Пурга в ночи

— Прежде всего надо вызвать недовольство шахтеров ревкомом, — говорил Рули. — Тогда в решительный час они не вступятся за большевиков.

— С шахтерами, я думаю… — начал Перепечко, но Рули движением руки остановил его:

— Копите ваши думы, как ростовщик деньги. Не спешите пускать их в оборот. Можно продешевить. Надо убедить шахтеров и жителей поста, что члены ревкома — не те большевики, за которых себя выдают, а просто авантюристы, бандиты. Прикрываясь именем большевиков, они захватили власть для того, чтобы награбить золото, пушнину и затем бежать в Америку.

— Поверят ли? — засомневался Бирич.

— Обязательно. — Рули указал на Струкова: — Вы — лучшее доказательство. Настоящего большевика, который разгадал, что ревком — ложная вывеска грабительской шайки, сослали на копи, чтобы он им не мешал, и хотят убить.

Эти слова не понравились Струкову. Уж не намеревается ли он действительно сделать меня мертвым и превратить в героя-мученика большевика?

Рули увидел его беспокойство:

— Ваша жизнь будет вне опасности.

Струков только пожал плечами.

— Вы должны знать все, что происходит в ревкоме. Вы должны знать, какие сообщения получают большевики по радио и что передают сами, о чем говорят в ревкоме.

— Это мы будем иметь, — заверил старый коммерсант.

— Отлично, — Рули почесал мундштуком трубки широкую переносицу, задумался. — И последнее. Надо собирать силы. У вас, — Рули указал мундштуком на Перепечко, — у вас, — мундштук уставился на Струкова, — у вас, — Рули целился мундштуком на Бирича, — должны быть группы надежных людей, которые бы по приказу стремительно ликвидировали ревком.

— Такие группы мы создадим. — Бирич посмотрел на всех.

— План боевой операции разработаю я. — Рули за все время не изменил голоса. Говорил он спокойно и немного монотонно. — Срок проведения операции установлю позднее. О сохранении тайны Стайна и моего присутствия не забывайте и во сне.

— О вашем прибытии на пост известно ревкому? — спросил Струков американцев.

— Нет, и не должно быть известно, — ответил Рули. — Мы не залежалый товар, который надо рекламировать.

…Заговорщики покидали дом Бирича. Первым запел Струков. Рули и Стайн дождались глубокой Ночи, чтобы перейти к Лампе. Находиться у Бирича было рискованно. Ревкомовцы всегда могли нагрянуть. Лампе не вызывал подозрения. Трифон предложил Перепечко закладываться спать, но тот отказался:

— Подышу свежим воздухом, пройдусь, посмотрю, как гуляют мои дружки — това-а-а-рищи шахтеры. — Ненависть исказила его лицо.

— Остались бы, — посоветовал Бирич.

Перепечко с упрямством пьяного человека стоял на своем и побрел да ночному Ново-Мариинску. Когда-то он тут был видным человеком, одним из тех, кто командовал, считался хозяином. А сейчас он каторжник. И во всем виноваты большевики. Этот Мандриков, Берзин, все их соучастники. Злоба душила Перепечко и требовала выхода. Он с наслаждением рисовал картины будущей расправы над ревкомовцами, и это немного облегчило его. Перепечко, покачиваясь, шел к кабаку Толстой Катьки. Ему снова захотелось выпить… Он ругнул старого Бирича, который не предложил еще вина.

Рука в кармане наткнулась на большой складной нож с шершавой рукояткой. Перепечко вытащил его и раскрыл. Лезвие тускло белело в темноте. Этот нож увидел он однажды в лавке Свенсона. Маклярен тогда сказал:

— Это не нож, а складной кинжал. Таким можно убивать оленя и подрубать деревья.

— Возьму его зубочистки строгать, — пошутил Перепечко.

Нож пригодился в ту новогоднюю ночь. Он хотел уже сложить его, как впереди послышались шаги. Поздний прохожий шел навстречу. Если это ревкомовец, то я его… — Перепечко проверил, свободно ли рука вынимается из кармана.

Человек подошел близко, и они узнали друг друга. Харлов, заметив, что колчаковец пьян, хотел посторониться, чтобы пропустить его, но Перепечко грубо схватил его за рукав полушубка.

— Гуляешь…

— Не хватай! Я спешу.

