Серебряный блеск Лысой горы

— Позовите своего родственника!

Фазлиддин-кары встал:

— Кого позвать?

— Своего брата! Кого же еще!

Фазлиддин-кары вышел. Кучкар давно хотел освободить этого человека от должности секретаря. Но увы! Среди бедняков не нашлось ни одного грамотного, чтобы взять на это место. Кучкар не знал о преступлениях Фазлиддина, но душа его чувствовала недоброе: все неприятности в кишлаке исходили от потомков Ишан-бобо. Не только в Аксае, но и в других кишлаках много преданных Максуму людей. Разве они поймут, что такое классовый враг? Лучше всего было бы изгнать Максума из кишлака, тогда прекратится клевета на советскую власть, исчезнут все страшные слухи. Но как избавиться от Максума? От этих мыслей у Кучкара распухла голова. «Надо посоветоваться с районными руководителями», — решил он.

Кучкар понимал, что он теперь не просто красноармеец, который владеет винтовкой и играет саблей. Теперь он председатель сельсовета и много раз предупреждал себя, что должен хорошо разбираться в людях, называя старшего — старшим братом, младшего — младшим братом. Но при виде классового врага у него в жилах закипает кровь, и он не может преодолеть ярость. Ведь сколько зла принесли враги только одной его семье. Когда Разык-курбаши убил его отца, Максум не только не прочитал надгробной молитвы, но и не разрешил похоронить его на кладбище. Он объяснял это тем, что отец погиб от руки воина ислама и должен быть похоронен как безбожник. Если бы он был убит рукой красноармейца, то, по его словам, все было бы по-другому, можно было бы хоронить на мусульманском кладбище. Он издевался над человеком, который умер, вытерпев столько горя! А теперь...

— Вы, наверное, знаете, что труп Бадалшо был найден в вашем винограднике? — Этими словами Кучкар встретил Максума на пороге конторы.

Ожидавший каждую минуту, каждый час расплаты Максум лукаво улыбнулся и легко дал отпор первому удару Кучкара.

— Э, товарищ сын Закира, где суждено человеку умереть, там он и остается. Никто не знает, где и когда он умрет. Об этом есть предание...

— Потом расскажете свою сказку. А сейчас решайте вот какую задачу. Зачем понадобилось убийце Бадалшо Баки-байбаче приходить весной в ваш виноградник? Уж, наверное, не для того, чтобы воровать виноград? Наверно, для этого были более серьезные причины?

— Товарищ сын Закира... Мулла Кучкар, не понимаю...

— Все равно не поверю, хоть тысячу раз божитесь. Если не ответите мне, то ответите в другом месте. И еще одно: с сегодняшнего дня покончите с антисоветскими разговорами среди мюридов. Да, все клеветнические разговоры против советской власти и раздела земли...

— Вот оно что, товарищ сын Закира! — Максум обиженно покачал головой. — Ведь...

— Помню, вы держали речь на собрании! Землю и воду вы отдали добровольно! — перебил его Кучкар. — А разве могли не отдать?! Вы думали, если отдадите добровольно, то народ будет еще больше уважать вас и советской власти покажете себя с хорошей стороны. Мы понимаем вашу хитрость! Хватит! Завтра я отправлюсь в районный центр и вернусь послезавтра. Если ваши мюриды, отказавшиеся от земли, изменят свое решение до моего возвращения, хорошо. Если нет, вам придется ответить. Да, вам! Я буду обвинять вас в том, что вы ведете скрытую агитацию против земельной реформы. Плюс к этому обвинению еще труп Бадалшо, найденный в вашем винограднике...

— О аллах, спаси меня от клеветы!

— Почему вы считаете это клеветой, Максум? Разве ваш зять Баки-байбачи приехал ночью в кишлак, чтобы побеседовать со мной?!

— У меня нет такого зятя! Будь он проклят! Пусть его накажет аллах...

— Максум, вы будете беседовать со своими бедными мюридами, которые отказались от земли, или нет?

— Хотите, чтобы они взяли землю? Хорошо, беру это на себя. Я изо всех сил готов служить советской власти, товарищ сын Закира.

Когда Максум вышел из конторы, Кучкар усмехнулся. Он был доволен своей принципиальной политикой. «Для охоты хороша местная собака, знающая это место», — подумал он.

