Профессор Жупанский

«Пусть не берется за то, чего как следует не знает, — недовольно подумал Жупанский об авторе статьи. — Нашелся знаток Галиции! Э-э-э, дорогой, Галиция — это такой запутанный столетиями узел...»

Тем временем Кипенко продолжал:

— Сколько в Галиции было безлошадных крестьянских хозяйств во времена Австро-Венгрии? Ведь такие данные должны быть в архивах. Хотя бы по отдельным районам. Как вы считаете, Станислав Владимирович?

— Таких данных сколько угодно.

— Тем лучше, — улыбнулся Кипенко и продолжал: — Положение статьи о том, что «люди жили бедно», нужно раскрыть глубже, с привлечением статистики. Как галичане питались, во что одевались. Сколько изб топилось по-черному. Какова была средняя продолжительность жизни жителей края, детская смертность, сколько имелось на тысячу душ населения врачей. Сколько было школ, учителей. Сколько галичан уезжало за океан ежегодно. Если вы наполните свою статью этими фактами, тогда картина станет выразительнее, ярче, вывод об усилении эксплуатации галицкого крестьянства будет более убедительным, а статья станет по-настоящему научной. А всякая научная статья — это и партийное дело, помогающее нашему развитию.

Кипенко умолк. Окинул взглядом присутствующих, задержал взгляд на Станиславе Владимировиче, как будто собираясь что-то сказать ему лично. Но когда заговорил, опять обратился к Конечному:

— В каком направлении дорабатывать статью, вы теперь знаете. В основном, конечно. Более конкретно вам, я думаю, в частном порядке подскажет заведующий кафедрой, который отвечает за выпуск сборника. У Станислава Владимировича больше возможностей дать вам исчерпывающую консультацию, чем у кого-либо из присутствующих. Думаю, с этим все согласятся. Как, Николай Иванович?

— Здесь двух мнений быть не может, — коротко ответил Линчук.

Такой похвалы в свой адрес профессор не ожидал. У него даже виски вспотели. Чтобы скрыть волнение, Станислав Владимирович поспешил предоставить слово ассистенту Конечному и после его «благодарности всем присутствующим за помощь» закрыть заседание кафедры.

— Вы нам опять помогли. Особенно мне, — вынужден был искренне признаться Жупанский, когда они с Кипенко остались вдвоем. — Я уверен, что сегодняшнее обсуждение статьи принесет пользу всем без исключения сотрудникам кафедры.

В голосе улавливалась радость и грусть. Признавал: секретарь горкома действительно помог всем преподавателям кафедры, но, как и каждому, ему все-таки трудно было признаться в своих просчетах.

«Почему он, а не я заметил в статье больше ошибок, недостатков, чем кто-либо? В чем заключается причина? Я, например, все это знаю лучше, чем он. А вот... В чем же заключается причина?» — думал Станислав Владимирович, неловко поглядывая на Кипенко.

— А все-таки вы чем-то недовольны... Правда?

Они сидели друг против друга. Улыбка на лице секретаря горкома словно бы приглашала к беседе, откровенности. Станислав Владимирович набрался смелости, посмотрел на Кипенко открытым взглядом.

— Прошу верить в чистосердечность... Я очень рад, что вы присутствовали на заседании... Вы очень и очень облегчили мне роль. Я теперь уверен, что Конечный не только переделает статью, но и усилит ее глубину и масштабность. Абсолютно уверен! — подчеркнул он свои слова решительным жестом.

Кипенко вместо ответа встал, прошелся по комнате. Во всех его движениях чувствовалась сила. Ему можно было дать на вид лет тридцать пять. На самом деле, Жупанский знал это точно, Сергею Акимовичу перевалило давно за сорок.

— Будем по-товарищески откровенны, Станислав Владимирович.

Профессор в ответ сверкнул золотом зубов, в зеленоватых глазах, казавшихся темными при электрическом свете, отражалась тревога.

Кипенко остановился напротив.

— У меня сложилось впечатление, что Конечный с этой темой по-настоящему масштабно не справится. Тут я на стороне доцента Линчука. Он справедливо указал на отсутствие страстности в статье.

