Страшен путь на Ошхамахо

Медленно угасла улыбка на пухленьких губах Саны, печально поникли

длинные ресницы. Не говоря ни слова, она взяла медный узкогорлый гогон и по-

шла к реке. По дороге вспомнила: а ведь, кажется, Кубати шел как paз на берег ре-

ки, когда они так смешно и неловко столкнулись липом к лицу под этим ореховым

деревом и от неожиданности на какой-то едва уловимый миг выдали своими взо-

рами то, что ревниво и бережно хранилось в душе. Потом оба торопливо напусти-

ли на свои лица выражение безразличного спокойствия, но сделали это настолько

неумело, что не выдержали, смущенно рассмеялись и поспешили в разные сторо-

ны.

Нет, она не нарочно пошла за водой, уверяла себя Сана. Когда брала гогон,

она не думала, что может встретить Кубати там, внизу, под обрывом, на узенькой

береговой кромке. Правда, после слов тети она сразу же почувствовала нетерпе-

ливое желание увидеть его. Почувствовала, что ей это просто сейчас необходимо.

Для чего и зачем — пока еще неясно. Скорее всего, чтобы понять, не последняя ли

была у них сегодня... такая вот встреча в саду... И если ей пришло в голову отпра-

виться за водой раньше, чем она вспомнила, что в ту же сторону побежал и Куба-

ти, значит, сама рука судьбы ее подтолкнула.

Кубати на берегу не оказалось, и в груди у Саны шевельнулся тугой и колю-

чий комок болезненного разочарования. Девушка набрала воды в медный сосуд,

присела на камень, задумалась. До сих пор, вернее, до нынешнего разговора с

Нальжан Сана и не помышляла о каких-то изменениях в своей жизни, а во всем,

что касалось этого могучего и красивого парня, не заглядывала вперед дальше,

чем на один день.

Зашуршали чьи-то легкие шаги по речной гальке, и знакомый голос произ-

нес:

— Ты похожа на Псыхогуашу! — Кубати вышел из-за большого камня.

Сана сердито посмотрела на юношу:

— Я не гуаша! — Она сказала эти слова так гордо и многозначительно, будто

принадлежность к высшему сословию находила постыдной. — И хотя ты, парень,

рожден в семье высокородного пши, бедным простым девушкам не может попра-

виться, когда ты за ними украдкой подсматриваешь.

— При чем здесь пши? — растерянно пробормотал Кубати. — Что может

быть на свете высокороднее твоих глаз, твоей...

— Прибереги свои слова для той, которая будет тебе ровней! — решительно

отрезала Сана, подхватив гогон, и встала.

— У меня ни для кого, кроме тебя, никаких слов не будет. — Кубати загоро-

дил ей тропинку.

— Пропусти, будь великодушен, всесильный пши! — смиренной овечкой

прикинулась Сана. — Не стоит, даже скуки ради, тратить время на пустые беседы с

низко-рожденной.

Кубати побледнел и отступил в сторону. Сана быстро пошла вверх по тро-

пинке. Провожая ее взглядом, Кубати сказал негромко — и боясь, что она услы-

шит, и втайне желая этого:

— Выпить бы глоток воды из твоих ладоней — вот за что я, не колеблясь,

отдам княжеское звание.

Она услышала, но не подала виду: не остановилась, не ответила.

* * *

Емуз и Канболет сидели у очага, в котором только начинал разгораться

огонь. В открытом дверном проеме мягко светился предзакатным розовым цветом

прозрачный лоскут неба, криво обрезанный снизу темным зазубренным лезвием

горного хребта. В хачеше все сильнее сгущался сумрак, но мужчинам не хотелось

зажигать факел.

