Ясный берег

Щека Алмазова начинала дергаться:

— Кто тебе сказал, что большие способности?

— Старшая вожатая.

— В балерины ее готовишь?

— А чем плохо, если будет балериной?

— Научила бы чулки штопать.

— Все ты недоволен! —уже с тоской говорила Тося.—

Все тебе не нравится — просто -руки опускаются — не

хочется жить!

И прекращала разговор. И Алмазову становилось

жалко ее, потому что тоска у нее была неподдельная, от

тоски она чахла и старела.

Она горячо любила мужа и детей и горячо желала,

чтобы в семье всем было очень хорошо, но не знала, как

это сделать. Она хваталась то за одно дело, то за

другое, взваливала на себя все заботы, всем старалась

угодить, и ни муж, ни дети не испытывали к ней за это

благодарности.

Как-то Алмазов позвал старшую дочь:

— Надя!

Та вошла с готовностью, напевая «ля-ля-ля» и думая,

что ее позвали по какому-нибудь привычному

необременительному делу — достать отцу из комода чистую

рубаху или сбегать за спичками.

— Вымой-ка пол,—сказал он.—Вон как наследили.

Она удивилась, но стала мыть. Вдруг бросила

тряпку, громко заплакала и сказала:

— Я маме скажу. Мама никогда не заставляет мыть.

— А я заставляю!—оказал Алмазов.—И если не

вымоешь, в кружок тебе больше не ходить. Поняла?

Плача, она домыла пол и убежала из дому —

«встречать мать, жаловаться», подумал Алмазов.

Эх, недаром он всегда хотел сына. Так хотел сына, а

Тося рожала девочек...

Тося пришла расстроенная, мельком взглянула на

вымытый пол и сказала:

— Хоть домой ле приходи, право. Меня мачехой

ругал, а сам хуже отчима. Как она помыла? Все равно не

мытье это.

— Один раз плохо помоет,— сказал Алмазов,— другой

раз плохо, потом научится.

— Да к чему это, детей заставлять,—сказала Тося.—

Как будто я -не сделаю.

— Вот именно, чтобы тебе не мыть, я ее заставил.

Должна приучаться.

— Меня с шести лет бабка с дедкой заставляли все

делать,—сказала Тося, слегка задыхаясь, — так пускай

мои дети в неге живут. Это им советская власть дает.

— Советская власть тебя не учит паразитами детей

растить!—не сдержавшись, закричал Алмазов. Тут же

раскаялся: уж это никуда не годится — кричать на

Тосю.

— Жизнь,—сказал он обычным своим негромким

голосом,—не из одних танцев состоит. Из всякой всячины

она состоит. Сама знаешь. И к жизни надо детей

готовить. За это с нас спросится, с тебя и с меня.

Говорил и видел: ничего она не понимает, только

мучается. «Неужели так вот и будем жить вечно, мучаясь

друг за друга? Дорогая моя умница, ты меня к этому

присудила, понимаю, что правильно присудила,—а

тяжело!.. Ты, может, уже сладила свою жизнь; может, все

уже забыла; радуешься, и смеешься, и цветешь, как

цветок в саду,— а мне еще трудно... Снег летит за

окошком, от меня до тебя — тысячи километров

снегов...»

На нюшином попечении было десять коров, каждая

требовала ухода, и на каждую у Нюши был свой

расчет.

Она пошла к Иконникову и попросила дать ей

сведения, какие удои были у Грации в прошлом и позапро-

шлом году. Иконников достал из картотеки карточку

Грации и дал точную справку: по первой лактации

получено 1710 килограммов, по второй — 4402, то есть, в

среднем, четырнадцать целых шестьдесят шесть сотых

килограмма в сутки.

А какой рацион у нее был во второй лактации? Чем

ее кормили, когда раздаивали? В основном — грубыми

и сочными кормами. Сейчас тоже не особенно

рассчитывайте на концентраты.

— У нас еще жмых есть,—сказала Нюша.—И отруби,

.говорят, будут завозить. А Грация —очень хорошая

корова, элита...

-х Иконников поднял брови и что-то стал писать острым

_ карандашом, no-казывая, что разговор окончен.

