Тайна дразнит разум

— Приобрела в бывшем имении. Держу в ней аптечку. А Маркиз, — погрозила коту пальцем, — учуял валерьянку и опрокинул шкатулку на ковер. Смотрю — проглянуло второе дно, а над ним желтый от времени листок…

«Секретка Н. Ф.», — пронеслось в сознании историка.

Огонек догадки в глазах гостя насторожил цыганку, и она, спохватившись, мигом придумала отговорку:

— Любовная записка восемнадцатого века!

Широковещательная заявка — и скромная концовка.

Это несоответствие толкнуло хозяйку сменить пластинку:

— О, вы не представляете, какие уники выдает наш край! Полотна! Иконы! Самоцветы! Графскую мебель! Наш магазин на Морской — клад интуристам: вагонами везут за границу. А жаль!

— Увы, голубушка, нам нужны машины, — Калугин выставил ладонь. — Я собираю, как знаете, местные легенды. Вы не слышали о золотой модели памятника России? Нуте?

У агента не дрогнула даже ресничка:

— Бронзовая модель хранится в Русском музее, а золотая не может храниться даже в памяти: монумент поставлен шестьдесят три года назад — еще не настало время для возникновения легенды, — резонно рассудила она и тревожно спросила: — Говорят, американцы прицениваются к Софии, а немцы — к творению Микешина?

— Будьте спокойны, голубушка, собор и памятник навечно в Новгороде. — Он почтительно приподнял книгу в потертом переплете: — Сколько обязан?

Она заломила два червонца. Калугин добавил трешку. Эту работу Федорова он искал более пятнадцати лет:

— Спасибо! Не забывайте, звоните!..

Прощаясь в коридоре, он взглянул на портрет революционера в очках, с бородкой, и твердо уверовал: «Гордится именем отца и ради его светлой памяти ни за что не пойдет на уголовную сделку с Алхимиком».

Калугину даже ступеньки лестницы дружно поддакнули. Шагая мимо Веселой горки, откуда доносились удары бильярдных шаров, он снова, против своего желания, вспомнил Берегиню Яснопольскую: «Профессор слушал ее, а почему же мне нельзя?»

Проводы Сомса через час. Калугин не опоздает: теперь он приходит к местам встреч всегда заранее. Это стало привычкой. Когда-то семинарист опоздал на маевку: подвел пьяный перевозчик. Николай подошел к оврагу, когда полицейские уже конвоировали подпольщиков. Один из арестованных так резанул его взглядом, словно он, интеллигентишка, продал рабочих. Ни арест, ни заключение, ни допросы не в силах были снять гнетущего стыда. А после тюрьмы и ссылки Калугин первым делом разоблачил провокатора. С тех пор он действует, имея в запасе время.

Увидев на афише «Вечернего соловья», старый революционер вернулся к текущим заботам. Он исключил из «черного списка» Молочникова и Квашонкину, но держал в поле зрения Берегиню. Тот факт, что она студенткой якшалась с ворами, еще больше насторожил его: зачем ей, певунье, мужская хватка, стрельба, бильярд и золотая модель памятника?

Он не видел, что в эту минуту она следила за ним, хотя не исключал встречи с нею и заранее внушил себе, что не оробеет перед ее артистической внешностью.

Под аркой Кремля вьется летняя пурга: обильное цветение тополя к засухе. Теперь жди лесные пожары и молебны. Сейчас церковники по всем приходам «обновляют» старые иконы. Софийский собор продолжал готовиться к массовому церковному ходу: слаженные голоса певчих призывают верующих к участию в шествии при хоругвях, с иконами и крестами.

Нельзя допустить молебна у подножия памятника в дни автопробега. Здешний владыка твердит, что только они, христиане, любят Русь и чтят ее великих сынов, а безбожники лишь глумятся надо всем. К сожалению, Пучежский не понимает, что церковная стратегия — одна из самых живучих и многоопытных. Ударами в лоб ее не одолеть.

Чувство досады отступило перед обозрением любимой площади: от недавнего беспорядка и следа не осталось. Хотелось похвалить подметальщицу. У стены крепости увидел метелку и деревянный ящик. Тот напомнил шкатулку с двойным дном. Историк подумал: «Наконец-то прояснилась судьба секретки. Она не один год пролежала в костяном тайнике, потому и не получила огласки».

