Профессор Жупанский

— Был! — оживился Духний.

— Есть какие-нибудь новости? — осторожно повел Жупанский.

— Всегда есть какие-нибудь новости. А что тебя, собственно, тревожит? — спросил академик, покачиваясь, будто ему было трудно стоять на одном месте без дела. — У тебя такой обеспокоенный вид. Какие-нибудь неприятности?

Станислав Владимирович понял, что Духний уже успел догадаться о причинах его беспокойства.

— Может, пройдемся? — предложил академик. — Ты, кажется, замерз?

Жупанский решился пойти на откровенность. Так, пожалуй, будет лучше — обиняками у Духния ничего не выспросишь, а потом еще и рассердится, вовсе не захочет говорить. Откровенная и горячая натура Степана Михайловича хорошо известна. И особенно не любил академик фальши.

— Говорят, Линчука назначают заведующим кафедрой.

— Какой кафедры? — остановился Духний.

«Неужели не знает? Или не хочет причинить мне боль?» — подумал Жупанский. Внимательно взглянул на академика, но ничего, кроме искреннего удивления, не мог заметить в его добрых глазах.

— Истории СССР. Неужели не слышал?

— А ты? — еще больше удивился Степан Михайлович. — Ведь ты ею заведуешь!

— До вчерашнего дня заведовал, — хрипло ответил профессор, словно у него застрял ком в горле.

Духний рассмеялся.

— Глупости. Ей-богу, глупости ты мелешь, Станислав. Ну кто тебе наговорил таких небылиц? Кто?

Разумеется, профессор не мог ссылаться на Кошевского. Знал: академик и слышать не мог фамилии «теолога». Еще со студенческих лет враждуют между собой. Что именно послужило этому причиной, Станислав Владимирович не знал.

— Мне сказала дочь, так говорят в университете, — наконец пробормотал профессор, пряча глаза.

— Глупости! — безоговорочно возразил академик. — А тебе, дружище, не стыдно прислушиваться к студенческой болтовне? Линчук, конечно, человек с будущим, однако руководить кафедрой ему еще рано.

Жупанского невольно покоробило от похвалы в адрес Линчука.

«Что в нем особенного? Почему всюду и везде Линчука ставят в пример? Ну, имеет сильную глотку, произносит речи, входит в экстаз на лекциях...»

Аллея, по которой они шли, закончилась, за парком начиналась улица. Там уже скрежетали на поворотах трамвайные вагоны, пробуждали город ото сна. Духний пожелал пройтись улицей. Станислав Владимирович не возражал, и они направились вниз по Центральной, к Оперному театру.

— Ты помнишь, что здесь творилось в тридцать шестом? — обратился академик. — Или тебя здесь, кажется, не было?

Жупанскому не хотелось признаваться, что во время бурных революционных событий 1936 года он счел за благо не показываться на людях, не быть свидетелем кровавых столкновений.

— Я ездил в горы, — сказал тихо, а чтобы не продолжать неприятной темы, снова заговорил о делах на кафедре.

— А эти события ждут вас, историков, — не сдавался Степан Михайлович, возвращая разговор в прежнее русло. — Хорошо, что ныне тут растут цветы, но надо не забывать о крови и слезах, которые здесь пролиты.

«Ну чего он вечно меня прорабатывает? — думал тем временем профессор. — Почти при каждой встрече напоминает о гражданском долге».

— Ты только, Станислав, не сердись, — будто угадав его настроение, попросил академик. — Мы все, наверное, без исключения в известной мере виноваты перед своим народом.

Решительно остановился, взял Жупанского под локоть.

— Народ боролся за воссоединение, за Советскую власть, а мы чем ему помогли? Ну вот ты скажи, чем?

«Опять за свое! Как с ним трудно говорить! Всегда ударит по больному месту».

— Ну ладно. А кто из писателей с такой же самоотверженной страстью продолжил дело Франко? — сам же спросил Духний и ответил: — Никто! — Жупанский стоял понурившись. — За это дело взялись представители младшего поколения — Гаврилюк, Тудор, Козланюк, Галан. Правду я говорю или нет?

...Конечно, писательские традиции Ивана Франко продолжали Стефаник, Черемшина, Бордуляк, но они стояли значительно дальше от общественной борьбы, чем Франко. Тут двух мнений быть не может. В этом он, Жупанский, согласен со Степаном Михайловичем.