Куанч стоял, привалившись спиной к опорному столбу, и рассказывал:

— ...И вот когда моя любимая собака — звали ее Акбаш, я с ней пас овец —

облаяла нашего таубия, то он, этот зверский человек, приказал кобеля пристре-

лить, а меня побить палками. Проклятый Келеметов Джабой! Чтоб у него все зубы

выпали, а один остался — для зубной боли! Как меня избили его прихлебатели —

думал, помирать надо! И все потому, что кричать я не хотел. За это Джабой сильно

обижался на меня и тоже помогал бить, пока не вспотел. Потом толстозадый Ке-

леметов приказал привести меня к себе во двор и там на землю бросить. Сказал,

отдохнет немного, покушает — и опять бить будет. Сказал, все равно из этой радо-

сти (по-балкарски «радость») он горе сделает, заставит плакать и кричать. Вече-

ром снова бил палкой. Палка твердая, из кизила. Я хотел за ногу его укусить, не

достал, зато па тляхетен ему кровью харкнул. Орал таубий: «Языком заставлю

слизать», — а у меня в глазах белый свет черным светом стал, все пропало и я сам

пропал. Ночью холодно стало — ожил. Пошевелился — чуть от боли не завопил.

Зато кости целые. Тогда я думать стал. Утром снова бить будут. Защищать никто

не будет. Никто не пойдет против таубия ради сироты и к тому же его собственно-

го, как это у кабардинцев называется? Да, пшитля. (У нас это ясакчи называется.)

Если не убьют, то покалечат, и опять на всю жизнь оставаться подневольным ско-

том... Нет, не хочу. Убежать и не отомстить — тоже не хочу. Кроме Акбаша, у меня

никого не было. Заполз я в джабоевскую башню. Темно. Масляный светильник

догорает. В очаге — угольки еще красные. Глаза привыкли — немного видеть стал.

Храпит Келеметов на топчане. От него кислой бузой воняет и потом. Нажрался

перед сном. Чаша с айраном возле него. Напился я. Нож свой вынул, постоял, по-

думал. Не смог убить. Спрятал нож. Голова у меня кругом пошла, и я упал прямо

на Джабоя. А он только хрюкнул, как донгуз (кабан), и не проснулся. Над очагом, смотрю, казан полный шурпы. Еще теплая была. Зачерпнул чашей и выпил. Со-

всем оживать стал. Хотел убить его — и опять не смог. Нет, я не боялся. Совсем

был смелым тогда. Наокреб сажи с камней, смешал ее с маслом из светильника и

Джабою всю морду вымазал. Потом взял его штаны, в казан с шурпой их бросил и

вышел во двор. Самое трудное было — коня оседлать и тихо, чтобы никто не про-

снулся, на дорогу его вывести. Очень ребра и спина у меня болели, как подпругу

сумел затянуть, даже сам не знаю. А потом скакал. Вижу — конь сейчас подыхать

начнет, тогда я медленно поехал, на шаг перешел. Потом слез я с коня, оставил

его. К Емузу уже сам пришел. Хотя и говорят кабардинцы: «На чужой лошади

сколько хочешь скачи — не набьешь себе задницы», — а мучить животных нехо-

рошо. Не по-человечески это.

Куанч закончил свой рассказ и, смущенно нахлобучив шапку почти на гла-

за, посмотрел в сторону Канболета: интересно, что он скажет?

— Жалко, — сказал Канболет.

— Чего жалко? — удивился Куанч. — Келеметова или его штаны?

Тузаров горестно вздохнул:

— Шурпу жалко.

Куанч с удовольствием расхохотался:

— Ух, ладно! Ох, и хорошо! До чего, клянусь, хороший ты человек, Канбо-

лет!

— Ну вот что, «ладно-хорошо», — пряча улыбку в усах, нарочито строгим

тоном сказал Емуз. — Эта наша взбалмошная девчонка дошла искать такую же

взбалмошную, как она сама, козу, которая опять удрала в лес. Пойди, парень, по-

ищи ее, а то она что-то долго не возвращается. Опять, наверное, разглядывает

гнездо с птенцами или цветочки собирает. Пусть идет домой — хоть с козой, хоть

без козы. Темнеет уже.

— Это мы быстро! — весело крикнул Куанч и выбежал во двор.

Его окликнула Нальжан, возившаяся под навесом с только что зарезанной

курицей.

— Эй, дружок! Ты знаешь, племянница моя...

— Знаю, знаю! — перебил Куанч. — Бегу ее звать домой. А где Бати?

— Повел коней на водопой...

— Ну ладно! Я уже побежал!

* * *

Сана оказалась совсем не так уж далеко: Куанч встретил ее в той части леса,

которая примыкала к селеньицу со стороны горного склона. Девушка медленно