Длинные дни в середине лета

смотри, что он мямля. В два счета с лестницы спустит.

— А вот и мы, — сказал Виктор, входя с подносом. — Не скучаете?

— Сейчас развеселю! — Юра шел следом с бутылкой и фужерами. — К

пьянке товьсь!

Выпили. Юра сменил пленку, пошел твист. Люся легла и уставилась в

потолок. Виктор тихо сидел рядом с нею.

— Эх, завалилась моя супружница. Выручайте, девушка! — орал Юра,

не переставая крутиться перед столиком. — Ну, спасите!

— Я так не умею.

— Научу.

— У меня босоножки жмут.

Виктор вытащил из шкафа туфли, но они были велики.

— Возьми мои, — сказала Люся, — от него не отвяжешься.

— Вот так! — кричал Юра. — Как будто спину вытираете и ниже.

Сначала подметки никак не отлипали от пола, потом Наташка

приладилась, и стало получаться. Когда она поворачивалась к тахте, ей

казалось, что Люсина рука двигается у Виктора за спиной, словно она его

гладит.

— Все! — сказал Юра, когда пленка кончилась. — Во наломался.

Завтра на карачках ползать буду.

— Еще, еще! — требовала Наташка.

— Нет уж, баста, — сказал Юра. — Вставай, супружница. Пора

возвращаться в лоно семьи.

— Как ты мне надоел! — поморщилась Люся.— И все ты орешь! И все

какие-то глупости!

— Семья не глупость, а ячейка общества. С классиками споришь?

— Я тоже пойду! — сказала Наташка, когда Юра с Люсей стали

прощаться. — Подождите.

— Нет-нет! Нам совсем в другую сторону.

Наташка и Виктор вернулись в комнату. Виктор снова включил

магнитофон. Опять пошел твист, потом вдруг оборвался, как будто

магнитофон поперхнулся, и негромкий хриплый голос запел: «На

Смоленской дороге метель, метель, метель...»

— А куда она уехала? — спросила Наташка,

— Не знаю.

— Вы ее любите?

— Не знаю. Допивайте. Я пока посуду уберу.

Он ушел на кухню. Было слышно, как он включил там воду. Наташка

повернула ручку магнитофона. Теперь голос гремел на всю квартиру.

— А все-таки? — сказала она, входя в кухню. Виктор в фартуке мыл

посуду. — Почему она уехала?

— Не знаю. Она говорила, что больше всего на свете я люблю мыть

посуду. Ну и что? У каждого свои причуды.

— Вы бросьте психом прикидываться. Я знаю, что вы любите. Видела,

как вы с Люськой амуры разводите. А зачем врете? Зачем Люську мучаете?

— Вы ошиблись, девушка. Вам показалось. Почему вы кричите на

меня? Разве я сделал вам что-нибудь плохое?

— А чего хорошего? Мороженое купил? Да таких кобелей по сотне на

каждой улице.

— Я вас не пущу, уже поздно. Как вы поедете?

— А это не твоя забота. Не волнуйся, а то чашечку разобьешь.

На улице уже было безлюдно. Наташка долго стояла на остановке, но

троллейбуса не было. Наконец подошел. Он даже не остановился, а только

притормозил.

— Машина в парк! — объявил водитель.

«В парк так в парк! — подумала Наташка и легла на заднее сиденье.

Троллейбус мчался без остановки, лежать было удобно, только где-то

впереди дребезжало стекло. Наташка уснула.

П я т ы й д е н ь

Под утро Наташка совсем замерзла на гладком дерматиновом сиденье и

уже не спала, слышала какие- то шорохи и шаги, чьи-то голоса в отдалении.

От каждого ее движения пружины поднимали визг, и еще спустя минуту где-

то в самой середке тоненько вскрикивала опоздавшая. Пора было вставать,

но Наташка все не хотела открывать глаза.

Что-то загрохотало над головой, лязгнула дверь впереди и заурчал

мотор. Потом — щелк, и торжественный, как у Левитана, мужской голос

сказал:

— Земля! Земля! Я «Заря»! Все бортовые системы работают нормально.

Пассажир спит. Разрешите старт! Пять, четыре, три, два, поехали!

И Наташка почувствовала, как сиденье дернулось и она понеслась вверх.

