Утренний бриз

— Подожди-ка, — остановил его Чекмарев. Он понял Нину Георгиевну и был согласен с ней. — Не шуми, Давид.

Тот, ворча, отошел. В комнате становилось сумрачно. За окнами уже собирался вечер. Чекмарев чиркнул спичкой, зажег лампу. Клещин нетерпеливо спросил:

— У тебя есть какое-нибудь предложение?

— Угу, — Чекмарев подвернул фитиль. — Есть! Только чур, меня не перебивать.

— Может, и ты в защитники Черепахина метишь? — съязвил Каморный.

— Черепахин заслуживает только смерти, — произнес Чекмарев, и все поняли по его голосу, по выражению лица, что Василий Михайлович давно и окончательно вынес свой приговор. Он вдруг замолк. Ему трудно было произнести следующие слова, но они были необходимы. Он сказал:

— Я настаиваю на том, чтобы Черепахина взять живым. Он нам нужен…

— Нужен?! — протянул удивленно Каморный. — Может быть, его еще погладить по головке?

В Совете наступила настороженная тишина. Люди непонимающе смотрели на Чекмарева. А он продолжал:

— Нам нужен человек, сведующий в медицине! Тяжело больна Наташа! Плохо с рукой Клещина, сколько больных и в Марково и в селах, где я был…

— Черепахин будет лечить нас? — Дьячков от изумления даже привстал. — Да ты, Василий Михайлович, чего-то того…

— Черепахин всех в гроб вгонит! — крикнул Каморный. — Ты, Чекмарев, бредишь!

— Василий Михайлович прав! — взволнованно сказала Нина Георгиевна. Она поднялась с места. — Прав! Прав! Нам надо доктора. Наташа совсем плоха. — Голос ее оборвался, из глаз брызнули слезы, и она, закрыв лицо руками, зарыдала.

Василий Михайлович подвел Нину Георгиевну к скамейке, мягко, просительно сказал:

— Успокойтесь… все будет хорошо… я знаю товарищей…

— Спасибо вам, — женщина крепко сжала руку Чекмарева.

— Так как же быть? — Куркутский больше задал вопрос себе, чем Чекмареву или кому-либо. И он был в затруднении. Антон опустил голову, чтобы ни с кем не встречаться глазами, чтобы не оказывать влияния на решение товарищей, чтобы не видели искаженного мукой его лица. Наташа умирала! Это знали все. Она уже не поднималась с постели. У нее не было сил. Наташа так исхудала, что у нее исчезло молоко, и кормить ребенка взялась женщина, — у которой был свой младенец. Антон оцепенел. Он ждал, что же сейчас решат друзья. Рядом с ним зашевелился Оттыргин и едва слышно шепнул ему:

— Поймаем Черепахина.

— Черепахину предложим сдаться в плен и сообщим ему, что нуждаемся в его помощи, — как эхо на слова Оттыргина прозвучал голос Чекмарева. — Потом он предстанет перед судом!

— Мать его!.. — грохнул Каморный, забыв о присутствии Нины Георгиевны. — Я согласен. Отряду выходить завтра утром. Ночь на подготовку хватит!

Каморный разрядил обстановку. Всем стало легче.

Подошел Антон и сказал Чекмареву:

— Я и Отты тоже идем с вами.

— Отты — да, а ты слаб, — отозвался Василий Михайлович. Антон гневно вспыхнул:

— Вы будете сражаться, а я сидеть и ждать сложа руки!

— Ты должен быть около Наташи, — мягко возразил Чекмарев, но Антон покачал головой. Его гнев исчез, уступил место горю.

— Я не могу смотреть на нее. Вот тут у меня страшно… — Антон собрал в ком рубашку на груди. И повторил: — Страшно… Я должен быть с вами и сам схватить этого…

— Ну ладно, пойдешь, — отступил Чекмарев, поняв, как мучается Антон, и позвал Оттыргина: — Отты, приготовь Антону хорошую упряжку! Каждый из нас будет один на нарте. Мы должны передвигаться быстро…

В просторной и теплой яранге Рэнто шел военный совет. Члены Марковского Совета, Антон Мохов, Оттыргин сидели вокруг очага и с наслаждением пили густой душистый чай.

Едва отряд Чекмарева прибыл в стойбище Средней Реки, как сразу же было забито несколько оленей, все бойцы сытно поужинали. Сейчас они уже спали в других ярангах.