— А знаешь, Станислав Владимирович, я тоже взялся за историческую тему, — вдруг признался Духний. — Пишу о подрывной деятельности Ватикана... Может, поработаем вместе? Где-нибудь и о масонах скажем. Надо же просвещать народ!

Жупанский смутился...

— Сейчас у меня не найдется времени. Должен писать статью в сборник. Кроме того, я отвечаю за его выпуск. Потом слухами об отстранении меня от кафедры тоже не следует пренебрегать. А главное: зачем тебе такой соавтор? — оживился профессор, найдя, как ему казалось, удачный аргумент.

Академик на миг перестал раскачиваться, резко повернулся к Жупанскому лицом.

— Может, ты боишься Кошевского?

Станислав Владимирович не выдержал пристального взгляда, опустил глаза. На этом, собственно, и кончилась их беседа во время прогулки. Духний свернул на почтамт купить газеты, а Жупанский сразу направился домой.

Как быть?

Уже поднимался на ступеньки своего дома, когда его позвал Кошевский.

— К тебе, Станислав, можно? На пять минут.

«Боже! Какой же он назойливый, как овод», — подумал профессор.

— Я тебя, Стась, не задержу.

— Заходи, — недовольно промолвил Станислав Владимирович, протягивая Кошевскому руку.

Бывший богослов не заставил себя приглашать дважды. Через несколько минут он уже властно ходил по кабинету Жупанского, ошеломляя хозяина новостями.

— Я к тебе, Стась, забежал ненадолго, у меня тьма дел. Ты, наверное, не слышал, что сегодня ночью передавала «Свободная Европа»? Не слышал! Значит, я угадал. Потому-то и забежал предупредить.

Станислав Владимирович хорошо представлял, что сейчас будет: Кошевский сядет в кресло, начнет развязным тоном передавать грязные сплетни. Тайком он даже завидовал бесцеремонности своего ровесника.

— Какие же у тебя дела, Юлиан?

— Какие?! — снова воскликнул гость. — Прежде всего — бегу в сберкассу снять деньги...

Жупанский быстро взглянул на непрошеного гостя.

— У тебя так много денег?

— Немного, — сдержанно ответил Кошевский, — а все же не хочу, чтобы они зря пропали... Для меня большевики не сделали ничего приятного, так почему я должен дарить им свои копейки? Лучше куплю себе часы или приемник. Лучше поглядывать на часы, чем на пустую сберкнижку.

— Я тебя не понимаю, — начал сердиться хозяин. — Ты изъясняешься, Юлиан, странными намеками.

Кошевский иронически покачал головой:

— В каком мире ты живешь, Станислав! Не сегодня завтра начнется война, а ты и в ус не дуешь! Не веришь мне, пойди к своему соседу Тыну, спроси, зачем он вчера бегал в сберкассу. Пойди, Стась! Он твой приятель, все растолкует. А я больше ничего не добавлю, тороплюсь.

Кошевский встал, сделал несколько шагов в направлении к двери.

— Я должен предупредить кое-кого еще. Выходит, Стась, Тын очень внимательно слушает новости. Не успели большевики сбить американский самолет, как он сориентировался... До свидания, Станислав!

Жупанский проводил гостя до лестничной клетки. Наблюдал за Кошевским и думал, как быть. Может, в самом деле купить какие-нибудь вещи, чем потом смотреть на пустую сберкнижку? И хотя совесть его протестовала, не хотелось становиться заурядным обывателем, Станислав Владимирович решил действовать. Прежде всего необходимо заглянуть к Тыну. Сейчас Леопольд Феоктистович, по-видимому, дома, значит, можно не откладывать дело в долгий ящик.

Жупанский спустился вниз, позвонил в квартиру доцента. За дверью молчание.

Станислав Владимирович позвонил еще раз. Подождал. Откуда-то издалека послышались шаркающие неторопливые шаги.

— Кто там?

Жупанский назвал себя. Неторопливо щелкнул английский замок, загремела цепочка, и дверь приоткрылась.

— Ты один? — тихо спросил Тын.

— Да. Добрый день!.. К тебе можно?

— Прошу!

Доцент поздоровался, пропуская Жупанского вперед себя. Лицо его показалось зеленоватым. Возможно, потому, что Тын был одет в зеленую пижаму.