Нюша подумала и пошла искать Коростелева. Ее

бросало в жар, когда она встречалась с ним или слы-

^ шала его голос, и она боялась выдать себя, но все-таки

^ошла к нему.

— Опять что-нибудь не так?—спросил Коростелев.

Он разговаривал с нею, как взрослый с малолетней,—

она казалась ему подростком. Но было в ней нечто, что

трогало его и внушало ему уважение: ее страстное и

. взволнованное отношение к работе. И на эгот раз он

тронулся ее волнением и сказал:

— Ладно. Скажу. Ставь Грацию на раздой, будут ей

концентраты.

«Ну что за человек!—думала Нюша.— Такой

сочувственный, всегда идет навстречу».

Грация, как и предполагала Нюша, оказалась очень

отзывчивой на кормление: только усилили ей рацион,

она стала повышать удои и к концу первого месяца

дала двадцать два литра в день. Начали скармливать ей

все больше и больше питательных кормов — удой

увеличился, дошел до тридцати восьми литров, но вдруг

Грация заскучала: перестала жевать, отказалась от еды.

Взвесив ее, обнаружили, что она потеряла в весе сорок

килограммов.

— Общее переутомление всего организма, — сказал

Толя.

— Перестарались,— сказал Коростелев.

Пришлось ослабить кормление. Удой сразу резко

уменьшился, дошел до двадцати — двадцати двух

литров в сутки и на этом остановился. Двадцать два

литра — это ничего себе; значит, за лактацию можно

получить тысяч пять литров, но, откровенно говоря, Нюша-%

ожидала большего...

Холмогорка Стрелка тоже вскоре должна была оте- ~~

литься. Стрелка — большая, видом неказистая корова,

очень тихая, но с причудами: не по вкусу ей корм — она

не мычит, не бунтует, но опустит голову, стоит как бы

задумавшись и к корму не притронется. Нюша t раньше^

сердилась на Стрелку за капризы и говорила: «Нечего

дуться, ешь, как все едят!», а теперь Нюша стала

опытнее и понимала, что каждая корова требует особого

подхода. Взять ту же Грацию: ей, Нюше, Грация дает

двадцать два литра, а придет нюшина сменщица —

Грация ни за что больше двенадцати не отпустит... Звез-

дочка любит, чтобы сначала подоили ее соседок, а ее

уж после всех. Крошка любит, чтобы с нею

разговаривали, когда ее доят. Чего они мудруют, эти коровы, кто

их знает; но приходится им угождать, если хочешь

побольше -получить от них.

Нюша стала готовить Стрелку к раздою сразу после

запуска: чем упитаннее корова к отелу, тем больше даст

молока. Только бы опять не зарваться, не перекормить,

а то может сделаться ожирение молочной железы.

Концентратов Стрелке не выписывали; кормили ее се-

ном, мякиной, свеклой, силосом. За силосом Нюша

теперь смотрела в оба: выбрасывала комья, нюхала: если

пахнет хорошо — вином, печеным хлебом, мочеными

яблоками, хлебным квасом,— значит, хорош, можно давать

бесстрашно. Мякину она готовила так: запаривала

горячей водой, клала дрожжи, а перед тем, как скормить,

перемешивала с мелко нарезанным турнепсом. Солому

за сутки до скармливания перестилала силосом, чтобы

стала помягче.

— Цельную поварню развела для скотины!—говорила

сменщица, ревновавшая, что Грация выдает Нюше

молока больше, чем ей.

— Ну что тебе <надо?—спрашивала Нюша у Стрел.-

ки.—Почему не ешь?

Стрелка смотрела на нее и не прикасалась к резаной

свекле, насыпанной в кормушку.

— Может, целенькой захотела?—спрашивала Нюша и

подкладывала целенькую. Стрелка забирала свеклу

губами и принималась жевать.

— Мудровщица! Каждый день чего-нибудь

вздумаешь. Царствовать хочешь надо мной.

Сорок шестой год Нюша закончила с приличными

показателями: надоила сверх плана восемьсот восемьдесят

три литра. Это почти девять центнеров, а девять

центнеров — это почти тонна. В передовые стахановки Нюша с