Она вскочила — троллейбус полз по залитой солнцем улице.

—

Иди сюда, космонавтка! — крикнул в микрофон сидевший за

рулем парень. — Тебе куда?

—

В Париж можешь?

— А чего? Могу. Только сначала по Садовому кружок для разгона,

ладно? Садись.

Складной стульчик был совсем низенький, и видела Наташка только

стены домов. Стены то прижимались совсем близко, то отбегали.

— А чего одна? — спросил парень. — Тут такие картинки бывают —

детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается. А ты теряешься!

— Перед стартом нельзя.

— Понимаешь! А после можно?

— Ты верти, разберемся.

— А в полете можно? Новый космический эксперимент! Любовь в

невесомости.

— Платят тебе сколько?

— Хватает. Алиментов пока не плачу. Соглашайся!

— С восьмилеткой берут?

— А я думал, ты в академии учишься. Не годишься!

— Ты всегда такой дурак?

— Нет. Я сегодня первый день, понимаешь? Тут со мной один хмырь

ездил, на твоем стуле сидел. Ему что ни скажи — молчит. А с тобой

поговорить можно. Как насчет эксперимента?

Уже выехали на Садовую. Она была совсем тихой и казалась еще шире.

На тротуарах никого не было, но парень все-таки затормозил и объявил в

микрофон: «Воротниковский переулок. Следующая остановка — площадь

Маяковского». В тоннеле стало темно, парень пошарил над головой, но

выключателя не нашел и только чертыхнулся.

— Дай я покручу, а? — попросила Наташка.

— Совсем чокнулась?

— Тут никто не видит.

— Сразу в стену врежешься.

— Как же! Всего две педали: одной тормозишь, другая — скорость. Как

на велосипеде.

Снова в глаза ударило солнце. От гостиницы «Пекин» вдогонку

троллейбусу кинулся дядя с чемоданом. Парень стал его дожидаться.

— Не забудьте оплатить свой проезд! — сказала Наташка в микрофон,

когда дядя вошел. — За чемодан— десять копеек. Проходите вперед, не

мешайте входу и выходу.

На Бронной тоже никого не было, но парень и тут остановил.

— Давай, — сказала Наташка, — там дальше широко будет, я знаю.

Они пересели.

— Только тихо! — сказал парень и отпустил тормоз.

Троллейбус двинулся еле-еле. Наташка почувствовала, как у нее сразу

вспотели ладони.

— Поехали! — крикнула она и прижала педаль.

Что-то захрустело под ногой, троллейбус с гудением

стал набирать скорость.

— А можешь! — сказал парень. — Только не гони.

— Поехали!

Странное было чувство. Весь мир мчался на Наташку, и мостовая

неслась под колеса. Тротуар норовил встать поперек, но парень еле заметно

подталкивал руль, и тротуар опять укладывался на место. С пола рвался и

бил по ногом ветер. А Наташка впервые за эти дни почувствовала себя

спокойно. Это было ощущение покоя и свободы одновременно. Наташка

была счастлива.

— Тормози! — сказал парень. — Остановка.

— Ладно, нет никого.

— Остановка, понимаешь?

— Обойдешься!

Наташка еще нажала на педаль. Теперь троллейбус, как огромный

снаряд, мчался по широкой, пустой Садовой.

— Ты что? Ты что? — кричал парень, он потянулся к рулю, но Наташка

не выпускала баранку. — Куда, ненормальная? Останови! Светофор!

И тут прямо перед собой Наташка увидела красный. Она растерялась и

сразу забыла, что нужно делать.

— Тормози! Скинь скорость! — кричал парень и бил ногами под руль.

Улицу Герцена проскочили. Самосвал, рванувшийся было наперерез,

затормозил и обиженно зашипел. Троллейбус проехал еще метров двадцать и

стал.

— Ну и дура! — сказал парень. — Дать бы тебе по морде!

Наташка посидела с минуту, приходя в себя, встала — ноги были как

ватные, вышла на улицу. Пассажир тоже вылез, он показал на Наташку,

постучал себя по лбу и пошел на остановку.

— Эй, — крикнул парень, — иди сюда!

Наташка покачала головой. Ноги все еще были ватные, и голова