Пурга в ночи

Новый стук в дверь заставил их испуганно вздрогнуть. Сэм, бросив вилку, схватил револьвер и, вскочив из-за стола, стал у двери.

— Гасите лампу!

— Свет все равно видели в окне, — возразил Бирич.

— В темноте лучше отстреливаться. Это, наверное, ревкомовцы. — Сэм говорил быстро и проверял в кармане запасные обоймы для браунинга. — Они меня выследили.

— Может быть… — начал коммерсант и замолк, увидев, что Сэм направил на него револьвер.

— Хотите меня предать? Прежде чем это произойдет, вы будете лежать с пробитым лбом. Гасите! Ну!

Бирич задул огонек в лампе. На них хлынул мрак, плотный, вязкий. Каждое движение Биричу давалось с большим трудом. Ему казалось, что дуло револьвера все время направлено на него.

Бирич подошел к двери и спросил:

— Кто там?

— Я, Лампе, — ответил агент Свенсона.

— Вы… Вы… одни… — У Бирича тряслись губы.

Он вслушивался в голос Лампе. Не звучит ли в нем тревога?

Лампе был спокоен:

— Со мной один человек. Он только что приехал. Он хочет видеть вас.

— Открывайте, — шепнул Стайн. Он стал так, чтобы видеть тех, кто появится на пороге. Меткие выстрелы расчистят дорогу к нартам, которые он предусмотрительно оставил у склада Свенсона. Добраться бы до нарт, думал Сэм. А там я уйду от ревкомовцев. Им потребуется время на сбор упряжек, чтобы пуститься за мной в погоню.

Бирич отворил дверь. Сэм поднял револьвер, но стрелять ему не пришлось. Низкорослый Лампе спросил:

— Чего же вы лампу погасили? Давайте огня.

— С… с вами никого больше нет?

— Да нет же! Кого-нибудь ждете?

— Нет, нет, — торопливо бормотал Бирич. — Проходите, проходите в дом!

За спиной коммерсанта стоял Сэм. Бирич ожидал, что сейчас начнется стрельба, но, когда мимо него прошел, шаркая ногами, спутник Лампе, Сэм с удивлением спросил:

— Рули?

— Кто здесь? — Рудольф отскочил в сторону и присел, готовый к схватке.

— Рудольф, это я, Стайн! — Сэм обрадовался неожиданной встрече. — Я, Сэм, старина.

— Ты, Стайн? — Рули все еще не верил Сэму и переменил место, чтобы в него не попали, если будут стрелять на голос.

— Томас прислал тебя справиться, о моем здоровье? — невесело пошутил Сэм и этим рассеял все сомнения Рули.

Через несколько минут Бирич и его ночные гости сидели за столом. Бирич повторил Рули все, что только что рассказывал Стайну. Склонив голову набок, Рули неторопливо ел, и по его скуластому темному лицу нельзя было понять, как он относится к услышанному.

— Надо немедленно собак загнать в их будки, а тех, кто взбесился, пристрелить, — высказал свое мнение Рули.

— Падение Колчака может изменить отношение Штатов к большевикам? — высказал свое опасение Сэм.

— Может. — Рули пожал плечами. — Какое отношение это имеет к нам? Есть приказ командора Томаса, и он должен быть выполнен.

— Я готов. — Стайн почувствовал себя виноватым, и к тому же Рули был старше его по чину.

— Моя миссия наполовину сокращается, — с насмешкой сказал Рули. — Мне не придется произносить надгробную речь над твоим телом, как об этом просил Томас. Большевики бережно к тебе относятся?

— Я с ними еще не встречался, — с вызовом ответил Стайн, — но сувенир уже есть. — Стайн, вспомнил о трубке Новикова и вынул ее из кармана.

— Коллекции будем рассматривать потом, а сейчас за дело. — Рули обратился к Биричу: — На кого мы можем рассчитывать?

— Вы, кажется, намереваетесь… — начал коммерсант, но его перебил Рули:

— Теперь вопросы буду задавать я, — не повышая голоса, равнодушно предупредил Рули, и Бирич понял, что ему отныне остается только повиноваться, но это его не обидело. Приезд Рули, его уверенность вновь оживили его надежды.

