Профессор Жупанский

— Хорошо, что я тебя встретил, — стараясь придать своему голосу веселую беззаботность, промолвил доцент и пожал Жупанской руку. — Ты сегодня какая-то необычная...

— Я только что сдала самый трудный для меня экзамен, причем на пятерку.

— Очень рад поздравить.

Горячо пожал девушке руку, хотя и чувствовал, что между ними нет той непринужденности, которая недавно сближала, роднила.

— Мне хочется пригласить тебя вечером на музкомедию. Я уже заказал два хороших места, — несмело промолвил он.

Знал, что она откажет, что не пойдет, и все же на что-то надеялся, возможно, на какую-то чудодейственную соломинку.

Галина молчала. Только теперь заметила, что глаза у Николая Ивановича запали, под ними появились синяки. Худощавое лицо было каким-то желтым. Где-то в глубине души Галинка чувствовала жалость к нему. Линчук молча умолял ее взглядом, Жупанская не отвечала. Оба испытывали неловкость, волновались.

— Я уже давно не был в театре, Галинка, — наконец выдавил Линчук, возобновляя разговор. Глаза и весь его вид говорили значительно красноречивее: «Я истосковался по тебе. Я так страдаю, Галинка».

Девушка все это понимала, но молчала.

— Ты ведь не откажешься, а? — с неопределенной трогательностью спросил он.

— Нет, конечно, — неожиданно даже для самой себя согласилась Жупанская, все еще пребывая в плену жалости к Линчуку.

— Вот и хорошо!

Он очень обрадовался, почувствовал себя мальчишкой, не думая о том, что Галинка уже не принадлежит ему. Было радостно, как ученику в первые дни летних каникул. Хотелось схватить девушку за руки, побежать по этому длинному коридору, подпрыгнуть, выкрикнуть что-то дерзкое. Да, да, в душе взрослые часто бывают детьми, как и дети почти всегда стремятся подражать взрослым.

«Какая же я глупая. Так неосторожно пообещать, а потом не прийти. Или как? Нет, это просто нечестно. Я должна сказать ему об этом сейчас же».

— Ты устала?

В больших серых глазах мерцали радостные искорки — Николай Иванович чувствовал себя бесконечно счастливым.

— Нет, я не устала...

Галинка чуть было не сказала «Коля». Была рада, что вовремя поймала себя на слове. Теперь он для нее не Коля, а только преподаватель университета, старший товарищ. Ах, какая она несерьезная! Прежде всего вечером ее будет ждать Владимир, а кроме того, нужно ли вообще ворошить пепел?

— Николай Иванович, — начала она тихо. — Вы извините меня, но я забыла, что сегодня мы собрались на каток... Нина Пирятинская, Юрко Засмага... Вообще целая компания.

Линчук остановился. Побледнел. Расстроенно смотрел на покрасневшую Галинку и не мог понять, что делать, как быть.

— Значит, ты берешь свое слово обратно? А я думал...

— Не могу я, Николай Иванович! — почти простонала Жупанская. — Если бы это не сегодня, а в другой раз... Ну хотя бы завтра.

— Завтра, к сожалению, кафедра...

— Но сегодня я не могу. Честное слово!

Остановила на Линчуке умоляющий взгляд, будто ожидала его согласия. Доцент стоял растерянный, беспомощный, маленький, будто врос в землю. Неужели это тот самый Коля, который совсем недавно казался ей сильным, могучим? Куда же девались его смелость, уверенная осанка, поворот головы?

«А что, если все-таки пойти с ним в театр? Разве я не имею права позволить себе это? И Коле будет легче, постепенно смирится с нашей разлукой. А Володе я скажу...»

Но что она скажет Владимиру, Галинка не знала.

«Нет, так негоже поступать, — вынуждена была признать через минуту. — Режут веревку не для того, чтобы снова ее связывать. Да и зачем? Разве ему станет легче, если мы с ним еще раз пойдем в театр? А как я буду чувствовать себя? Что после этого подумает Владимир?»

— Я пойду, Николай Иванович.

— До встречи! — промолвил Линчук сдержанно и, не оглядываясь, пошел дальше.

Галинка смотрела ему вслед, испытывая какую-то провинность перед человеком, которого недавно любила. Но любила ли она на самом деле? Не принимала ли желаемое за действительное? Быть может, Николай Иванович был для нее просто-напросто интересным человеком, старшим товарищем?