Максум не мог прийти в себя даже во время вечерней молитвы. Путаясь, он начинал молитву снова. Ему казалось, что по обе стороны от него стоят конвоиры с винтовками. Окончив молитву, он долго сидел в раздумье на молитвенном коврике. В комнате Максума было темно, но еще темнее были его мысли. «Оказывается, Кучкар все знает, — думал он. — Теперь он меня не оставит в живых. Для этого он и поехал в центр. Этот Разык-курбаши ни на что не годится, кроме болтовни». Он вспомнил, как благословлял Разыка-курбаши: в душе смеялся, называя его полководцем войска ислама, которого еще нет. И все же он не думал тогда, что курбаши так скоро придет конец. Он думал, что Разык успеет по крайней мере уничтожить Кучкара и других активистов, этих аксайских змей. Но лев, даже мертвый, страшен человеку. Как хорошо, что он распространил слух, что Разык-курбаши жив. Это хоть немного держит людей в страхе! А Баки-байбачи! Попадись он сейчас Максуму, он отрезал бы его пухлые щеки и бросил собакам. Ведь он предупреждал это ничтожество, что царское время прошло и надо действовать осторожно. Но сколько глупцу ни говори, бесполезно. И вот последствия!

Максум поднял голову. Его глаза были красные, будто он не выспался. Он злобно прошептал: «Ты дойдешь до центра, если аллах этого захочет. Если аллах не захочет, ты не дойдешь, безбожник!»

В дверях показался Фазлиддин-кары.

Максум жестом пригласил его:

— Садись сюда, дело есть.

«Нет, так легко Максума не посадишь в тюрьму. У него слишком много почитателей, — думал Кучкар, погоняя лошадь. — Сначала надо разоблачить этого человека перед людьми. Иначе его верные мюриды поднимут смуту против большевиков. Но чует сердце, что и у этой хитрой лисы руки в крови».

В раздумье ехал Кучкар, не отрывая глаз от ястреба, который что-то клевал на середине дороги. Когда он приблизился, ястреб устремил на него красные глаза величиной с пуговицу и нехотя взлетел, оставив добычу. На дороге лежал заяц с выклеванной грудью.

Красные ястребиные глаза и его острый клюв напомнили Кучкару Разыка-курбаши. «Нет, Максум, может быть, и не участвовал лично в кровавых делах. Ведь он очень осторожен и умен. Для этих дел он использует таких людей, как Разык-курбаши, которые не брезгуют ничем. А факты? Факты? А преступление Баки-байбачи? Но и он может отрицать связь с Максумом. Да, есть же лавочник! Абдулазиз не будет скрывать. Для него ничего не стоит изменить своей шайке. Разве до Максума ему, когда он сам между жизнью и смертью».

А что скажет председатель райисполкома о событиях в Аксае? Одобрит ли его действия? Он представил себе председателя в кожаной тужурке и кожаной фуражке, своего бывшего командира эскадрона. Он хорошо знает его характер. Председатель начинает заикаться, когда доволен или зол. Будет ли он ходить с довольной улыбкой из угла в угол, слушая Кучкара, или будет стоять перед ним как вкопанный, с подергивающимся на губе шрамом?

Когда Кучкар переехал через ненадежный, построенный на скорую руку мост в самом узком месте Чукурсая, он бросил взгляд на разрушенные холодом и жарой, облизанные ветрами отвесные горы справа и невольно подумал: «Дорога ненадежная. Если споткнешься — конец...»

Прошел небольшой дождь. Разорвав тучи, засверкало солнце. Над бурным Чукурсаем повисла радуга.

Кучкар вспотел и лениво склонил голову. «Зря надел шинель, — подумал он. — Это Хури, она предсказала плохую погоду... Вдруг Хури родит до его приезда?!»

Лошадь споткнулась, и Кучкар очнулся от дремоты. Перед ним все еще извивалась узкая тропинка, внизу шумел Чукурсай. Кучкар подумал: «Скоро, наверное, настанут такие времена, что не будет этой опасной тропинки. А вместо нее ляжет широкая, удобная дорога. — Он оглянулся на утес, о который ударился плечом. Из трещин посыпался щебень и песок. — Насколько стала бы шире дорога, если бы взорвать этот утес», — подумал он. В этот момент вверху что-то загрохотало, лошадь, вздрогнув, навострила уши. Кучкар посмотрел на горы, и сердце его замерло. Он ударил кнутом лошадь, но было уже поздно. Впереди и сзади сыпались, как град, камни. Едва он прильнул к лошади, прикрыв голову шинелью, как на спину ему упал камень. Потом он почувствовал сильный удар по голове. В глазах потемнело...