Год жизни

— Сосед колобродит,— определил Никита Савельевич.— Никола-шурфовщик. И до чего же чудной мужик! Трезвый мухи не обидит. Стахановец, соображение имеет, бригадиром стал. Помните, тогда, в пургу? Это ж он придумал, как от ветра ущититься. А выпьет — и почнет буянить: вынь да положь ему сына. Это он за женой, Настёнкой, погнался. Та тоже хороша бабочка. Знает слабость мужа, а не кается — нет-нет да и поднесет ему. А тут еще Лаврухин много влияет, сбивает человека на пьянку. Одно им остается — уехать с прииска на новое место, переменить житье, знакомства.

— Поможет ли? — усомнился Шатров.

— Поможет! — уверенно возразил Никита Савельевич.— Я таким манером на своем веку две семьи наладил. После письма мне писали, благодарили за совет.

— А вам, я думаю, Никита Савельевич, есть что в жизни вспомнить? — спросил Шатров.

— Как не быть,—задумчиво отозвался старик,— жизнь прожить — не поле перейти.

Черепахин и в самом деле прожил большую жизнь,

Детство его прошло в глухой уссурийской деревушке. С двенадцати лет он начал бродить по тайге. Закинув за плечо старенькую берданку, в кожаных постолах, накомарнике, юный охотник бесшумно пробирался в зарослях ильма, кедра, пихтача. Высмотрев дичь, поднимал ружье. Гремел выстрел, дерево окутывалось пороховым дымом, и с ветки падал вместе с листьями зверек. Лапки царапали землю, бусинки глаз медленно тускнели. Сначала Никита промышлял белок, даурских бекасов, рябчиков. Потом, повзрослев, сделался заправским охотником. Теперь ему не в диковинку было подвалить кабаргу, кабана, изюбра, а однажды под его жакановской пулей свился живым мускулистым кольцом сам «амба» — великолепный уссурийский тигр. Несколько лет после этого желтая шкура с широкими черными полосами висела над кроватью Никиты.

Шли годы. Пасмурным днем, когда Никита, как обычно, возвращался из тайги с охоты, у околицы деревни мимо него промчался наметом кавалерийский отряд. Правофланговой скакала в невиданной островерхой шапке с красной звездой, опоясанная крест-накрест пулеметной лентой стройная девушка. Так и летели по ветру ее длинные темные косы! Долго не мог забыть девушку молодой охотник. С того дня и вошла в его сознание революция в образе черноволосой девушки на коне, устремленной вперед.

Жизнь переломилась круто. Снайперский глаз таежного охотника пригодился партизанскому отряду, куда вскоре ушел Никита. Сначала больше из-за тайной надежды встретить черноглазку, потом уже как красный партизан он совершал с отрядом длинные переходы, колесил по распадкам, перебирался через Сихотэ-Алин-ский хребет. Не раз брал на мушку беляков, японцев, всех, кто топтал его край, не хотел уходить из него подобру-поздорову. Не однажды сам попадал под равнодушный черный глаз вражеской винтовки. Но судьба, как видно, хранила молодого партизана.

Так дожил Никита до мирных дней, да вдруг и затосковал. Немилы стали родная изба, крестьянство, охота. Потянуло за старшим братом в город. А тут еще чуть не в один день померли старики родители. Лопнула последняя нить, которая связывала еще Никиту с деревней. Заколотил он окна избы досками и тронулся в путь.

До города Никита не добрался. Зацепился за леспромхоз. Занятно показалось, как маленькая «кукушка», тонко попискивая, тащит за собой целый хвост платформ, высоко груженных лесными кряжами метровой толщины.

За три года Никита стал кочегаром, потом машинистом, женился. Но в должности машиниста удержался недолго. Ему все хотелось испытать предел машинной силы, и он нещадно гнал паровозик по зыбким рельсам. В приказе записали: «Уволен по причине скорости».

Вместо леспромхоза Черепахин оказался на строительстве крупного металлургического завода в Западной Сибири. На этот раз не случайно, а осознанно Никита потянулся к экскаваторам. Ему повезло. Он попал на выучку к самому Еленину. Семен Еленин гремел в те годы. Он насыпал железнодорожное полотно к новым городам Сибири, что возникали в урманной тайге, копал котлованы на добром десятке уральских номерных заводов.

У своего учителя Никита Черепахин перенял высший класс экскавации и, неразлучный отныне с могучими машинами, поехал по Советскому Союзу.

