Избранные произведения

вслед старушке, когда она в своих валенках и платке

поворачивалась в дверях, закрывая их за собой.

– Вам что позволите?

– Мне пачку бумаги и конвертов. Да! Еще перышек копеек на

пять.

– На это хоть не обидно чек писать: с лихвой расход на него

покрыли. А вот такие-то вот, копеешники, прямо по миру

пустят, все соки высосут! Она вот пришла, повертелась, товар

свой ухватила, а того не понимает, что от нее убыток казне.

– А что, при больших отчетах уж небось не смошенничаешь?

– спросил маленький человек.

Продавец, выпятив нижнюю губу, неопределенно пожал

плечами:

– Как сказать... при нашем небольшом деле, когда весь отчет,

скажем, весит не больше десяти фунтов, конечно, обжулить

нельзя. И ежели недобросовестного человека на наше место

посадить, который уж с молоком матери привык хапать, так тот

двух месяцев не просидит – сбежит: копейки не утащишь. Хоть

348

и прибыли не добудешь, но зато и самому попользоваться не

придется. А там, где отчеты на пуды идут, там много свободней.

Иной раз так-то сидят-сидят над проверкой, потеют-потеют и

через три года выведут заключение, что налицо явная растрата.

Сейчас посылают арестовать такого-то. А его уж родные давно

за упокой поминают. Хапнул, поблаженствовал, сколько нужно,

да на тот свет и удрал. Ищи-свищи... И чем больше дело, тем

больше пудовые отчеты любят. И не то чтобы жулики были,

совсем даже наоборот, есть честные до святости,– но художники

своего дела. Ежели бы им запретить писать отчеты, а учитывать

по балансу в две минуты, какой процент прибыли дало

предприятие, так все бы разбежались. Это погибель! Вам счетик

потребуется?

– Нет, я для себя беру.

– А что же, и для себя на память можем написать. Бумагу-то

все равно бросать. Вон какая кипа. Это всего за неделю. А

оправдала ли она себя – это еще вопрос.

– Вам при каждом бы магазине фабричку маленькую

бумажную построить,– сказал маленький человек,– чтобы чеки

эти перерабатывать и опять в дело пускать.

– При каждом – это слишком жирно, а вот объединиться бы в

трест магазина по три,– сказал продавец,– это бы дело!

349

Звезды

I

Грязная осенняя дорога от станции шла по опушке. На

оголенных ветвях висели капли тумана, и мокрый желтый лист

насорился в глубокие колеи.

Туман висел над мокрым полем, и на каждой травинке

озимей держались капельки.

В предсумеречном воздухе направо от дороги выплывали из

тумана неясные силуэты деревьев и, медленно отставая,

исчезали опять.

Телега ныряла по грязным колдобинам. В ней сидели

старичок в бараньей мокрой шапке и полушубке и студент в

грязных худых башмаках с поднятым от сырости воротником

теплой куртки.

– Ну, спасибо тебе, старина,– сказал студент,– а то шлепать

по такой грязи – удовольствие небольшое.

– Да, неспособно,– ответил старичок.

– Так, говоришь, хорошо живет?

– Василий Федотыч-то? На что лучше. Человек, можно

сказать, настоящий.

– Да... Приятель. Сколько мы с ним видов видали в

гражданскую... Страсть!.. Он, значит, начальством уже

заделался? А я вот по ученой части пошел. Дома только беда –

отцу самому жрать нечего, писцом, говорит, лучше бы поступил,

все от тебя какой-нибудь толк был бы, а я, брат, вот как к науке

присосался,– ничего мне, кроме, не надо.

– Наука тоже дело хорошее,– сказал старичок.

– Конечно, я бы мог и писцом поступить и на какую ни на

есть должность определиться, а вот – тянет. Дома житья не

стало: отец ругается, мать плачет, что ни корысти, ни прибыли

от меня в хозяйстве. Прямо жуду нагнали. Сбежал от них. Хоть

еще две недели до ученья, а ушел. Попреками надоели. Вот к

Васе по дороге заверну, деньжонок маленько перехвачу и

поживу у него. Я человек легкий. В одном месте не оценят – я в

другое пойду. Не в этом суть. Ей-богу, старина, на свете

хорошо!..– сказал студент, запихивая полу куртки на подогнутых

коленях.

