Год жизни

Однако, при всем непостоянстве Сиротки, его отличала верность своей профессии. Он был убежден, что она — лучшая в мире. Когда на крутых поворотах машина кренилась на рессорах, в открытое окно кабины дул свежий ветер, Сиротка с наслаждением подставлял ему лицо и грудь. Ветер путешествий! Забывались все мелкие огорчения: перегоревшая лампочка, течь бензинового краника, лопнувшая серьга. Оставалось главное— упоительное ощущение быстрой езды, послушного руля. С жалостью думалось о людях, всю жизнь корпящих над конторским столом, никогда не изведавших на своем веку невыразимой сладости этого стремительного бега вперед и вперед. Несчастные! Они сидели за

своими столами с флюсами, зубной болью, геморроем; кутали горло теплой фланелью, выходя в дождь и слякоть на улицу. А у Сиротки танцевали все мускулы. Он не знал простуд, головной боли. Прокаленное солнцем и стужей, продутое всеми ветрами молодое тело жаждало одного — движения.

Привлекательность шоферской профессии заключалась для Сиротки еще и в том, что она давала ему возможность много читать и потом фантазировать по поводу прочитанного. Правда, Сиротка не придерживался никакой системы, но существенные пробелы в своем образовании восполнял с избытком апломбом. Он так уверенно разглагольствовал с Клавой о всевозможных материях, что не только простодушный Неделя, но и девушка уверовала в обширные познания Сиротки.

Вот и вчера он поразил воображение Клавы, рассказав ей о злоключениях многострадального Одиссея. Время летело незаметно. С греческой мифологии съехали на похороны в летаргическом сне, вурдалаков, лунатиков, оборотней и договорились до того, что, когда в первом часу ночи собрались расходиться, Клава не рискнула выйти даже в сени, чтоб закрыть крючок.

Сиротка и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Его ободряло только присутствие Недели, который шагал сзади, хмурый, молчаливый, но не доступный никаким страхам. Войдя в свою тесную комнатушку, шофер тотчас кувыркнулся под одеяло и натянул его на голову.

И вот Сиротке снится сон. Он снова с археологами. Студентка Ира сидит на корточках в яме с желтым глинистым дном, гладким, как мазаный пол в украинской хатке, и ковыряет широким ножом черные земляные пятна. Потом она откладывает нож и берет в руки большую мохнатую кисть. Земля отметается в стороны. Из глины выступает череп. Постепенно обнажается весь скелет. Словно впаянный в глину, лежит остов человека, ходившего по земле много веков тому назад. Он лежит в неудобной позе, подтянув колени к груди. Иры уже нет. Пустые глазницы печально смотрят на Сиротку. Он вглядывается в череп и замечает, что тот хитро подмигивает ему. В страхе Сиротка начинает забрасывать яму землей, стоя на четвереньках, по-собачьи. Но чем больше земли сыплется в яму, тем выше всплывает на ней,

словно пухнет, скрюченный скелет. Сиротка наваливает сверху огромный валун, и скелет исчезает. Но вместо него появляется стол, накрытый белой простыней. Посредине она начинает медленно выпучиваться. Сиротка знает, что это подымается под ней голова мертвеца. Надо бежать, спасаться. Но страх приковал ноги к земле. Сиротка не может ни двинуться с места, ни оторвать глаз от вздувшейся простыни. Вот сейчас она лопнет и мертвец встанет на ноги, чтоб схватить Сиротку! И простыня лопается, но на столе оказывается Неделя. Вместо лица у него хобот. Неделя вытягивает хобот, хватает им Сиротку и трясет его: «Вставай, я за тобой пришел!»

Шофер отчаянно вскрикнул и открыл глаза. У него в ногах сидел на кровати Кеша Смоленский в щегольской меховой курточке с застежкой-молнией. В пыльном луче солнечного света мирно летала ожившая муха. Когда она пересекала солнечный луч, крохотные крылья на миг вспыхивали серебром.

— Ты что орешь как зарезанный? Вставай. Я за тобой,— сказал комсорг.— Пошли в гараж. Время уже.

— Ф-фу-у! — облегченно потянулся Сиротка.— Если б ты знал, Кеша, какая мне сейчас чертовщина снилась!