Харлов, засидевшись с шахтерами у Толстой Катьки, торопился к семье.

— Поговорить хочу, — Перепечко дышал перегаром. — Помнишь ты, блюдолиз ревкомовский, как мне кусок хлеба бросил?

Харлов, видя, что Перепечко затевает пьяную ссору, молча вырвал руку. В этот момент колчаковец не размахивая, коротким, но сильным ударом вогнал нож Харлову в горло между ключиц и повернул его. Харлов вскрикнул, выронил из рук сверток с гостинцами детям и упал. Перепечко исчез в темноте…

Утром, причесываясь у зеркала, Мандриков заметил, что Елена притворяется спящей. Он в раздражении швырнул расческу на комод. С того памятного вечера они не разговаривали. Михаил Сергеевич считал, что она должна извиниться перед ним и отказаться от своего убеждения. Мандриков еще верил, что многое Елена наговорила тогда по запальчивости. Ему трудно было молчать, и он ждал малейшего повода, чтобы помириться, обнять ее и снова быть счастливым. Но она держалась замкнуто.

Они жили как чужие. Михаил Сергеевич страдал и уже не раз порывался поговорить с Еленой, простить ее и помочь во всем разобраться, но находил силы остановить себя. Он знал, что если первым сделает шаг, то она истолкует это как слабость и уверует в правоту своих убеждений. Тогда он не только не сможет ей помочь, но и навсегда потеряет ее. А этого Мандриков не мог себе представить. Елена Дмитриевна была для него та единственная, которой он отдал свою первую настоящую любовь.

Михаил Сергеевич вздохнул и торопливо вышел из дому.

Вторые сутки после похорон Харлова Ново-Мариинск был погружен в серую и тревожную мглу. Ветер нес густые, сухие снежинки. Они заполнили воздух, покрыли пост непроницаемой пеленой, и казалось, что во всем мире один Ново-Мариинск. Люди неохотно, только в случае крайней необходимости, выходили из домов. Заблудиться, уйти в сторону и замерзнуть в трех шагах от дома было легко. От домика к домику протянули веревки. Только держась за них, можно было ходить.

Эта погода перекликалась с настроением Мандрикова. Второе убийство так же не было раскрыто, как и первое. Кто Же преступник? Ревкомовцы долго обсуждали этот вопрос и пришли к одному выводу, что ям может быть кто-то из тех, кто занят на копях. Харлов был убит точно так же, как сторож у склада. Чувствовалась одна рука. Мандрикова окружала непроницаемая стена. Он чувствовал бессилие и не знал, что же сделать.

Ревком, по настоянию Мандрикова, вновь запретил шахтерам покидать копи до тех пор, пока они сами не найдут убийцу и не предадут его революционному трибуналу. Бучек опять протестовал:

— Вы, товарищи, поступаете ошибочно! Это оскорбляет людей и вызовет недовольство.

— Недовольство! — закричал Гринчук. — Убийство сторожа, убийство Харлова, что, по-твоему, должно вызвать? Поклониться мы должны братишкам-шахтерам, которые среди себя ховают душегуба.

— Наше решение поможет быстрее найти убийцу, — сказал Булат.

— И ты будь на копях потверже. — Мандриков сердито посмотрел на Бучека. — Сегодня же увези на копи коммерсанта Лоскутова. Он до сих пор не привез ни одного мешка угля.

Слова Мандрикова были равносильны приказу уезжать. Бучек понял это и вышел из кабинета, хлопнуз дверью.

— Обиделся, — заметил Гринчук.

Никто не откликнулся на его замечание.

— А ты чего здесь околачиваешься? Кто за тебя в складе будет работать?

— Иду, иду, — миролюбиво замахал руками Гринчук.

Члены ревкома разошлись по делам, и Мандриков остался с Булатом.

— Тебя ничем не проймешь. Сосешь свою трубку, как младенец мамкину грудь…

— Кому что нравится, — спокойно произнес Булат, но все же выбил трубку и подсел ближе к столу председателя. — Ты очень волнуешься, Мандриков. Я понимаю. Плохое случилось у нас. Харламова нет. Не надо на товарищей кричать. Они друзья тебе.

— Ладно меня по головке гладить, — смягчился Михаил Сергеевич.

Вскоре явился посыльный с радиостанции:

— Василий Никитович зовет!