Профессор Жупанский

Станислав Владимирович счел за благо промолчать. Подошел к столу, развернул принесенные газеты.

Домработница постояла минуту-другую, убедилась, что хозяин больше ничего не скажет, ничего не попросит, и вышла из кабинета.

Профессор развернул центральную газету, пробежал глазами зарубежные сообщения и, отложив газету, начал просматривать местную периодику. Пробежал глазами рубрику международных сообщений — нет ли чего-нибудь новенького? Но местная пресса и на этот раз отставала от центральной. И вдруг, перевернув страницу, Станислав Владимирович ахнул: «Против националистических извращений исторической правды» — маячил через всю страницу крупно набранный заголовок.

Такие статьи в последнее время часто печатались, они не были для профессора большой неожиданностью, однако его бросило в пот.

— «Против националистических извращений...» — тихо повторил он, испытывая внутреннюю дрожь. — И кто на этот раз пишет статью? Боже, Линчук!.. Нашли авторитетного автора.

От возбуждения затряслись руки. Снял очки, начал протирать и без того чистые стеклышки. Однако успокоение не приходило. Тогда он бросил очки и заходил по кабинету.

— Двадцать пять, двадцать шесть, — не считал, а выкрикивал он.

В комнате было почти темно, однако Станислав Владимирович, не включая света, принялся читать статью. Он настолько разнервничался, что даже не заметил, что сидит в полумраке.

«В своих исторических «трудах» М. С. Грушевский и его последователи...»

— Он даже слово «труды» берет в кавычки, — шептал профессор. — Значит, у Михаила Сергеевича не было трудов, а у Линчука они есть. Открытие!

Одной рукой держал газету, а пальцами другой барабанил по подоконнику. Буквы двоились, сливались. Нужно было наконец включить свет. Отбросил газету в сторону. Снова начал быстро ходить по комнате. Руки скрестил за спиной, а взгляд словно прикипел на недочитанной статье.

— Тридцать восемь, тридцать девять... Однако же, однако же! — щелкая толстыми пальцами, промолвил вслух Жупанский. Протер кончиками пальцев вспотевшее стекло, нарисовал на нем кольцо, потом второе, третье. Получилась своеобразная цепочка. Жизнь тоже состоит из множества цепочек событий и фактов, которые цепляются друг за друга, переплетаются. — Но ведь я всегда стремился к истине, — наконец закончил он свою мысль, — и этого факта никто не посмеет отрицать, в том числе и Линчук.

Воспоминание о Линчуке будто подтолкнуло к столу, он снова принялся за статью. Включил настольную лампу и углубился в чтение. Вскоре увидел свою фамилию и содрогнулся от ярости, но глаз от газеты уже не отрывал.

«Профессор Жупанский и его коллеги-единомышленники должны понять тот неоспоримый факт, что так называемые «теоретические» разработки Грушевского, особенно дооктябрьского периода, а также периода революции и гражданской войны, служили «идейными основами» петлюровщины, точно так же, как они служат теперь «обоснованием» кровавого бандитизма бандеровских стай. Следовательно, тот, кто ныне бросает в сознание наших людей, нашей студенческой молодежи зерна националистической отравы, тот идейно вооружает националистическое охвостье, кулацкие элементы села и тем самым помогает им в озверелой борьбе против Советской власти, против...»

Станислав Владимирович почувствовал, что ему становится плохо, что он вот-вот упадет. Судорожно вцепился в подлокотники кресла, напрягая остатки сил...

«Наша общественность смотрит на вас, профессор Жупанский, как на человека глубоких знаний. Только почему вы отмалчиваетесь по поводу зверств националистических банд, терроризирующих народ?»

— Неужели ты, паршивец, считаешь, что я с ними? Что я должен писать в газетку, как ты? — сорвавшись, закричал Жупанский, утрачивая контроль над собой. — Я еще отвечу тебе. Подожди-ка!..

Вдруг он обмяк.

«Никто мне не поверит. Никто! — назойливо зудела тревожная мысль. — Никто теперь не поверит!»

Так как же быть? Что сказать в ответ на эту грязную писанину? Как защитить свой авторитет, свое честное имя?

— Один, два, три...

Ох, как тяжело дышать!.. Может, завтра пойти к ректору, категорически заявить, что он больше не может и не будет работать на одной кафедре с Линчуком? Пусть выбирают: или — или!