– И знаешь, чем меня наука приманула?

350

– Чем, батюшка? – спросил старичок.

– В две трубочки посмотрел – и кончено дело. Теперь мне,

кроме науки, ничего не нужно.

– В какие трубочки?

– Одна такая, что в нее видно то, чего около тебя простым

глазом не увидишь. Нам кажется, что вот тут ничего нет, а если

в трубку посмотришь,– так не оберешься, сколько всякой твари

напихано. Скажем, на клопа ежели посмотреть, так он под этой

трубкой с целого быка будет.

– Ах, сукин сын!..

– Блоха – с свинью.

– Чтоб ты подохла! – сказал старичок, покачав головой, не

глядя на студента и, подогнав вислоухую от тумана лошаденку,

сказал: – Но, милая!

– А в другую трубку наверх глянешь,– продолжал студент,–

там целые миры. Ты вот на звезду смотришь, думаешь, искорка

какая, а эта искорка больше земли.

– Что тут будешь делать!

Становилось темно. Туман расчистился, и над лесом

показались звезды.

– Вон звезды, это Большая Медведица называется, так они от

нас на триста миллионов верст дальше, чем солнце.

– Тьфу ты! Все сосчитали,– сказал старичок.

– Да, и вот эти две трубочки тебе показывают: одна – что уж

очень маленькое, чего вокруг себя не видишь, а другая – что

наверху делается.

– А мы посередке, значит? – сказал старичок.

– А мы – посередке. И видим мы, может, всего ничего, без

трубок-то. А там вон сколько всего. И вот я как увидел, так

крышка, потянуло меня и потянуло.

– Это потянет,– сказал старичок.

– Ты подумай, люди живут и ничего не видят, а под ними –

нет ни конца ни краю,– говорил студент, проведя рукой снизу

вверх, где сияли звезды.– Мне все отец говорит, хорошо бы

сарайчик пристроить. А я как эти звезды увидел, так мне скучно

стало с этими сарайчиками, ну, прямо ровно воздуху не хватает.

И не в этом суть, старина! Помрем, все равно сарайчиков не

удержим.

– Это что там...

– Так что ж на них жизнь-то класть.

351

– Это, значит, по человеку,– сказал старичок,– прежде,

бывало, один норовит хозяйство получше завести, денег

накопить, а другой в монастырь идет душу спасать. А теперь вот

тоже на свой манер. Это, значит, уже спокон веку так идет.

– Да,– сказал студент, задумавшись и глядя вперед по

дороге,– иной раз и кажется, что люди, вот не хуже отца, оттого

и об сарайчике думают весь век, что вот этого не видали. И

ровно слепые.

– Нет, это по человеку,– сказал старичок,– иному хоть в две

трубки зараз смотреть,– все равно ни черта не увидит. А на что

ты жить-то будешь?

– Проживу как-нибудь... У Василия немножко перехвачу. Я

ведь его от смерти спас. Деньги что – плевое дело. Не в том

суть. А в Москве у меня стипендия от казны двадцать два рубля.

– Что?

– Вспомоществование.

– А...

– Ах, Вася, Вася, пять лет его не видал.

Лес остался позади, и телега выехала на ровное поле, за

которым виднелись огоньки деревни, притаившейся около

оврага.

– И от нас будут видны, ежели в трубу посмотреть? –

спросил старичок.

– Звезды-то? Как же, будут.

– Премудрость.

– Уж такая, брат, премудрость, что раз увидишь,– ничего

больше не захочешь.

– Это по человеку,– сказал опять старик и прибавил: – Вот и

приехали.

– Ну, спасибо тебе, старина. Люди-то, видно, везде: от

родных сбежал, а чужой пригрел. В одном месте обидят, дальше

иди. Не в этом суть, старик...

II

Лошадь остановилась около пятиоконного дома с тесовыми

новыми воротами и ставнями на окнах.

– Вишь, как расстроился,– сказал старик.

Студент прошел в ворота, потом поднялся по ступенькам с