Тайна дразнит разум

Выходя из крепости, учитель замедлил шаг:

— Первая тема — река. Не возражаешь?

Я готов кричать «гип-гип-ура!». Недавно я изучал теорию литературы и новгородские былины, а сейчас, подумать только, с помощью калугинских инструментов познания буду членить Волхов на внешние и внутренние потоки, заглядывать в глубь истории великого пути «из варяг в греки». А главное, все находки, все примечательное метить числовыми буйками. Учитель давно сказал: «Восходить по лестнице противоречия — значит, вести счет показателям любого развития. Даже гармония обязана борьбе противоположностей».

Окинув взглядом вечерний Волхов, где двугорбый мост любовался своим отражением в речной глади, я, словно язычник, взмолился перед величественной картиной природы: «Скорей бы!»

Скорее не получилось. Николай Николаевич по-прежнему пропадал на кирпичном заводе. И вдруг подвернулся случай…

От имени Детской комиссии Калугин попросил меня собрать из ребят Дома юношества футбольные команды и провести соревнование на городском газоне у Летнего сада. «А я, — добавил он, — обеспечу духовой оркестр».

Задание, конечно, обдумано: ребята живут со мной в Антонове. Они боготворят соседа — вратаря сборной Новгорода. К тому же я «пересказывал» им фильмы, которые никогда не видел.

Желающих играть на центральном стадионе, да еще под музыку, больше нормы: запасные игроки пригодились для другой цели. И вот в канун матча приглашаю Николая Николаевича. Он явно смущен. «Постараюсь, друг мой, у нас субботник: прибираем территорию завода». — «А мы поможем», — заверил я.

И помогли. И матч провели. И занятия наши возобновились.

Мы стоим возле Кремля на высоком яру. По Волхову, освещенному ярким закатом, медленно скользит одинокая яхта под бело-розовым парусом. Учитель ореховой палочкой с резьбой прочертил на земле аршинную стрелку:

— Что за фигура? Ответь.

— Линия. Линия развития. Первый ключ проникновения.

— Верно. В чем суть его?

— Линия таит в себе все ступени развития противоречия: линия одна, она же двоится — начало и конец; она же троится — зачин, середина, конец; она же четверится…

— Так, так! — одобрил он, переводя палочку на реку. — Вот напротив пристань. (Его указка выбрала высокую баржу с застекленной надстройкой.) Это единство прибытия и отбытия приглашает нас пуститься в занимательное путешествие. Ты как?

— С радостью!

— За штурвал! И веди по курсу первой фигуры…

Я уверенно раздвоил Волхов на противоположные берега, указал середину, где проходил фарватер, и все же сел на мель: одно дело — логистика и другое — живопись словом, да еще мудрая.

На помощь пришел «капитан». Его голос бодрый и добрый:

— Дружок, перед нами единый сплошной поток. И в то же время в нем уживаются плавность и пороги, и излучины и стремнины, прозрачность и муть, старь и новь: Волхов из древнего озера течет в грядущее — ильменские воды завтра начнут питать первую стройку коммунизма…

— Волховскую гидростанцию?

— Но учти, дружок, только ограниченные люди довольствуются контрастами. Красочные полюса — сфера поэзии, а не философской прозы. Укажи-ка ведущую сторону.

— В могучем потоке одной реки?

— А что? Волхов — старый волшебник классического противоборства течений. Вспомни-ка Новгородскую летопись…

— О капризах Волхова?

— Старик нижним течением всегда устремлен на север, в Ладогу, а верхним иногда гонит воды обратно в Ильмень. И все же в этой схватке всегда побеждает нижнее, ведущее течение…

— Как в нашей торговле?

— Умница! — Он осмотрел притихший базар Торговой стороны. — Напором товаров нэпманы пытаются повернуть вспять жизнь и затопить все частной собственностью, но в этой битве победа за глубинным, ведущим течением социализма.

Учитель продиктовал мне домашнее задание и неожиданно спросил:

— Тебе известна на толкучке торговка по кличке Жаба?

— А что?

— Профессор Передольский купил у нее старинную книгу с голубой печатью новгородской духовной семинарии. Нуте?