Сколько земли перекинул на своем веку Черепахин, этого он не мог сказать, но чувствовал, что много. Очень много. Пожалуй, довольно, чтоб насыпать сопки, окружавшие «Крайний».

4

Два автомобиля стояли нос к носу. Казалось, они обнюхиваются, собираясь бодаться. Пронзительный ветерок прометал ледяную крупку между шинами, трепал ватные капоты. Два шофера пытались завести мотор грузовика, вышедшего из ремонта. Насадив трубу на заводную ручку, они до изнеможения тянули ее вверх, но коленчатый вал не поворачивался.

— Э, черт ее заведет! Давай, Витя, подгоняй свою машину. Дернем с буксира.

— Погоди, Юра,— уговаривал нетерпеливого товарища Сиротка.— Попробуем еще разок. Нам ведь только с места сорвать, а там пойдет прокручиваться.

Приятели попробовали еще раз и еще, но с прежним успехом.

— Хватит! — запротестовал Юрий.— Мороз, а у меня вся спина в мыле. Вот затянули подшипники слесаря, чтоб их самих нечистая сила так затягивала!

— Стой!—внезапно прервал излияния товарища Сиротка.— Вон Неделя идет.

— А что нам Неделя?

—Сейчас я его сосватаю. Он твой мотор раскрутит, как шарманку.

Юрий недоверчиво улыбнулся:

— Мы трубой вдвоем не могли вал с места сорвать. А что ж он сделает?

— Что? А вот увидишь. Тарас, поди-ка к нам на минутку!

Неделя подошел. Несмотря на морозный ветер, он небрежно распахнул на выпуклой груди полушубок. Тяжелый бурильный молоток был засунут у него под мышкой. Так носят деревянную лопату. Обветренное лицо Тараса от прилива крови казалось бурым.

— Чего тебе? — неприветливо спросил Тарас.

— Да вот тужимся вдвоем, не можем мотор завести. Может, втроем сдернем? Или один попробуешь?

Неделя отстранил шоферов, снисходительно хмыкнул:

— Мараться еще с вами!..

Сбросив трубу, силач зажал заводную ручку в жесткой ладони. Но вал не поддавался, как будто мотор заклинило намертво.

— Хе-хе, ты тоже, оказывается, слабосилка! — съязвил Сиротка.

Вскипев, Тарас так рванул рукоятку, что весь передок машины подпрыгнул на рессорах и, уже не останавливаясь, не давая коленчатому валу засесть в подшипниках, завертел рукоятку. Мотор чихнул раз-другой, выбросил клуб дыма и завелся.

— Ай, молодец, Тарас. Спасибо! — восхищенно поблагодарил Сиротка. Видя, что Неделя собирается уходить, шофер добавил: — Куда сейчас? Домой?

— Нет. То есть зараз домой зайду,— замялся Неделя,— инструмент занести, переодеться, а потом схожу в одно место.

— К Клаве? — счастливо сияя белозубой улыбкой, без труда догадался Сиротка. И утешил: — Я тоже. Вот только загоним Юркину машину в гараж.

Неделя, не отвечая, сплюнул.

Сиротка подоспел к концу ужина. Неделя уже сидел за столом между Шатровым и Клавой, доливал шестой стакан чаю. Шофер воспитанно шаркнул ножкой, далеко отнес руку с шапкой в сторону и театрально раскланялся:

— Всему обществу от имени автомобильных масс пламенный привет! Приятного аппетита!

— Спасибо. Садись с нами,— хмуро пригласил гостя Черепахин.

До времени Никита Савельевич воздерживался от вмешательства в сердечные дела дочери, но явно недолюбливал Сиротку, отдавая предпочтение Неделе. Клава не раз замечала косые взгляды, которые бросал ее отец на говорливого шофера. Чтобы сгладить впечатление от холодного тона Никиты Савельевича, девушка сама придвинула стул Сиротке.

После ужина все разбрелись. Евдокия Ильинична загремела посудой. Никита Савельевич развернул «Правду». Клава вместе с Тарасом уселась на диване. Сейчас же Сиротка присоединился к ним. И через минуту на диване началась возня. Сиротка и Клава прыгали вокруг Недели, тщетно пытаясь разжать его кулак. Тарас со счастливой улыбкой смотрел на девушку. Наконец-то он доказал ей свое превосходство над шофером!

— Алексей Степаныч! Папа! Идите нам помогать,— требовательно крикнула Клава. Она уже запыхалась, раскраснелась. У Сиротки от напряжения побелели пальцы. А Тарас только посмеивался.