Пурга в ночи

Слушали бойцы рассказ о Ленине, как вдруг его прервали:

— Где тут Железный комиссар?

— Я есть тут, — встал Берзин.

Посыльный протянул ему пакет. Август Мартынович вскрыл его и при свете костра прочитал приказ. Ему надо было немедленно выехать в Хабаровск. Бойцы с горечью расставались со своим комиссаром…

Клещин прервал свой рассказ и, указав на Берзина, прошептал:

— Уснул…

Август Мартынович спал. Спал глубоко и спокойно. Нина Георгиевна просидела возле него до рассвета. Утром, когда Август Мартынович открыл глаза, она строго сказала:

— Лежите и ни в коем случае не поднимайтесь. Вам нельзя вставать.

— Я уже хорошо себя чувствую, — сказал Берзин и хотел подняться, но Нина Георгиевна, удержав его, позвала из кухни Клещина и Оттыргина.

— Я скоро приду. Не разрешайте вставать Августу Мартыновичу.

Берзин забеспокоился:

— Я буду лежать. Пусть все идут. Прошу только вас, не надо говорить о моем вчерашнем…

— Не скажем, если вы дадите слово несколько дней лежать, — пообещала Нина Георгиевна.

— Даю, — Берзину было тяжело принять эти условия, но иного выхода не было.

Нина Георгиевна не застала Мандрикова дома, Елена, зевая, говорила:

— Уже убежал в свой ревком. Ему, кажется, там больше нравится, чем со мной. А где ты всю ночь была? Михаил беспокоился, хотел идти искать, но я убедила его, что ты заночевала у Моховых, чтобы нам не мешать. — Она засмеялась и потянулась под Одеялом. — Знаешь, когда Михаил стал моим мужем и формально, исчезли скрытая прелесть, волнение. Все стало возможным, обыденным и чуточку скучным. Ну, так где же ты была?

Нина Георгиевна рассказала о болезни Берзина.

— Чахоточный он, это сразу видно. — Елена натянула одеяло под самый подбородок. К утру в домике становилось прохладно. — Долго не протянет. И что за удовольствие тебе с ним возиться? Заразишься еще. Ох, как не хочется вставать и топить печку.

Елена явно рассчитывала, что Нина Георгиевна, как обычно, возьмется за топку и предложит ей полежать в теплой постели. Но Нина Георгиевна ничего не сказала. Она торопилась в ревком. Елена проводила ее злым взглядом. С мужичьем возится. Выслуживается. И чего ей надо?

Елена попыталась заснуть, но не смогла. Становилось холодно, и она с неохотой встала. Как это утро не похоже на те, что были в доме Бирича. Каждый день портил Елене настроение. Она взялась за растопку и щепкой наколола ладонь. С раздражением посмотрела на руки. Они уже не были такими холеными. Сегодня же скажу Михаилу — пусть наймет прислугу. Я здесь за кухарку не обещала быть.

Нина Георгиевна не поверила своим глазам, К крыльцу ревкома подкатила упряжка. Оттыргин помог подняться Берзину и провел его в кабинет, значит, Берзин обманул ее. Она обиделась и повернула домой, но, сделав несколько шагов, бросилась бегом в ревком. Она не может безразлично смотреть, как человек сам себя губит. Ни на кого не обращая внимания, Нина Георгиевна ворвалась в кабинет Мандрикова.

— Что же вы делаете, Август Мартынович? Вы сами себя хотите убить.

— Что случилось?

Нина Георгиевна рассказала. Берзин сидел, сутулясь и сердито постукивая пальцами по столу, Мандриков напустился на него:

— Зачем же ты пришел, Август? Мы…

— Без меня обойдетесь? — глухо продолжал Берзин. — А я этого не желаю, и этого мне не разрешает, мой долг коммуниста.

— Ты же болен! — Мандриков с тревогой смотрел на восковое лицо товарища.

— Лучше умереть стоя, чем в постели, — отозвался Берзин.

— Я попрошу членов ревкома, чтобы они приказали тебе лежать. Лежать и отдыхать, набираться сил…

— Ты этого не сделаешь, — негромко ответил Берзин. — Я не разрешаю.

Мандриков вскипел, но сдержался и обратился к Нине Георгиевне:

— Спорить с ним бесполезно. Отдыхайте, а то на вас лица нет.