Жупанский вопросительно взглянул на секретаря горкома. Руки скрещены на груди, голова склонена чуточку в сторону. Только глаза серьезные и колючие.

— Даже более того, Станислав Владимирович. Я почему-то убежден, что преподаватель Конечный в нынешней ситуации решительной борьбы с бандеровщиной не имеет достаточного морального права приниматься за такую тему.

Сергей Акимович прошелся по комнате. Жупанский следил за его движениями, ждал дальнейших объяснений.

— Пусть вас это не удивляет...

— Меня очень удивляет.

По лицу Сергея Акимовича промелькнула уже знакомая и приятная для профессора улыбка, а глаза стали маленькими, лукавыми.

— Откуда Конечному знать об ужасах прошлого Галиции, о котором он пишет?

Станислав Владимирович выпрямился.

— Как это откуда? — спросил он, опираясь руками на стол. — Ведь Конечный несколько лет работал над архивами.

— В том и беда, — вздохнул секретарь, — что мы порой пользуемся лишь исключительно архивными документами, забывая о живых свидетелях событий.

И, приблизившись к Жупанскому, Сергей Акимович заговорил уже горячо, страстно, взволнованно.

— Товарищ Конечный знает об этом из архивов, а вы, например, Станислав Владимирович, видели все это собственными глазами, пережили. Почему же тогда вы молчите, а Конечный пишет?

Профессор сделал отрицательный жест.

— Знаю, знаю, работаете над большой рукописью, — улыбнулся Сергей Акимович. — Но ведь на вашей кафедре подавляющее большинство местных товарищей. Почему вы не поручили эту статью кому-нибудь из них? Тема чрезвычайно актуальная. Чрезвычайно! Пережитое забывается. Даже прошлое горе кажется не таким страшным, каким оно было на самом деле. А мы, историки, не должны этого допускать. Мы должны показать со всей научной убедительностью и большевистской страстностью печальное прошлое Галиции. Пусть наша молодежь сравнивает прошлое с настоящим и делает выводы. Чтобы глубже понимала, что такое Советская власть!

Станислав Владимирович не возражал, потому что у него не было аргументов для возражения. Разве лишь...

— Вы забываете, Сергей Акимович, что я принадлежу к старому поколению, которое смотрит на мир чуточку иными глазами, чем молодые. Я не изучал марксизма-ленинизма. К сожалению, не изучал... А теперь...

— Что теперь? — насторожился Кипенко. Он смотрел на профессора пытливо, даже с некоторым удивлением.

— А теперь, — повторил тихо Станислав Владимирович и на минуту замялся. — Вы сами когда-то говорили, Сергей Акимович, что без этого теперь работать невозможно.

— А раньше можно было?

Жупанский счел за благо промолчать. Давняя, еще школьная привычка. «Лучше не говорить ничего, чем сказать глупость», — любил повторять еще гимназический учитель Жупанского. И этот афоризм остался в памяти на всю жизнь.

— Я лично считаю, что без знания марксизма-ленинизма ни вчера, ни сегодня, а тем более завтра, Станислав Владимирович, стать настоящим ученым, особенно историком, невозможно. Сегодняшнее обсуждение — наглядный вам пример... Вы согласны?

— Однако Конечного кто-то рекомендовал, — выдавил профессор. — Ведь он из Надднепрянщины.

Кипенко снова прошелся по комнате, взял со стола коробку с папиросами.

— Курите?

Станислав Владимирович не отказался от папиросы. Некоторое время курили молча. Профессор упрекал себя за неосторожное слово. А Кипенко, наверное, готовился к ответу: для того, чтобы стрелять словами, как это делает он очень часто, необходимо предварительное напряжение мысли, запасы аргументов, метких слов.

— Вы не собираетесь домой?

Станислав Владимирович засуетился. Да, да, ему пора. Первым погасил папиросу, начал одеваться.

На дворе синел вечер. По обочинам дороги посверкивали в свете электрических фонарей большие снежные сугробы. Казалось, что их кто-то посыпал разноцветным мелким стеклом. Вдоль дороги стоял задумчивый парк, покрытый густым инеем.

— Хорошая зима в этом году, — мечтательно промолвил Кипенко. — Говорят, что снежная зима — к урожаю.