«А Линчуку этого только и надо. Ты уйдешь с кафедры, а он сядет на твое место, будет считать себя победителем, новым Иоанном Златоустом и хохотать над «великомучеником», — подсказывал внутренний, правда, не очень уверенный голос.

Вышел в коридор, накинул пальто, взял зонтик. Встречаться с Оленой ему не хотелось. Дочь еще не пришла. Успокоиться бы до ее возвращения, прийти к какому-то выводу... Ведь разговор с Галинкой неизбежен.

На улице он сразу попал под дождь. Куда же пойти? В конце концов это все равно, лишь бы только не встречаться с людьми, не видеть знакомых... Свернул в парк, прошелся по центральной аллее. Присел на мокрую скамью, закрыл глаза. Станислав Владимирович склонил голову, затих. Может, это последняя его прогулка? Может, пришел конец его существованию? Однако он еще думает, следовательно, существует. С гимназических лет помнил старую декартовскую мудрость.

Вдруг кто-то легонько прикоснулся к плечу. Станислав Владимирович не поднял головы, не раскрыл глаз.

— Вы не спите?

Кто же это к нему подошел? Интересуется здоровьем, присвечивает фонариком? Раскрыл глаза: перед ним стоял плечистый мужчина в темном пальто. Он, безусловно, его знает, но вспомнить никак не может.

— Извините, — промолвил мужчина обеспокоенно. — Вам, наверное, нужна помощь?

Спросил и пристально всматривается... Нет, он этого человека не знает. Какая-то добрая, искренняя душа.

На губах промелькнула горькая улыбка, глаза смотрели куда-то поверх головы незнакомца.

— Мне сейчас никто не поможет... Если кто и успокоит меня, так только мои размышления...

— Почему?

Мужчина, не выключая фонарика, сел на скамью, пытаясь заглянуть ему в глаза. На чисто выбритом лице — неподдельное беспокойство.

— Моя фамилия Жупанский.

В ответ мужчина в кожаном пальто улыбнулся, откинул голову назад — тень от ветки, падавшая на лоб незнакомца, теперь закрывала глаза.

Некоторое время сидели молча.

— Я знаю вас, Станислав Владимирович, — сказал мужчина, возобновляя разговор. В густом баритоне звучали теплые нотки.

— Меня? — Профессор наклонился ближе, с удивлением всматриваясь в мужчину, который так неожиданно подошел к нему. — Вы меня знаете? — не скрывал удивления Жупанский. — А впрочем, мне и самому теперь кажется, что мы где-то с вами встречались. Может, вы заочник?

— Нет, Станислав Владимирович, я учился в Харькове еще до войны. А встречались мы с полгода назад.

— Не могу припомнить, — признался профессор. — Годы берут свое. А где именно, извините?

— На собрании интеллигенции города, затем в университете. Помните?

— Ах, да! Теперь припоминаю. Да, да! — оживился профессор. — Не ожидал. Такой странный случай...

— Что же, случаи бывают разные: приятные, неприятные, счастливые...

— Нет, это очень приятно. Извините, ваша фамилия Кипенко?

— Кипенко, — кивнул собеседник, не отводя от Жупанского внимательного взгляда.

— А зовут вас Сергей Акимович? Вы секретарь горкома?

— Да, вы не ошиблись.

Кипенко заметил, как оживился старый профессор: несколько минут назад он выглядел значительно хуже.

— Я искренне благодарен вам за внимание, Сергей Акимович, — продолжал тем временем Жупанский. — Я просто искал уединения. Вы, наверное, читали в сегодняшней газете статью, в которой...

— Вас немного покритиковали, — спокойно закончил Кипенко.

— Ничего себе! До сих пор отдает здесь. — Станислав Владимирович потер рукой грудь в том месте, где учащенно билось его немолодое сердце, полез в карман, вынул таблетки.

— Может, вызвать «скорую»?

— Она ничем не поможет мне, — горько сказал профессор. — Но это пройдет... Вот мне уже лучше. — Он несколько раз глубоко вздохнул, вытер платочком лоб, поспешно добавил: — Критика теперь стала модой. А моде присущи преувеличения... Нет, нет, не возражайте, Сергей Акимович, — замахал руками профессор. — Автором статьи руководила зависть! Жажда карьеры! Втоптать в грязь старого профессора, чтобы выскочить самому. О-о, я очень хорошо знаю подобные манипуляции.