Здание бывшей духовной семинарии занимал наш педтехникум, где мой отец, агроном, преподавал сельское хозяйство и где мы жили: мама, папа и я. Из окна моей комнаты виднелась белая двухэтажная постройка с большой проездной аркой в поле. На втором этаже находилась фундаментальная библиотека XVIII века.

— Еще вчера я видел на двери книгохранилища целехонькие замки и красные сургучные печати…

— В том-то и уловка, что крадут, не тревожа замков и печатей. При этом рамы второго этажа заделаны по-зимнему, а форточка невелика. Спрашивается, кто и как проникает в помещение?

— Рядом с библиотекой — детский распределитель, а поодаль, за монастырским садом, Дом юношества. Там и тут полно моих друзей. Мы всё разведаем.

— И знай: на книгах могут быть не только штампы семинарии, но и автографы замечательных людей восемнадцатого века. Ведь библиотека собрана культурнейшим библиофилом Амвросием Юшкевичем и видным просветителем, поэтом Феофаном Прокоповичем.

Меня словно катапультой подбросило. Я победно вскинул руку:

— Так вот кто похоронен в Софийском соборе и представлен на памятнике России!

— Не задирай нос: на одних подсказках далеко не уедешь! Нет, мальчик мой, Феофан Прокопович не подрывал трона Петра Первого, наоборот, поддерживал умного царя и его новшества. — Калугин достал карманные часы с волосяной цепочкой. — Проводи хотя бы недалеко, пожалуйста…

Он, видать, вспомнил что-то грустное: шел молчаливо-мрачный. И вообще последние дни учитель часто думает с печалью в глазах. Что с ним? Как помочь?

Расстались у Белой башни. На обратном пути я взялся за домашнее задание, хотелось хоть чем-то порадовать своего наставника.

Вот старинная стена, выложенная из тонких кирпичей и булыжин, а рядом с ней электрическая проводка; современная моторка, а надпись «Перун»; да и сам древний град именуется Новгородом…

Мне стало стыдно: дальше контрастов я не пошел. Насколько калугинский пейзаж сложнее, динамичнее, противоречивее, а тем самым и поучительнее. Мои примеры не порадуют учителя.

Я остановился возле рекламы: меня зазывали «Женщина из тумана» и «Вечерний соловей». Недавно на Ильинской я приметил испорченную афишу: кто-то вырезал оригинальное личико Берегини Яснопольской.

И вдруг дерзкая мысль: рамка на письменном столе Передольского прикрыта черной бархоткой. Вот бы приподнять уголок. Не влюбился ли профессор в певицу?

— Навещу! Завтра же! — решил я, упрекая себя за бегство из профессорского музея. Нехорошо: я так и не закончил опись библиотеки ученого.

А пока что я махнул через забор Летнего сада, где на открытой эстраде заливалась соловьем Берегиня Яснопольская. И был немало удивлен, когда в толпе восторженных слушателей увидел красную сорочку Пучежского, белые лайковые перчатки торговца Морозова и густую, с проседью бороду профессора Передольского. Гипнотизер держал в руках огромный букет белых роз.

Вот кто вырезал портрет «Вечернего соловья».

Радушно встречая сына, Анна Васильевна шепнула:

— У нас Владимир Васильевич…

Профессор и раньше заходил к Калугиным, но не в такой поздний час. С лаем и визгом, энергично махая хвостами, собаки облапили хозяина. Он улыбался своим любимцам, а сам думал: «Этот визит неспроста». Хотя Передольский иногда навещал лично Анну Васильевну.

Их дружба началась так: матушка чудом спасла редкую икону, выхватив ее из рук комсомольца. Тот хотел бросить образ в печь. Богоматерь новгородского письма лишила коллекционера покоя. Он бредил ею, просил продать икону. Анна Васильевна не торопилась. Тогда жена профессора, математичка, поздравила свою коллегу с днем рождения, подарила ей породистых щенят Плюса и Минуса. С той поры домашний гвалт кур, уток, канареек пополнился лаем гончей и легавой, а в личную коллекцию Передольского благодарные Калугины отнесли чудесный лик Марии.