Трудно угадать, каким образом уникальный документ оказался в доме Тыркова. Одно бесспорно: агентша комиссионки была в усадьбе «последнего из могикан». Возможно, и книга Федорова из библиотеки народовольца? Нет ли экслибриса Тыркова?

С волнением открыл титульный лист. Экслибриса нет. Но налицо совпадение инициалов: автор записки — «Н. Ф.» и автор труда — Николай Федорович. Не он ли вдохновил Микешина воплотить в бронзе «Философию общего дела»? И не он ли, Федоров, первым открыл тайну Тысячелетия?

Калугин взглянул на скульптурную Россию глазами мыслителя Федорова. Она предстала удивительной: на пьедестале люди разные, но все они скреплены общим делом — защитой Родины. Даже реакционер Паскевич бился с французами за Русскую землю; даже артиллерия Аракчеева, царского пса, успешно громила наполеоновскую армию. Знаменательно! Народная память не сохранила ни одного имени предателя в Отечественной войне двенадцатого года.

Однако Микешин, разумеется, и без Федорова знал, что нашествие иноземцев — бедствие номер один и что служение патриотов Отечеству было столь убедительным: многонациональная Русь не распалась, как распались другие великие империи.

Но Федоров не только утопист с религиозным уклоном, он — гуманист. Он убеждал людей жить не для себя, а со всеми и для всех. Путь к такому союзу — ОБЩЕЕ ДЕЛО. Он верил не в силу пушек, а в преобразующую мощь разума и науки. Настойчиво призывал к коллективной деятельности ради большой цели — например, освоить космос. Но русские способны создать рай и на земле, пример тому — новгородские ушкуйники, искавшие рай не на небе, а на земле.

Все это, к сожалению, не представлено на микешинском памятнике. И нет основания приписывать философию Федорова творчеству Михаила Осиповича. Тем более внушить художнику засекретить крамольную фигуру: ведь русский мыслитель мечтал о сильной централизованной монархии.

Нет, нет, Федоров не ключ к разгадке тайны Тысячелетия! Историк устремился к бронзовой летописи и порядком удивился, что в тени высоченного монумента затаилась актриса в белом.

Ожил тонкий запах французских духов. И снова робость толкает губкомовца к излишней строгости, хотя вор не пойман и будь любезен придерживаться своего кредо: все имеет цену, кроме человека, — он выше всяких цен.

Послышалась легкая уверенная поступь. Берегиня обратилась к нему без приветствия:

— Николай Николаевич, мы с подругой расшифровали секретку.

— Простите, с какой подругой? — Он ужаснулся своей глупости: «На кой черт мне подруга?!»

— Вера Чарская в душевном трансе. Чтобы развеять ее, я посвятила подружку в тайну Тысячелетия. И вот! — Взгляд стремительно взлетел к пику пятнадцатиметрового конуса: — Нашли!

Ее восторг передался ему: теперь он одобрил свой «глупый вопрос». Оказывается, Пучежский сел в лужу: бросил Чарскую ради Берегини, а та не пошла под локоток с красавцем мужчиной. А может, «Вечерний соловей» ведет двойную игру?

Историк перекинул взгляд на столь близкий ему трехъярусный памятник, высвеченный полуденным солнцем. Нижняя цепочка из фигур ратоборцев, художников, просветителей и слуг государства; средняя площадка вокруг державы — проход героев эпохальных событий, а верх бронзового шара увенчан крестом, ангелом и россиянкой со щитом тысячелетнего Отечества.

— Она! — девичьи глаза горели. — Кто поднят выше всех? Великий князь? Государь? Нет и нет! Простая женщина! Наша судьба! В будущем не вы, мужчины, а мы, «слабый пол», возглавим мир…

— Всемирный матриархат?! — съязвил он, не желая того.

— Да! — в голосе угроза и вызов. — И в прошлом мы давали о себе знать. (Из нижнего пояса фигур выделила княгиню, прозванную народом Мудрой.) Сравните Ольгу и россиянку! Псковитянка возглавила Русь, а россиянка поднялась над планетой. Выходит, не монархи, а рядовые матери поведут за собой народы. Не в этом ли тайна Тысячелетия?