Серебряный блеск Лысой горы

Правда, теперь уже многие из них погибли. Пусть их место будет в раю!..

Когда петухи прокричали в третий раз, плов и простоявший десять лет в погребе мусалас [14] придали новую силу Разыку-курбаши, и он уперся в палас своими пудовыми чугунными кулаками.

— Я буду трусом, если не предам всех смерти, — сказал он хриплым густым басом, важно вытянув шею. — Увидев зажженный мною огонь, все магометане соберутся под знаменем войска ислама. Прав ли я, таксыр [15]?

— Верно, верно, — одобрительно кивая головой, сказал Максум.

— Вот вы, ваш брат Фазлиддин-кары. Пострадавших от советской власти много. Будем ходить по кишлакам и собирать джигитов. Правильные ли мои слова, таксыр?

— Да поможет вам бог... — не совсем уверенно ответил Максум. — Но если даже мое тело не будет с вами, я каждый день буду бить поклоны, чтобы войско ислама с каждым днем обретало все больше силы, а противник — неудачи и гибель. Бог справедлив и могуч. Если бог будет на нашей стороне, наши желания исполнятся. Да... Фазлиддина-кары оставьте здесь, он будет для вас лишним грузом. Он болен. Кровохарканье... Послушайся совета старых мудрецов: «Лучше быть не в стороне от врага, а внутри него». Кары работает в сельсовете секретарем, и это нужно учесть.

«Вышел из воды сухим», — подумал Абдулазиз, посмотрев на хитро улыбающегося Максума. Как ловко Максум усыпил недоверчивость Разыка почетной должностью, а сам остался в стороне. За эту почетную должность сейчас никто и ломаного гроша не даст. «Опора ислама», «полководец»! Пустые слова!

Левая сторона лица Абдулазиза от волнения задергалась, казалось, он кому-то подмигивает. Повинуясь привычке, он полез в нагрудный карман и достал часы «Павел Буре» на серебряной цепочке. Привычка часто посматривать на часы сохранилась у Абдулазиза с тех пор, когда он был владельцем единственной лавки в кишлаке. В те времена он, посматривая на часы, говорил своим двум сыновьям, торговавшим в лавке: «Торопитесь, время — золото», а собравши деньги, начинал торопливо считать их. Он любил считать деньги, даже старые ассигнации, износившиеся от времени, в его руках шелестели как новые. И не было для него более приятной мелодии на свете.

Но с тех пор как в кишлаке открыли кооператив, его торговля пришла в упадок. Народ перестал заходить в его лавку, все ходили в кооператив, где давали товар в долг. Как-то, когда он печально считал выручку за несколько дней торговли, в лавку зашел Кучкар. Не видеть бы его лица! Не слышать бы его ядовитых слов! Послушайте, что он сказал, зайдя в лавку: «А, нэпман, деньги считаешь? Считай, но вместе с деньгами считай и свои дни, у тебя их немного осталось!» Разве ему можно было возразить? Но горе Абдулазиза дошло до бога, и бог послал ему Разыка-кровопийцу.

«Теперь посмотрим, кто будет считать свои дни», — злобно подумал лавочник.

Максум, притворившись, что слушает бессвязные слова, сыпавшиеся из рта Разыка, пристально посмотрел на Абдулазиза и подумал: «Этот лавочник все понимает. Он знает, что у Фазлиддина нет никакой болезни, но только он, вроде лавочника, узкогрудый, худой, бледный. Пусть знает. Если Разык очертя голову бросается в поток, то мне тоже бросаться? Ты, лавочник, другое дело — ты его зять. Если дух святого Гаиб-ата поможет нам, мы спасемся. Но хитрость, с которой ты захватил богатство и дочь Раззак-бая, поможет ли тебе и на этот раз?! В глазах народа ты тихий и примерный мусульманин, но знает ли кто-нибудь, что ты ни разу не принес жертвы и не оплатил святого приношения? Об этом никто не знает. И ты, мошенник, еще смотришь на меня с обиженным видом!»

— Аминь! — поднял руки к лицу Максум.

Разык-курбаши тоже поднял руки.

— Полководец войск ислама... — торжественно произнес Максум, а про себя подумал с насмешкой: «Полководец без войска». Максум мысленно произнес заклинание, будто изгнав из себя шайтана, и продолжал торжественное благословение Разыку, сыну Раззака:

— ...Пусть друзья ваши возликуют, а враги будут повержены в прах.