Верный своей привычке, Сиротка быстро, но тщательно почистил зубы, умылся ледяной водой, потом застелил кровать, сделав аккуратную складку посреди толстого байкового одеяла. В холостяцкой комнатушке шофера ничто не говорило о его профессии. Скорее можно было предположить, что тут живет девушка. Голубой бант на спинке железной кровати. Овчинный коврик, обшитый по краям красной полоской, на полу. На единственном окне — белая шторка. Несколько книг, патефонных пластинок и флаконов с одеколоном в величайшем порядке лежали и стояли на полках этажерки, застланных бумажными салфетками с мелкими зубчиками. Электрическая лампочка спускалась с потолка не голая, а в самодельном абажуре из проволочного каркаса и куска шелка. Рабочая телогрейка, валенки, замасленный комбинезон хранились в фанерном шкафу.

По пути в гараж Виктор и Кеша забежали в столовую. Дежурила Клава. Друзья получили по глубокой тарелке гречневой каши, по стакану кофе.

— Клянусь дубиной Геркулеса,— сказал Сиротка, ударяя себя кулаком по животу,— я надулся, как турецкий барабан.

Уходя, Сиротка не преминул всунуть голову в квадратное окошечко. Раскрасневшаяся Клава хлопотала около плиты. Из огромных кастрюль валил пар. На широком противне рядами лежали сырые котлеты.

— Да благословят тебя всевышние боги, Клавочка,—• льстиво сказал Сиротка, часто моргая ресницами.— Такой чудной кашей меня и в детстве не кормили. Чуть не лопнул. Оставить — жалко. Есть — тары не хватает.

— Ты еще насмехаться? Сейчас половником тресну!

Сиротка не стал дожидаться, когда Клава приведет

свою угрозу в исполнение, поспешно вытащил голову из окошечка.

Арсланидзе нашелся в крохотной гаражной конторке, за изрезанным столом, замасленным до черноты. Вода и масло, пропитавшие земляной пол гаража, не позволяли ходить по нему в валенках, и с началом потепления Арсланидзе влез в свои любимые брезентовые сапоги. Легкие, удобные, разношенные по ноге, они были достаточно теплы и не боялись сырости.

— Мне куда сегодня, Георгий Асланович?

Арсланидзе оглядел Сиротку, стоявшего в освещенном прямоугольнике дверей. Смоленский сел на лавку.

— Сначала дверь за собой закрой. Вот так. До мая еще далеко. Ты вчера куда ездил? Сегодня тебе новое задание. Зимник на Волчихинскую заимку знаешь? Будешь оттуда дрова возить. Погоди, куда бежишь? Сядь. Возьми с собой лопату, топор, цепи. Дорога плохая, можешь засесть. Ясно?

— Ясно! — ответил Сиротка и сорвался со скамейки.

— Сядь. Прямо удивляюсь я тебе, Виктор, что у тебя— шило в мягком месте? Зальешь бензином оба бака, чтоб хватило без заправки на четыре рейса. Грузить на заимке будут лесорубы. Здесь разгружаться будешь у экскаваторов, без заезда на дровяной склад. Машинисты помогут сбросить дрова. Понял?

— Понял,— ответил Сиротка и заерзал на месте, не решаясь бежать.

— Бери путевку, осмотри машину. Первым рейсом захватишь из конторы Норкина. Он на заимку собирался. Вот теперь все. Можешь идти.

Когда Сиротка скрылся за дверью, Смоленский приступил к цели своего прихода:

— Георгий Асланович, как Виктор работает?

— Хорошо. Болтун он изрядный, но не в ущерб делу. Быстрей его никто из Атарена не оборачивается. И за машиной следит. На техосмотре пятерку получил. А что, Кеша?

— Мы в мае новые автомашины получаем?

— Был такой слух. Управление обещало десяток «ЗИСов» подбросить.

— Виктора пересадите на новую машину?

Арсланидзе прищурился с хитрецой, растянул рот в

улыбке.

— Вон ты куда клонишь? Военная тайна, товарищ комсорг.

— Нет, правда?

— Ну что ж, тебе, как комсомольскому вожаку, пожалуй, сказать можно, хоть это для шоферов и тайна. Пересажу. Только, Кеша, пока никому ни гугу!

— Понимаю. Я вот к чему веду разговор. Что, если на эти десять новых автомобилей подобрать комсомольцев, лучших молодых шоферов и создать у нас на прииске первую комсомольско-молодежную бригаду? Каждый за себя, все — за бригаду! Да еще вызвать на соревнование такую же бригаду с «Медвежьего». Там она уже есть. Представляете, как здорово получится? Всех ребят расшевелим!