Пурга в ночи

На войне с дневником пришлось расстаться: офицеры подозрительно косились. А затем волнения на фронте, Петроград, революция, штурм Зимнего, Смольный, отъезд на Дальний Восток, подполье… не было ни времени, ни возможности вести дневник. И только сегодня, после неприятного спора с Мандриковым, у него было непреодолимое Желание вернуться к нему.

Август Мартынович взял карандаш и начал писать о том, что больше всего беспокоило: «Обязательно надо ехать, и как можно скорее, в Белую и Марково, потому что там творится полный развал. Кроме того, там голод. Я больше интересуюсь насчет той бедноты, которая находится в Марково и Белой…» Берзин перечитал написанное и остался недоволен. Он не смог точно передать свою мысль. Август Мартынович писал по-русски, и это давалось ему с трудом. Он перешел на латышский язык:

«Мандриков недооценивает сложности обстановки. Он все еще находится под впечатлением переворота, который мы совершили довольно легко. Но ведь это начало. Настоящая борьба только начинается. Она будет очень тяжелой. Я готов к ней. Чем и как помочь Мандрикову? Он…»

Берзин хотел написать о женитьбе Михаила Сергеевича, о своем отрицательном отношении к Елене Дмитриевне, но не стал. Он подумал, что может быть пристрастным, так как стал волноваться. Его бросило в жар. И новый приступ слабости охватил его. Через силу он написал: «Сегодня не хочется больше писать. Буду ложиться спать. Ну, спокойной ночи, мой дневник!..»

Август Мартынович жадно глотнул воздух и торопливо захлопнул дневник. Он хотел встать, но не успел. Изо рта тугой, горячей струей хлынула кровь…

Глава четвертая

— Боже мой, какой ужас! — прижав ладони к побледневшим щекам, тихо проговорила Нина Георгиевна.

Михаил Сергеевич только что рассказал о гибели Новикова, Он сидел с женщинами за столом и торопливо ужинал. Как бы долго Мандриков ни задерживался в ревкоме, его всегда ожидали жена и Нина Георгиевна. Они подогревали ужин и прислушивались, не раздастся ли шум шагов за стеной. Чем больше времени жена Мандрикова и Нина Георгиевна проводили вместе, тем все ярче проступало их различие. Даже сейчас это было очень заметно и бросилось Мандрикову в глаза. В то время как Нина Георгиевна была потрясена услышанным, Елена Дмитриевна с жадным любопытством расспрашивала:

— А кто же голову отрезал?

Ее глаза стали еще шире, и в них горели маленькие ослепительные точки. Как они похожи на кошачьи! — невольно сравнивал Мандриков. Ему был неприятен вопрос Елены, ее нездоровое любопытство.

— Не знаю. Берзин все расследует.

Михаил Сергеевич наклонил голову. Он всегда по вечерам рассказывал женщинам о том, что было сделано, что произошло за день. Михаил Сергеевич как бы проверял себя: все ли проведено правильно. Сейчас у него исчезло желание говорить дальше, и виновата в этом была Елена. Наступила пауза. Елена Дмитриевна не замечала ее. Она кончиком языка провела по губам и качнула пышной шапкой волос.

— Как это Лампе мог везти голову?

Мандриков сделал вид, что не слышал вопроса Елены, Нина Георгиевна понимала, что ему очень тяжело. Новиков, его друг, погиб так страшно. Нине Георгиевне хотелось как-то успокоить Михаила Сергеевича. Ей хотелось погладить его осторожно, нежно по густым волосам и тихо, очень тихо сказать какие-то слова. Она с трудом подавила этот порыв. Елена, показав мелкие зубы, спросила мужа:

— Куда вы девали голову? Будете хоронить или…

— Да замолчи ты! — с болью и яростью закричал Мандриков и, резко оттолкнув от себя тарелку, встал из-за стола. — Как ты можешь… — Он не догбворил. Его лицо исказила мучительная гримаса.

— А что я такого сказала? — Рыжие брови Елены удивленно полезли вверх.

Мандриков посмотрел на нее, словно впервые увидел, и, круто повернувшись, направился из комнаты. Ница Георгиевна вдруг поняла, что Михаил Сергеевич ей дорог.

Она любит его. Да, да, любит, От своего открытия она пришла в смятение и не слышала что ей говорила Елена, а торопливо одевалась, чтобы уйти из дому. Так она делала всегда, чтобы оставить Мандрикова и Елену вдвоем.