После того как человек из райцентра покинул кишлак, среди населения распространился тревожный слух, что Разык-курбаши убежал из тюрьмы. Эта весть упала как снег на голову. Когда Кучкар возвращался вечером домой из сельсовета, он слышал об этом от каждого встречного. Даже откуда-то идущий Максум, преградив ему дорогу, с тревогой на лице сказал:

— Мулла Кучкар, как бы этот разбойник не принес нам еще какую-нибудь беду.

Ночью во дворе Кучкара вдруг тревожно залаяла собака. Кучкар проснулся и больше не мог уснуть.

Хури спала, прижавшись к нему. Кучкар боялся пошевелить рукой, чтобы не разбудить жену. В это время в ладонь что-то толкнуло. Вот... Вот... Это шевельнулся еще не появившийся на свет ребенок. Может быть, он толкается своими маленькими ножками... Тело Кучкара наполнилось спокойной радостью. Вот еще... еще... Какой беспокойный! Они с Хури уже придумали ему имя: если родится сын, назовут Шербеком, если дочь — Нури.

Кучкару так и не пришлось увидеть своего первенца: когда он родился, Кучкар был в Красной Армии. Он не слышал плача своего ребенка, не видел, как он сделал свои первые шаги, не держал его на руках. А когда вернулся, сына уже не было в живых: он умер от кори. «Богатство и счастье бедняка — его дети, — прошептал Кучкар. — Они будут продолжать нашу жизнь».

Собака залаяла еще громче. Кучкар вспомнил о Разыке, и настроение у него испортилось. Он осторожно встал, набросил шинель, обулся и вышел во двор. Темная, дождливая ночь. На небе ни одной звезды. Где-то на чердаке соседа жалобно мяукает кошка.

Кучкар подумал: «Все страхи от кошки», — и вернулся в комнату. Но только лег в постель, на крыше послышался шорох.

— Дождь, — прошептал он. — Из-за этих дождей в горах растают снега, Аксай выйдет из берегов.

Кучкар задремал, но сейчас же опять проснулся: кто-то громко стучал в калитку. Кучкар привык к тому, что по ночам к нему приходили люди по своим делам. Но в этот раз его сердце почему-то затрепетало. Он выбежал во двор и услышал охрипший от крика голос Туламата. Кучкар не сразу понял, что кричал в спешке Туламат, а переспросить не успел: Туламат уже ускакал.

— Какой Турдыкул? Который живет в Булакбаши или же в Катартале? Кто зарезал? За что?! — Кучкар стоял на середине улицы, не зная, куда бежать, и вдруг увидел пламя над Катарталой.

Когда он прибежал к дому Турдыкула, огонь уже пылал вовсю. Горели стебли и солома, лежавшие на крыше. Кто-то с вилами попытался приблизиться к стогу сена, но, не вытерпев жары, отскочил назад. Другие кетменями растаскивали крышу. Пламя освещало людей, бегущих сюда со всех сторон. Они несли воду, — кто в ведрах, кто в кувшинах, а Умат-палван торопил их:

— Быстрее! Быстрее!

Стоны и проклятия слышались вокруг.

Кучкар бросился помогать Умат-палвану тушить пламя. Работали молча. Кучкару страшно было спросить Умат-палвана, что произошло. Ему хотелось думать, что, кроме пожара, ничего нет, что среди этих людей с закопченными лицами он сейчас увидит Турдыкула. В калитке появилась женщина. С криком: «Братец! Единственный!» — она бросилась в глубь двора. И Кучкар понял, что в этом доме произошло несчастье большее, чем пожар. Он пошел туда, откуда доносились вопли женщины, и увидел расстеленное на земле одеяло, на котором лежало что-то, прикрытое простыней. При вспышке огня Кучкар приподнял край простыни. Под ней лежали четыре отрезанные головы...

Кучкар окаменел. Сердце его стонало, но глаза были сухими. Покачиваясь как пьяный, Кучкар отошел.

— Видал? — дрогнувшим голосом спросил его Умат-палван. Его трясло как в лихорадке, а по щекам и расплюснутому носу текли слезы.

Кучкар открыл рот, чтобы ответить палвану, но не мог говорить и только кивнул головой.

К рассвету пожар был потушен. Когда готовились к заупокойной молитве, пришла еще одна неприятная весть. Пока все мужчины были заняты тушением огня, кто-то обокрал кооператив, а в конюшне нашли связанного конюха с засунутой в рот тюбетейкой. Четыре лошади были украдены.