К своему очагу Рэнто пригласил только членов Совета, Антона Мохова и Оттыргина. Вел он себя как радушный хозяин, угощал лучшими кусками мяса, но от спирта, который привезли с собой марковцы решительно отказался. Это было удивительно. Потом, когда гости насытились, началось чаепитие. Оно еще больше озадачило Чекмарева. Чай был заварен по-европейски, в отдельной посудине.

Расспрашивать Рэнто, где он этому научился, Василий Михайлович посчитал неудобным. Когда Чекмарев объяснил цель похода, Рэнто принял это как должное.

— Черепахин волк, — сказал он, и на его бронзовом лице отразились гнев и презрение. Он опустил кружку на колено. Губы его были тесно сжаты, а глаза сузились, точно высматривая какую-то цель.

— Хуже волка! — заметил Каморный. — Волк от голода на оленей набрасывается, а этот от жадности и злобы убивает людей, грабит! Где он сейчас?

Рэнто посмотрел на Чекмарева, словно спрашивая его, должен ли он ответить на вопрос Давида. Василий Михайлович нагнул голову в знак согласия. Все смотрели на Рэнто. Он неторопливо произнес:

— Волк прячется в яранге Аренкау. Аренкау тоже волк!

— Далеко отсюда? — как всегда нетерпеливо, допытывался Каморный.

— Два дня упряжкам бежать! — Рэнто допил остатки чая из кружки, снова наполнил ее из бурлящего котла и пояснил: — Вашим упряжкам бежать два дня. Моим день. Ваши собаки голодные.

— Дай нам сильных собак! — сказал Каморный то, что у всех вертелось на языке. В яранге стало тихо. Только было слышно, как свистит ветерок за покрышкой яранги да потрескивает огонь в очаге, Антон, которого не покидала тревога за Наташу, почти умоляюще смотрел на Рэнто. Куркутский сидел с полуприкрытыми глазами.

— Утром все поедем на свежих сильных собаках, — по-прежнему ровно сказал Рэнто, и в ответ раздались шумные, радостные возгласы марковцев. Давид подскочил к Рэнто и ударил его по плечу:

— Спасибо, друг.

Обрадованные поддержкой, марковцы долго не ложились спать.

Рэнто рассказал, что стойбище Аренкау расположено на берегу небольшой речки, на открытом месте. Это огорчило Чекмарева и его товарищей. Подойти к стойбищу незаметно было невозможно. Собаки рано почувствуют приближение ревкомовцев и поднимут в стойбище тревогу.

— Боя не миновать, — сказал Чекмарев. — Черепахин нам нужен живой, невредимый.

— Ты думаешь, что он сам добровольно дастся тебе в руки? — усмехнулся Каморный. За какие пряники?

— У него много людей, которые и боятся, и ненавидят нас, — напомнил Куркутский.

— Там американцы, — присоединился к нему Рэнто. — Они хорошо стреляют.

— Оружие пустим в ход в крайнем случае, — проговорил, точно отдал приказ, Чекмарев. У него уже созрел план операции. — Мы окружим стойбище на большом расстоянии от него, Черепахину и американцам пошлем ультиматум. Американцам разрешим уехать в Ново-Мариинск или остаться, а остальным предстать перед справедливым судом революции.

— Так они тебе и сдадутся! — Каморный сплюнул в огонь.

— Он говорит правду, — кивнул Рэнто. — Волки будут стрелять.

— Попытаемся сначала мирно с ними говорить, а потом уж возьмемся за оружие, — Чекмарев посмотрел на товарищей. — Ну, а сейчас спать.

Марковцы и обитатели яранги скоро уснули. У очага остались лишь Чекмарев и Рэнто. Не сговариваясь, они продолжали неторопливо прихлебывать чай, наслаждаясь теплом и покоем. Рэнто догадывался, что Василий Михайлович хочет о чем-то расспросить его и терпеливо ждал вопросов.

Наконец Василий Михайлович устремил на главу стойбища требовательный взгляд и строго спросил:

— Почему ты, Рэнто, нам помогаешь?

Рэнто ждал этого вопроса. Он давно был готов ответить на него.

— Я хочу, чтобы американские волки скорее бежали с земли моих предков. Я хочу, чтобы скорее были уничтожены русские волки. — Хочу, чтобы в тундре было спокойно.

— Очень хорошо, — Чекмарев не скрывал своего удовлетворения. — Значит, ты вместе с нами, ты хочешь для твоего народа того же, что и великий вождь Ленин.

— Нет! — возражение Рэнто прозвучало резко, так звук выстрела.

— Ты сказал «нет»? — переспросил Чекмарев в недоумении.