Профессор Жупанский

Ректор кивнул. Сирченко подчеркнуто молчал.

В типографии, казалось, работали вполне надежные люди. Особенно понравился Кипенко наборщик Гринь — бывший подпольщик, о котором ему говорил председатель облисполкома. Он открыто посмотрел Кипенко в глаза, при этом зрачки его сузились, стали колючими. Да и весь он был маленький, неказистый, с серым, почти пепельного цвета лицом, изуродованным тремя шрамами на щеках.

Разговор завязался как-то незаметно, сам по себе.

— Вас удивляют мои шрамы? — спросил наборщик, потому что Кипенко в самом деле внимательно смотрел на его лицо. — Это «гостинцы» польских жандармов во время похорон Козака в 1936 году. А вас что-нибудь конкретно интересует или вы решили познакомиться с условиями нашей работы? — тихо добавил Гринь, когда Сирченко отошел в сторону и они с Сергеем Акимовичем остались с глазу на глаз.

— Просто никогда здесь не был, — подтвердил Кипенко. — Шли на встречу с сотрудниками университетской многотиражки, ну и захотелось хотя бы мимоходом осмотреть типографию... А вы недовольны?

— Нет! — пытливо глядя на Кипенко, ответил рабочий. — Я только подумал, что вы интересуетесь чем-то другим...

— Что вы имеете в виду? — понизил голос Кипенко.

Гринь как-то странно, почти по-мальчишески шмыгнул носом.

— Только то, что понемногу шрифты исчезают. Я уже давно замечаю. Но кто их тащит, не пойму, — уже совсем шепотом добавил рабочий. — Кажется, все хлопцы надежные.

— Почему ж вы молчите? — еле сдерживая недовольство, спросил Сергей Акимович.

Гринь снова шмыгнул носом.

— А вот и неверно!.. Я сообщал. — Гринь вдруг умолк, посмотрел в ту сторону, где Сирченко беседовал с метранпажем. — Я так это дело не оставлю, будьте уверены, я найду этих воров, — шепнул наборщик, прощаясь с Кипенко.

«Ну что ж, и на том спасибо, — думал Сергей Акимович. — Знакомство с людьми никогда не вредит. Возможно, что этот Гринь держит в своих руках ниточку, которая приведет к клубочку. Наверняка приведет», — убеждал себя Кипенко, идя с секретарем партбюро в редакцию университетской многотиражки.

Там их уже ждали. Сирченко представил Сергею Акимовичу членов редколлегии.

— Это товарищ Дриг — доцент кафедры украинской литературы, а это студент Засмага. Вы с исторического, Засмага? Да?

— С Юрком мы уже знакомы, — улыбнулся секретарь горкома. — Ну как жизнь на факультете? На Марсе? Мне говорили, вы и астрономией интересуетесь. Так как там, есть жизнь на Марсе?

— Как жизнь на Марсе, пока не установлено, — развел руками студент. — В наш университетский телескоп даже Луны не видно.

Товарищи засмеялись, хорошо понимая намек Засмаги на телескоп, испорченный во время войны и до этого времени не отремонтированный. Только Сирченко нахмурился, показывая своим видом, что остроты здесь излишни.

Последним к Кипенко подошел высокий, женственно красивый юноша.

— Виктор Голод, — галантно поклонился он.

Сергею Акимовичу эта фамилия была известна. Нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, где он слышал ее.

— Это ваш отец работает на машиностроительном?

Виктор изысканно вежливо подтвердил, что его отец действительно там работает мастером. Потом Кипенко интересовался, как редколлегия многотиражки планирует номера, что она предполагает поместить в праздничном выпуске, как освещается жизнь в группах.

— А вы, оказывается, стихи пишете? — обратился Сергей Акимович к Голоду, увидев в одном из номеров газеты два коротеньких стихотворения за его подписью.

— Пробую писать, как почти каждый студент...

— Даже сатиру! — продолжал Кипенко. — Этот жанр нам очень нужен... Напишите несколько колючих миниатюр о националистическом охвостье. Может, у вас есть и конкретные факты?

— Конкретных фактов у меня нет, но я попробую, — ответил с прежней сдержанностью Голод. — Правда, я не уверен, получится ли у меня... У нас есть куда более сильные сатирики. — И Виктор Голод назвал несколько фамилий студентов-поэтов.