Возвратилась, начала глазами искать Владимира.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Заседание кафедры началось в три. Станислав Владимирович еще с утра предупредил всех преподавателей, что на этом заседании обещает быть секретарь горкома Кипенко, и пусть не вздумает кто-нибудь опоздать. Профессору хотелось продемонстрировать перед Сергеем Акимовичем свою способность руководить кафедрой. Правда, в сквере он чуточку ныл, это так, но сегодня постарается реабилитировать себя в глазах Кипенко.

Настроение у профессора приподнятое. Под стеклышком посверкивают зеленоватые глаза.

— Сегодня на повестке дня у нас один вопрос: обсуждение статьи ассистента кафедры Степана Даниловича Конечного «Положение трудящихся крестьян Галиции перед первой мировой войной».

Скользнув глазами по присутствующим, внимательно посмотрел на Кипенко, пытаясь угадать его настроение. Секретарь горкома сидел сосредоточенный.

— Прошу, Степан Данилович!.. Надеюсь, минут двадцать вам хватит для сообщения?

— Вполне, Станислав Владимирович.

Жупанский сел на свое место, взял карандаш, сделал на копии статьи несколько пометок.

Конечный сообщил об использовании им архивных материалов, донесений австрийской жандармерии и полиции о крестьянских волнениях...

О, он, Жупанский, все это видел собственными глазами. Никакими словами невозможно все это передать. Да еще в короткой статье. Лишь писатель, такой, как Василь Стефаник, в какой-то мере мог воссоздать безрадостную картину крестьянской жизни. Чего только не делала судьба с галицким крестьянином: и за море гнала, за океан, ставила его на колени перед помещиком, кулаком, ксендзом, на собственных детей заставляла поднимать руку...

Чувствует ли все это Конечный? Высокий и тонкий, с небольшой продолговатой лысой головой, говорит скрипучим фальцетом.

— Всё?

— Да, профессор!

— Теперь предоставим слово рецензентам... Кто будет выступать первым? — обратился Жупанский к худощавому человеку средних лет, сидевшему возле Линчука. Это был внешний рецензент с кафедры марксизма-ленинизма Панатюк.

— Мы с Николаем Ивановичем договорились, что я выступлю после него. Дело в том...

— Ясно! — неожиданно резко прервал профессор. Постучав по столу карандашом, обратился к присутствующим:— Слово предоставляется внутреннему рецензенту доценту Линчуку.

Было неприятно слушать, но должен был вслушиваться в каждое слово, произнесенное «претендентом» на заведование кафедрой. Непроизвольно ждал, что Линчук наговорит глупостей.

Голос Линчука звучал густо и уверенно, чувствовалось, что все присутствующие внимательно слушают. Это, разумеется, в какой-то мере раздражало Жупанского. Но надо было терпеть.

— Содержание представленной статьи, — продолжал тем временем Николай Иванович, — свидетельствует о большой проделанной работе ее автора. Особенно приятно отметить использование в статье новых для нас архивных материалов. Можно сделать заключение, что основа статьи есть, и она добротная. Вместе с тем совершенно ясно: статью о недавнем прошлом нашего края нельзя писать, не опросив непосредственных участников и свидетелей этих событий. Ведь они живы, работают, возможно, рядом с нами. Мне, например, досадно, что автор упустил это. В результате статья вышла казенной, написанной как бы равнодушным наблюдателем. Для юбилейного сборника она в таком виде не подойдет...

«Ишь как решительно, словно он царь и бог, — иронически подумал Жупанский. — Но замечания справедливы. С ними нельзя не согласиться... Да, странный тип этот Линчук. Может, и вправду искренне убежден, что делает мне услугу? Инквизиторы тоже считали, будто совершают богоугодные дела, сжигая на кострах свои жертвы».

Линчук между тем сделал паузу, начал перелистывать страницы рукописи Конечного.

— Я насчитал также более двадцати ошибок, описок, неточных выражений. Они все здесь отмечены, подчеркнуты... В двух местах, Степан Данилович, вы упоминаете эмигранта Поллинария Мельника и оба раза пишете его имя с одним «л». Ссылаетесь вы также на произведение Короленко «Без языка» и называете это замечательное творение повестью, тогда как сам автор его именует рассказом...