Избранные произведения

мужик с трубкой, сплюнув в огонь.

– А как силком заставят?

124

– Попробуй, заставь,– угрюмо сказал малый,– я уж тогда

ружье не горохом буду заряжать... да еще спалю их всех,

сукиных детей.

– Были бы деньги,– с деньгами все можно сделать, сунул

председателю, вот и ладно. Деньги и виноватого правым

сделают. Главное дело, штука хорошая: вот лето посидим,

похлебку помешаем, а там по 2 рубля за меру будем гладить.

– Еще больше возьмете,– сказал прохожий.

– О!.. Ну, по четыре.

– По-питерскому?

– Безразлично...

– Нет, не безразлично,– сказал малый,– надо еще в городе

узнать, почем там будут. По четыре еще в прошедшем году

торговали.

– О?.. Ну, по шесть.

– Денег – уйма...

На дорожке в глубине сада показался какой-то человек. Все

замолчали. А малый сделал движение к шалашу за ружьем. Но

потом остановился. Это оказался мужичок в рваном

кафтанишке. Он шел и, прикрывая рукой глаза от солнца,

приглядывался к яблокам.

– Эй, ты чево там шляешься? Что тебе надо? – крикнул на

него малый.

– Мне, батюшка, на луг тут поближе где-нибудь пройтить,–

ответил мужичок, остановившись и не сразу поняв, откуда ему

кричат.

– Проходи, проходи, да в другой раз не попадайся... Вишь,

черти,– на луг ему пройтить. Он пройдет, а на утро – глядишь,

яблоня обтрясена.

– Вот из-за этого не дай бог,– сказал мужичок, варивший

кашу; он, сморщившись, попробовал с ложки горячей жижи и,

выплеснув остатки на траву, продолжал: – из-за этого и, не дай

бог, ночи не спишь, а днем только и знаешь, что по сторонам

смотришь, да всего боишься: то, думаешь, как бы град не пошел

да мальчишки не забрались. Он, может, и украдет-то всего

десяток, а у тебя все сердце перевертывается, удавить его готов.

– За свое всегда так-то трясешься,– сказал прохожий,

постукивая палочкой по лаптю.– Иначе и нельзя. Потому ты

сидишь, вот, пот льешь, а другой спины не гнул, поту не лил, а

придет и сграбастает.

125

– А у самих, у окаянных, руки отсохли – посадить яблоню

или, скажем, сливу. Ведь дело нехитрое: сунул в землю

прививок, глядишь, через три года на нем уж яблоки. А то все

готовое да чужое подцапать.

– А оттого, что все потакают. Стащишь его в волость, сутки

там продержат и отпускают,– его бы сукина сына в строге

сгноить, чтобы к чужому рук не протягивал,– сказал мужик с

трубочкой.

– А вот подойдет съемка,– продолжал кашевар,– ведь сколько

эти черти окаянные пожрут! Он налопается, это мало, да еще

пойдет надкусывать да бросать.

– А там еще всякие кумовья будут приходить. Тому дай,

другому дай, пропади они пропадом. У тебя, говорит, много. Из

чужих рук всегда много кажется. У, сволочи, чтоб они подохли,

господи батюшка, прости мое согрешение.

– Теперь, чем ближе к съемке, тем хуже,– сказал мужик с

трубочкой.– Забор плоховат. При помещике, конечно, народ не

такой разбойник был, а теперь нешто так надо огораживать? Вот

капиталу нету. Мы уж гвоздей набили. Все какой-нибудь брюхо

распорет, тогда другой раз не полезет.

– Да и собак хороших надо бы достать. Вот кабы таких

раздобыть, как прежнего барина, вот тут и кумовья бы

задумались в сад иттить яблок просить.

– Собака родства не знает,– отозвался прохожий, подмигнув.

– Пустить бы на проволоке через весь сад да в голоде

держать, чтобы лютей зверя были,– вот бы тогда...– говорил

кашевар с мечтательной улыбкой, грозя кулаком в пространство.

– Первый сорт был бы... Ну, прощевайте пока,– сказал

прохожий и пошел.

Сначала около шалаша было тихо. Потом послышался крик:

– Ай-яй-яй, держи!..