…Тишина, боязливая с новогодней ночи, сменилась шумом. Новомариинцы и шахтеры гуляли. Ревком не только снял запрет с посещения поста шахтерами, но и разрешил всем, в том числе и колчаковцам, свободное хождение. Это было сделано Мандриковым в честь установления советской власти в Петропавловске. Вновь открытый кабак Толстой Катьки дрожал от криков и нестройных песен. Освобожденная из тюрьмы-кабатчица не только бойко торговала, но и щедро угощала. Пьяные шахтеры бродили по посту, горланили. Их голоса доносились в квартиру Мандрикова. Он только что вернулся из ревкома и, все еще переживая радостное волнение по поводу победы в Петропавловске, взволнованно говорил Елене:

— Вот и сбывается то, о чем Владимир Ильич говорил, когда я был в Петрограде.

— Пьянство шахтеров в будний день? — Она зябко куталась в платок.

Михаил Сергеевич не обратил внимания на тон жены. Он лишь снисходительно улыбнулся.

— Нет, Владимир Ильич о таком, не говорил, и я уверен, что не скажет. Знаешь, Лена, я верю, что в будущем люди не будут себя подхлестывать ни табаком, ни вином, как не будут искать утешения в религии. Жизнь-то иная будет!

Он отложил ложку и прислушался, С темной улицы доносились озорные голоса:

Михаил Сергеевич покачал головой:

— Гуляют, веселятся.

— Веселятся, — странным тоном повторила Елена. — Ты вот тоже веселый.

— Веселый, — тут же подтвердил Михаил Сергеевич. — Знаешь, какая будет дальше жизнь, когда везде победим мы!

Михаил Сергеевич забыл об ужине. Он встал из-за стола, подошел к жене. Она недовольно отстранилась:

— Скажи, Михаил, только откровенно…

Мандриков поставил стул рядом с Еленой и сел, обняв ее за талию. Ему хотелось ласки, покоя. Елена по-прежнему стояла, скрестив на груди руки. За окном шумели загулявшие шахтеры.

Елена продолжала:

— Ты действительно веришь в то, что вот сейчас говорил, что говоришь в своем ревкоме, на митингах?

— О чем ты?

Он поднял голову и увидел розовую мочку ее уха, червонного золота волосы, и нежность к жене охватила его. Какая она красивая, теплая! Михаил Сергеевич закрыл глаза и снова прижался щекой к Елене.

— Да о том, — уже с раздражением заговорила Елена, — что ты говоришь о будущем, что обещаешь всем этим. — Она головой указала на окно. — Ты правда веришь в то, что говоришь?

Мандриков насторожился. Он убрал руку и отстранился от Елены.

— Что ты смотришь на меня?

У Михаила Сергеевича были какие-то странные глаза. Таких она у него еще не видела. Мандриков тяжело поднялся со стула. Пальцы так сжали спинку, что побледнели.

— Что я такого особенного сказала?

— А ты не веришь в то, что я говорю и тебе и всем этим людям? — Он указал рукой в окно и повторил: — Не веришь?

— Нет! — бросила вызывающе, точно ударила, Елена, и лицо ее стало злым. — Нет, не верю! Я не могу поверить, что такой умный человек, как ты, может всю свою жизнь бросить под ноги всему этому мужичью, этим человеческим отбросам, жить с ними и жить так же, как они!

— Подумай, Елена, что ты говоришь! Я хочу думать, что ты ошибаешься.

— Нет, не ошибаюсь, нет! — Елена Дмитриевна топнула ногой. — Я говорю то, что думаю, что у меня давно на душе. Понимаешь ли ты, Михаил, что я не могу вот так жить? Какая это жизнь? Прозябание. Чем ты отличаешься от тех же шахтеров, от твоих ревкомовцев. Чем? Посмотри, что ты ешь? У нас такая же еда, как у…

— Замолчи!

Он побледнел. Сейчас перед ним была новая, но настоящая Елена Дмитриевна, а не та, какой он ее до гну пор знал. Елена несколько раз поговаривала о том, чтобы он взял со склада больше продуктов, но он не принимал это всерьез и забывал.

— Нет, выслушай меня, Дон-Кихот Чукотский, — с издевкой произнесла она. — Я хочу знать, кто же ты такой? Тот ли, за кого я тебя принимала — смелый, храбрый, сильный и все могущий человек, который станет здесь хозяином, или же ты… — Она сдернула с плеч платок и швырнула его на стул.