василий с раздражением, стуча зубами от холода. — В каждом частном случае есть черты общей закономерности. Так же, как в этом куполе! — Он топнул ногой возле идольской плиты с глянцевой змейкой битума.

— Он не придет!

Теперь оба кричали и стучали зубами.

— Я сам пойду с Петровым на алас!

— Я пойду с вами, и чтоб вы никуда не смели отойти от аласа! — И она тоже топнула ногой. — А что, если не придет?.. Во всяком случае, проверить сохатого стоит дешевле «дикой кошки»!

— Петров! — закричал Василий и перестал стучать зубами: бешенство согрело его. — Ты говорил Лидии Максимовне, что сохатый придет?..

Охотник вышел из леса с тяжелой шкурой на плече. Шкура подействовала на воображение Лидии.

— Говорил.

— Мы должны твоего сохатого убить на аласе.

— Василий Игнатьевич, другой пожар в тайге, — сказал Петров. — Наверху тоже горит.

— Пройти можно?

— Сегодня пройдем.

— Выйдем завтра утром.

— Утром пройдем ли.

— Сначала мы должны твоего сохатого убить на аласе.

После обеда все легли спать.