За криком выстрел и бабий голос:

– Злодеи! Ироды! Когда на вас чума, на окаянных придет,

чтоб вы околели!

И голос малого:

– Все кишки вам, дьяволам, выпотрошу. Охотники на чужое

лезть.

А потом уже около шалаша:

– На бегу стрелял – ниже взяло...

126

Синяя куртка

Перед самыми выборами в земельный комитет приехал

какой-то человек в синей куртке и лаковых сапогах с большими

усами и бритым круглым подбородком.

Он пришел на выборы в школу, и все, недоброжелательно

косясь на него, спрашивали друг у друга:

– Чей-то такой?

– Да, говорят, Андреев сын, что выписался из общества лет

двадцать назад и уехал в Севастополь.

– Кум из слободки его встречал там. Вроде как в жандармах,

говорит, служил.

– Похоже на то. Куртка-то синяя.

– Там его знают, что он за птица, жить нельзя, вот он и

прилетел сюда.

– Ну, да у нас долго не заживется.

– Много этих прощелыг шляется. Лучше бы ноги поскорей

уносил отсюда.

Приезжий что-то говорил с лавочником, председателем

совета, стоя у окна в передней части школы, где стоял стол для

президиума совета. Все молчали и следили за ним

подозрительными и недоброжелательными взглядами.

– По усам видно, с какого чердака кот,– сказал кто-то.

– Главное дело – куртка синяя. Синего сукна, окромя

жандармов, никто не носил.

– Петлички спорол и думает провести. Нет, брат, не на

простачков напал.

Вдруг все повернули головы: к председательскому столу

подошел незнакомец, постучал карандашом, как бы требуя

тишины, и с минуту постоял в ожидании полного успокоения,

посмотрел рассеянно на отдушник, на стенные часы, потом на

свои часы, вынув их из жилетного кармана.

Наступила полная тишина. Взгляды всех обратились на

незнакомца.

– Ровно к присяге собрался приводить,– сказал сзади

негромкий голос: – взять бы его да от стола в три шеи...

– Товарищи! – раздался громкий, спокойный и уверенный

голос незнакомца,– я потребую на пять минут вашего внимания,

и затем мы приступим к выборам.

127

Задние толпой подвинулись вперед и тесным полукругом без

шапок, как перед чтением манифеста, остановились перед

столом.

– Я здесь родился, вырос, ваш земляк и вот теперь приехал

поработать на родине. В такое трудное время каждый обязан.

– Бреши, бреши...– сказал сзади негромко кузнец.

– Принимаете вы меня в свое общество?

Мужики хотели было промолчать, но так как незнакомец,

говоря это, остановился взглядом на Федоре, стоявшем в

полушубке с прорванным плечом, тот, почти против воли,

потому что как-то неловко было не ответить, раз к нему

обращаются, сказал неохотно:

– Что ж, милости просим.

– Отчего же не принять...– сказали остальные уже

совершенно против воли и только потому, что один сказал и

молчать было неудобно. Даже кузнец, который от печки в ярости

погрозил кулаком Федору, и тот сказал:

– Очень даже рады будем...

– Вот у вас затевается земельный комитет. Дело для вас

новое, и я не откажусь помочь.

– Убирайся ты к черту лучше, пока есть время,– проворчал

опять кузнец так, что ближние оглянулись на него.

– Много таких помощников...– сказал угрюмо печник,

обращаясь к шорнику, с которым они оба жались на уголке

лавки.

Рядом с незнакомцем стал лавочник.

– Предлагаю собранию кандидатуру товарища Ломова на

должность председателя комитета.

– Просим...– неожиданно вырвалось у Федора, и он,

испуганно оглянувшись на кузнеца, махнул рукой и сел на

дальнюю лавку.

– Вот дьявол-то! – сказал кузнец и почти со злобой крикнул:

– Просим.

Федор со своей лавки увидел уже несколько кулаков.

– Его с первого слова надо бы по шеям отсюда гнать, а они

голос за него подают,– сказал шорник печнику, который совсем

нехотя сказал свое «просим» и теперь с ненавистью поглядывал

на Федора.

– Да что ж там говорить: синяя куртка, дело ясное.