Торопливо распрощавшись, она вышла. Впереди пустая болтовня с Еленой, длинные однообразные дни. А как бы ей хотелось быть со всеми в ревкоме, делать Что-то нужное. Ох, размечталась, как девчонка. И как мне не стыдно, — корила себя Нина Георгиевна, но ничего не могла собой поделать. Возвращаться к Елене не хотелось, и она побрела к окраине Ново-Мариинска.

Задумавшись, шла Нина Георгиевна по берегу залива. Мысли были бессвязные, сказывалась трудная ночь. Грустное настроение не покидало ее. Женщина остановилась и посмотрела на далекие сопки, занесенные снегом. Солнца не было. Оно скрывалось где-то за облаками, и серый рассеянный свет делал сопки угрюмыми. Все казалось чужим, неприветливым. Никому нет до нее дела.

Нина Георгиевна плакала над своей страшной жизнью, над светлым чувством, которое никогда не принесет ей счастья, а будет лежать на сердце мучительным грузом… Молодая женщина взяла себя в руки: дурные бабские слезы. Пожалеть себя захотелось.

Она повернула к посту и только сейчас обратила внимание, что окраины Ново-Мариинска опустели, Там, где еще недавно густо стояли яранги, был лишь истоптанный грязный снег, мусор, следы костров. Бродили бездомные собаки. Нина Георгиевна подумала, что приезжие чукчи откочевали в тундру, закончив свои дела.

В стороне, под высокой обрывистой стеной берега, стояла одинокая яранга. — Около нее никого не было. Яранга была ветхая. Из простого любопытства Нина Георгиевна заглянула в нее и отшатнулась. Слишком страшным показалось ей увиденное. У небольшого костра, над которым висел котел, сидели четверо. На их лицах толстым зеленоватым слоем лежала короста: неподвижные маски с узкими щелками для глаз и рта. По трем маленьким фигуркам она догадалась, что это дети, а четвертая — женщина, их мать.

Нина Георгиевна осторожно вошла в ярангу. Стараясь подавить в себе отвращение, полная жалости и желания помочь несчастным, она подошла к костру и присела.

— Давно у вас это? — Она тронула пальцем свое лицо. — Болит давно? — В яранге было тихо, женщина и дети молчали. Может, они немые и глухие, подумала Нина Георгиевна.

— Когда лицо такое стало?

— Гуси улетели, — едва двигая губами, ответила женщина. Слова разобрать было трудно. Очевидно, движение мускулов лица причиняло ей боль.

С осени, поняла Нина Георгиевна. Ее особенно угнетал вид детей. Они сидели, как старики, и только печальные глазенки, полные любопытства, жили на лице. Короста не позволяла им двигаться, играть, бегать, бороться, как это любят маленькие дети. Можно попробовать промывать их лица сулемой, думала Нина Георгиевна. — Возможно, что это простое заболевание кожи. Попытаюсь помочь беднягам.

— Я буду лечить, — сказала она решительно, — у вас лица снова будут чистые, как мое.

Чукчи уставились на красивую женщину с очень белой кожей, с добрыми глазами, струженными усталыми морщинками. Откуда она появилась? Почему она хочет вернуть им лица?

— Пойдем со мной, — позвала Нина Георгиевна самого маленького и протянула руку. Он испуганно шарахнулся от нее. Мать осторожно покачала головой:

— Ходить нельзя. Шаман сказал — духи велели сидеть нам.

Нина Георгиевна поняла, что ничего не добьется.

— Тогда я приду с сулемой сюда.

Она вышла из яранги и направилась к амбулатории, во чем ближе под ход ила, тем нерешительнее становились ее шаги. Нине Георгиевне не хотелось встречаться со Струковым. Расскажу о несчастных Михаилу Сергеевичу, и он прикажет Струкову лечить их. Нина Георгиевна повернула к ревкому, но поговорить с Мандриковым ей сразу не удалось. Он был занят.

Михаил Сергеевич просматривал документы, составленные продовольственной комиссией. Их принес Рыбин. Он сидел в стороне и нервно поглаживал колени. Из членов ревкома у Мандрикова были лишь Куркутский, Булат и Семен Гринчук. Остальные разошлись по делам. Никто не обращал внимания на Рыбина. А он от страха то обливался потом, то мерз. Ему казалось, что члены ревкома уже знают, что документы о запасах продовольствия он составил по указанию Бирича, и сейчас его поведут на расстрел.

— Скудные у нас запасы, — говорил Мандриков. Только-только до весны хватит.