Сейчас ей хотелось остаться одной и попытаться разобраться в своих чувствах. Она шла под звездным небом без цели. Да, она любит Мандрикова. Когда же в ней родилось это чувство? Может быть, в то утро, когда Мандриков пришел из ресторана в ее квартиру и так необычно для случайного гостя вел себя? Или, может быть, любовь родилась в Ново-Мариинске? Да стоит ли искать начало…

Главное в том, что она любит этого большого и сильного человека, его благородное сердце, его трудную и опасную жизнь, которую он отдает людям, но она никогда не скажет ему о своей любви. Михаил Сергеевич первый отнесся к ней как к человеку. Он помог ей вернуться из того страшного кошмара, всяком она жила во Владивостоке, и стать человеком, нужным и уважаемым.

Нина Георгиевна вспомнила о Елене. Ее, холеную, капризную и бессердечную, любит Михаил Сергеевич. Она была уверена, что Елена недостойна Мандрикова. Елена заняла место, которое должно бы принадлежать ей. Нина Георгиевна горько усмехнулась: размечталась, дура. Я же шлюха и гожусь только для струковых. Но как ни чернила себя Нина Георгиевна, сердце кричало: ты лучше Елены!

Ей было трудно оставаться наедине с собой, и она решила пойти к Моховым. В Наташе она находила то, что когда-то было у нее: любовь, будущее материнство.

Нина Георгиевна шла к Моховым, забыв, что уже глубокая ночь. С того дня, как Бучек и Галицкий ушли из ее дома, она вдруг обнаружила, что лишилась чего-то очень ей необходимого, что делало ее жизнь нужной людям. Она взяла на себя все хозяйство, но оно не могло занять ее целиком, как и разговоры с Еленой. Ей казалось, что Елена если и не знает о ее прошлом, то что-то подозревает. Она несколько раз пыталась расспросить Нину Георгиевну, почему не хочет возвращения Струкова, уклончиво-лаконичные ответы положили конец ее расспросам, но не любопытству.

Оконце комнатки, которую снимали Моховы, желтело. Значит, они еще не спят. Антон, впустив Нину Георгиевну, с облегчением сказал:

— Как хорошо, что вы пришли. Наташа нервничает.

— Наташа лежала на кровати поверх одеяла, зарывшись лицом в подушку, и навзрыд плакала. На столе — остывший, нетронутый ужин. В сторонке сидел Оттыргин. Антон шепнул Нине Георгиевне:

— О Новикове плачет. — Он заглянул в глаза женщине, знает ли она. Нина Георгиевна кивнула. Антон продолжал: — Николай Федорович друг ее отца. Не знаю, что и делать.

Нина Георгиевна присела к Наташе, погладила ее по вздрагивающей спине.

— Не надо, Наташенька. Тебе же вредно волноваться. Подумай о ребенке.

Располневшее тело Наташи сотрясала дрожь. Нина Георгиевна начала рассказывать, как она потеряла мужа, как бедствовала сама, перебиваясь случайной работой. Как надеялась, выйдя замуж за Струкова, что счастье вернется к ней, но жестоко ошиблась.

Наташа невольно прислушивалась и постепенно перестала плакать. Она только время от времени судорожно вздыхала. Потом, повернув красное, опухшее от слез лицо, спросила:

— Почему вы так ненавидите Струкова?

— Я не верю ему, — страстно воскликнула Нина Георгиевна. — Он не тот, за кого себя выдает!

Оттыргин, тяжело переживавший гибель Новикова, сказал:

— Малкова я сам буду убивать!

— Нельзя так, Отты, — покачал головой Антон. Он мало походил на того юношу, каким его знали во Владивостоке. Похудел, отпустил русую бородку. И внутренне Антон изменился, стал рассудительнее. — Судить будем Малкова и казним по приговору.

— Как мне не хочется, Антон, расставаться с тобой, — с тоской сказала Наташа: — Я бы очень хотела поехать с тобой в Усть-Белую.

— Мы дождемся его возвращения здесь, — Нина Георгиевна обняла Наташу за плечи. — Нельзя рисковать.

— Более важное дело тебе предстоит, — Антон с нежностью и беспокойством посмотрел на зардевшуюся жену. — Уж не ревнуешь ли ты меня, не думаешь ли, что я могу влюбиться в местную красавицу? Вуву… — пошутил Антон и, обернувшись к Оттыргину, спросил его: — Как твою красавицу звали?