— А может, сам боишься? — включился в разговор Сирченко.

Вопрос прозвучал бестактно, и Кипенко в душе выругал секретаря партбюро за невыдержанность. Голод заметно побледнел.

— Если вы так считаете, я могу вовсе не писать.

Сирченко вспыхнул:

— Мы говорим о серьезных делах, а ты сразу в амбицию!

Сергей Акимович перевел разговор на другие темы — о перспективах развития города, области:

— Через пять-шесть лет промышленность нашей области будет давать продукции больше, чем вся Западная Украина до 1939 года. Вот-вот вступит в строй автобусный завод, потом трикотажная фабрика, завод автопогрузчиков. А на очереди — строительство телезавода, новых корпусов на электроламповом и велосипедном... Готовимся также к открытию двух новых вузов, трех техникумов.

Затем речь зашла о студенческой любознательности.

— Я бы, например, советовал вашей газете вести рубрику «Для любознательных», шире освещать спортивные новости. Неплохо было бы ввести «Календарь университета», рассказывая в нем о важных событиях из истории вашего вуза, о его лучших преподавателях, талантливых выпускниках. Да и загадочными явлениями природы студенчество тоже интересуется.

— Хорошая идея, — не удержался Засмага. — Мы все очень любим читать о необычных явлениях. Особенно о таких, как открытие буфета в общежитии, ремонтной мастерской... Вы почаще приходите к нам, Сергей Акимович.

Все засмеялись. Даже Сирченко кисло улыбнулся.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Множество неотложных дел ждало в эти дни Сергея Акимовича Кипенко. Подготовка к празднику — это, конечно, главное. Кипенко знал, что от этой подготовки в какой-то мере будет зависеть успех в борьбе с националистическим охвостьем. Но не забывал секретарь горкома и о мелочах. Неопределенный намек рабочего типографии Гриня тоже на первый взгляд был «мелочью». Однако вскоре оказалось, что эта «мелочь» незаметно вела к черному клубку.

Нить наконец была найдена. В храме святой Марии была обнаружена ручная печатная машина. «Печатников» застали на месте преступления, и ниточки потянулись к еще большим «клубочкам». Злогий и Базилевич приказали своим людям прекратить какие бы то ни было акции, выжидать.

Провокационные слухи постепенно стихали.

Утром, накануне праздника Октября, Сергей Акимович позвонил Сирченко, спросил, вручены ли старым ученым университета пропуска на праздничную трибуну. Казалось бы, мелочь, но порой такие мелочи помогают решать большие дела...

Жупанский стоял на крайнем левом крыле трибуны. Взгляд был прикован к так хорошо знакомой ему в разные времена Центральной улице. Сколько по ней прошло войск под разными знаменами?! Сколько прокатилось карнавалов?! Здесь он впервые встретил Оксану...

Холодный ветер развевал кумач, кажется, будто все вокруг полыхает от красных знамен. Станислав Владимирович на миг закрыл глаза, и перед его мысленным взором возникли недавние картины прошлого. В диком вихре скачут по улице конные полицейские Пилсудского. Сверкают на весеннем солнце сабли, слепя глаза. Какой контраст — солнце и сабли! Горожане убегают в подъезды, прижимаются к стенам домов. Он, Жупанский, тоже заскочил тогда в какую-то парикмахерскую. А конная лавина летит как оглашенная. Еще минута, еще несколько секунд... Боже, что будет? Ужас! «Почему они не убегают?» — волнуется Жупанский. А толпа движется — серая, хмурая и сплошная, будто стена, — навстречу конникам. Свистят в воздухе сабли, слышны предсмертные крики людей. «Опомнитесь! — хочется воскликнуть Станиславу Владимировичу. — Вы идете на смерть! О, как это дико — убивать друг друга, убивать только за то, что люди по-разному думают, по-разному хотят жить. Опомнитесь!»

Будто в ответ на этот его молчаливый вопль из серой толпы, из человеческой стены полетели камни, тяжелые булыжники. Полицейские сдерживают коней, поворачивают назад. А толпа идет еще более суровая и грозная, чем прежде.

«Да, все это было, — думает профессор, раскрывая глаза, — и было совсем недавно, каких-нибудь двенадцать лет назад. Разве не глумились власти над простым человеком?»